Временно - Лейхтер Хилари. Страница 20

Офис расширяется до размеров моего отчаяния, и Фаррен мгновенно становится всего лишь песчинкой в огромной открытой Вселенной. Вселенную наполняют надежды Фаррен, ее мечты и устремления. Куда она идет на обед? А идет она, куда, мать ее за ногу, сама захочет! Платформа станции метро расстилается перед ней, как ковер-самолет, и несет ее к самому дому, к порогу, квартира ее полна детишек, нет, кошек, нет, ящиков, ящиков и ящиков с лаками для ногтей. Они расставлены в соответствии с радужной палитрой, как на каком-нибудь рекламном буклете. Я это отлично представляю. Она сидит за своим туалетным столиком возле окна с колышущимися занавесками и зажигает свечку с еловым ароматом, выдавливает на ладони каплю увлажняющего крема, покрывает каждый ноготь слоем лака, который защищает и укрепляет кутикулу, затем тонким слоем лака цвета гранита, затем еще одним слоем, а на большие пальцы, в качестве награды за хорошую работу, она наносит три слоя. После чего покрывает все ногти лаком, который ускоряет высыхание. А потом она вытягивает руки перед собой, точно волшебник, ладонями вниз, поворачивает запястья, чтобы поймать порыв ветра от включенного вентилятора. «В этой добровольной неподвижности есть какая-то сила, — думает Фаррен, улыбаясь. — Я не сдвинусь с места, пока не захочу! Мои руки такие же мягкие, как и моя постель! Я забочусь о себе, — думает она и продолжает поворачивать запястья и растягивать пальцы, — это никогда лишним не будет». Она заколдовывает комнату, чтобы та исполняла все ее желания, и в комнате как бы сами собой появляются любимый напиток, любимый телесериал. Потом вдруг откуда ни возьмись появляется толстая записная книжка с заметками, которые Фаррен пишет собственной рукой, ручкой с фиолетовыми чернилами, точно это книга всей ее жизни с лихо закрученным сюжетом. «Сегодня я проснулась», — пишет она так откровенно, точно говорит с Богом. «Я совершенная реалистка», — и это, должно быть, правда. «Сегодня я бросила друга в беде», — это она уже не пишет, она даже не вспоминает наш телефонный разговор, ведь он стал для нее одним из многих в череде разочарований, в череде не оправдавших себя надежд и вложений, в череде других претенденток на работу с такими же, как у меня, недостатками, опытом и ошибками. «Сегодня я ела пиццу, — пишет Фаррен, — она была вкусная».

Когда ногти высыхают, она садится на пол в спортивных штанах, оценивает принятые решения, подсчитывает достижения и просматривает целую череду резюме, чтобы найти мне замену.

Хотела бы я, чтобы у меня был парень-преступник, которому я могла бы сейчас позвонить, но его нет. Я сажусь на скамейку в телефонной будке. В итоге решаю набрать своего самого миролюбивого парня, с которым мы ни разу не поссорились. Он поднимает трубку, немного запыхавшийся, но явно радостный.

— Боже мой, — говорит он, — вспомнишь говно…

— Вот и оно, да?

— Не обижайся, это всего лишь поговорка.

— Не буду. — На самом деле назовешь так человека говном разок-другой, а потом он в него и превратится.

— Знаешь что? — продолжает он. — Никогда не угадаешь. Никогда, ни за что, ни за что. Ух.

— Что такое? Ты в порядке? — Еще одного потрясения не выдержу ни я, ни мое сердце, ни моя голова, да вообще ничто не выдержит.

— Я в порядке! Все в порядке.

— Все?

— Ага. Мы все собрались на хатке по совершенно особому поводу.

— Что за хатка? — спрашиваю я, хотя уже знаю ответ.

— Да это же твоя квартира! Нам надоело называть ее просто твоей квартирой. Это как-то совсем скучно и безлико, а для нас ведь она — важное место. Так что мы придумали называть просто твою квартиру хаткой! Согласись, милое название! Сразу понятно, что мы тут делаем! То есть — собираемся вместе. Мы хорошо ухаживаем за ней. Иногда кто-то покупает домашний цветок, или перекрашивает стену, или вешает туда эротическую фотку, или выносит на улицу сломанный кофейный столик с табличкой «БЕСПЛАТНО», или приносит новую кружку взамен разбитой, на которой было написано «Любимая кружка», или разбивает другую кружку, чтобы их было четное количество, или передвигает телевизор в другой угол, или убирает ковер, который не сочетается с остальным интерьером, или ловит мышь под ковром, или оставляет эту мышь жить в качестве домашнего питомца, или вешает над диваном мотивационный плакат, или переносит диван на кухню, или пересылает журналы, на которые мы подписаны, на этот адрес, или пересылает наши покупки на этот адрес, или заказывает что-то из распродажи на этот адрес, или выбрасывает что-то, что по этому адресу уже точно не используют.

— Не используют, — говорю я, — потому что их владелец в отъезде.

Я вспоминаю, как когда-то мой самый миролюбивый парень прибирал в моей квартире. Я показала ему, как мне нравится раскладывать диванные подушечки, потому что мне плевать на многое, а вот на диванные подушечки — нет.

— Покажи мне! — попросил он тогда, готовый на все.

И я показала, что мне нравится, когда две маленькие желтые подушки стоят углом, а позади них — большая перьевая подушка, пуговицами наружу. Я разложила их по центру дивана, через спинку которого перекинула вязаный плед. Когда мой самый миролюбивый парень попытался воспроизвести последовательность, он выложил подушки строго в ряд, точно солдат в строю; выглядело это довольно иронично для такого пацифиста. Подушки по струнке вытянулись вдоль дивана, их бирки торчали в уголках, точно выброшенные белые флаги. И хотя эта дислокация подушек была совсем не такой, как я привыкла, в груди у меня разливалось тепло: мой самый миролюбивый парень так старался, и хоть результат совсем не соответствовал ожиданиям, он вложил в него все свое огромное сердце.

— А еще, — говорит он, — мы купили ящерицу!

Я чувствую, как при всем своем миролюбии я начинаю жаждать крови.

— У тебя были новости, — напоминаю я, — ты хотел рассказать мне что-то невероятное.

— Да! Точно! Ну…

На заднем фоне я слышу какой-то шум и треск. Он говорит:

— Мы превратили твой шкаф в кабинет!

И тут трубку берет мой самый рукастый парень.

— Мы хотели порадовать тебя! — Его голос дрожит от напряжения.

— Работали всю ночь напролет! добавляет мой самый накофеиненный парень.

— Теперь у тебя есть стол, на котором ты можешь держать свою кружку, — говорит мой самый высокий парень, — только не ту, на которой написано «Любимая кружка». Никто не знает, куда она делась. Не спрашивай о ней.

Я слышу, как они обхватывают друг друга руками, прижимаются друг к другу щеками, зажав трубку между собой, точно ветчину в сэндвиче. Я слышу их гордость и что-то еще. Гадаю, кто будет пользоваться столом, пока меня нет, и вообще будет ли кто-то им пользоваться. Станет ли домашняя ящерица разгуливать по нему в это время? Нет, дело не в столе, дело в проекте. Я слышу шутки, появившиеся тогда и понятные только им — но не мне. Это как вечеринка-сюрприз, на которую забыли позвать того, для кого сюрприз устраивался. Они вспоминают, как покупали пончики, выбирали украшения. Пиньяту, воздушные шарики. Вечеринка набирает обороты, а тот, ради кого она устраивалась, уже и не важен.

— Ты рада, что у тебя будет свой кабинет? — спрашивает мой самый любимый парень.

— Конечно. Это так мило. Честно, очень-очень мило. У меня нет слов. Вы клевые, парни.

— Теперь у тебя есть стул, и лампа, и подставка для бумаг! — говорит мой самый любимый парень. — И даже стакан для ручек!

Мой шкаф размером примерно с квадратный метр, моя тайная комната за фальшивой дверью. Загляни в любого человека поглубже — и обязательно найдешь там такой вот скрытый ото всех закуток, где как раз и живет душа. Мою душу теперь превратили в офис.

— Что еще? — спрашиваю я своего самого любимого парня.

— Еще, — говорит он, — вчера заходила та тетка, у которой ты работала. Она забрала твою обувь. Не всю. Сказала, что ты до сих пор не вернула ей ее сапоги. Она знает, что ты натянула их на свои неблагодарные, чудовищные, уродливые и подлые ноги. Я цитирую. Потом она заплакала, и мы предложили ей чай, налили в твою «Любимую кружку», посадили в кресло, она скинула свои мокасины и забралась туда прямо с ногами. Она перетрогала все твои книги на полках. Рассказывала, что теперь у нее работает новая девушка, которая очень бережно относится к ее обуви и вообще аккуратная. Она похвалила твой чай, а потом жахнула об пол твою «Любимую кружку». Она была в ужасном состоянии, так что мы позволили ей украсть несколько пар твоих башмаков. Зато в кабинете стало больше места.