Временно - Лейхтер Хилари. Страница 3
— Я сделал это для тебя! — сказал он, и в его интонации мне послышалось ожидание.
Он расстегнул замочек толстыми пальцами в перчатках — такой легкий жест, от которого у меня должна была поехать крыша.
Он думал, эту подвеску я буду носить вечно. Всем своим существом, каждой своей клеточкой ожидал. Как минимум восхищения этой вещицей, которую он смастерил специально для меня. Хорошо, что с самым рукастым парнем мы встречались всего лишь раз в месяц, так что, конечно, мне удавалось наплести, что я ношу его подарочек не снимая, все время.
Во-первых, это красиво. Подвеска выглядела так, будто была старинной, со своей собственной историей. На самом же деле мне не ожерелье не нравится, а пустые обещания. Просто не хочется обнадеживать этого парня. Не хочется давать ему никаких ложных надежд. А еще мне не хочется его обижать.
И вот теперь он пересыпал в эту бутылочку прах и не выказывал ни тени отвращения. Прах при этом сыпался на пол.
Но рукастому парню было как-то не совсем по себе, своей полуулыбкой он как бы говорил: «Это не совсем то, чего я хотел».
Высыпавшийся на ковер прах Председателя нам пришлось собрать пылесосом, после чего водрузить ожерелье с бутылочкой, в которой упокоились останки Председателя, на мою шею. Я приподнимаю волосы на затылке, готовясь принять ожерелье. Я приподнимаю рубашку, готовясь принять моего парня.
Позже, пока мой самый рукастый парень дремлет в кресле, я убираю остатки Председателя обратно в урну, урну в ящичек, ящичек — в глубь стенного шкафа, точно в нору, в дупло, в гнездо, в могилу. В общем, туда, где я храню сумочки к офисным нарядам, клатчи с шипами, полосатые топики, юбку с разрезом и мягкие свитеры.
А как же похороны? Его семья? Мне просто интересно.
Первый платеж от Председателя поступает ко мне на счет уже назавтра. Ожерелье начинает жечь через неделю.
— Вот, значит, как поживает моя вторая половина! — говорит Председатель.
Он стоит на диване, касаясь потолка, а потом спрыгивает и усаживается на пол.
— Как? — удивляюсь я. — Как вы здесь оказались?
— Ну, я же человек этого города, — отвечает он так, будто я не понимаю очевидного.
Я смотрю внимательно на ожерелье, потом поднимаю глаза на Председателя и спрашиваю:
— А вы можете исполнять желания?
— Я что, похож на джинна? — говорит он и растворяется в воздухе.
Мои парни постепенно привыкают к этому. К тому, что я внезапно замираю, уставившись на пустой стул. Или начинаю говорить сама с собой за обедом.
— Кажется, Председатель решил составить нам компанию сегодня, — объявляет мой парень-агностик и хрустит пальцами, умирая от желания поговорить о смерти.
— А он высокий? — спрашивает мой самый высокий парень. — Выше меня?
— Ну, почти, — отвечаю я ему.
— А ты ему рассказала обо мне? — спрашивает мой самый любимый парень, и я лгу ему в ответ. Если честно, я, конечно, ничего не рассказывала.
— Когда ты уже отвезешь меня в город? — жалобно спрашивает Председатель. — Ведь я же его дитя. А мы никуда не выходим и ничего не затеваем.
Я надеваю кроссовки и отправляюсь на пробежку в парк. Там он отвлекается на собак. Он безуспешно пытается погладить каждую.
Когда Председатель покидает меня на денек, я оставляю кроссовки в холле. Вся моя обувь разного размера.
Когда-то я подрабатывала у одной женщины, которой нужно было привести в порядок коллекцию обуви.
— Да, некоторые старые дамы ходят в туфлях, — объясняет мне Фаррен, — а она с ними живет.
— Думаю, я с этим справлюсь.
— Она ведьма! — предупредила Фаррен. — Если ты с ней справишься, я подброшу тебе еще какое-нибудь дельце из списка Матушки Гусыни.
Я расхохоталась, но Фаррен не шутила. Одна моя знакомая временная отработала несколько смен, отделяя творог от сыворотки — так Фаррен даже предложила ей пройти трехмесячную стажировку.
— Хватит с меня сыворотки, — ответила ей временная. — А не то я сама скоро свернусь.
Правда, потом я узнала, что ей свернулся вариант поинтересней — отправиться на запад и подработать в компании, которая поставляет пшеницу: отделять там зерна от плевел. Уверена, эта временная уже давно на пути к постоянству.
У дамы с туфлями оказалась огромная квартира с высоченными потолками, хоть и на самой окраине города. В самой дальней части гардеробной дама установила изумительный обувной стеллаж из бронзы. По форме он напоминал раковину наутилуса. Или рисунок полета ястреба, нападающего на добычу. Не сводя с жертвы глаз, он опускается за ней сверху по крутой спирали.
— Смотрите, ставить их нужно вот так, — объясняла мне дама, помещая в специальное углубление ярко-оранжевые лоферы. — И старайтесь располагать их в соответствии с цветом и высотой каблука. Попробуйте.
И она дала мне толику свободы действий, точно ангел инвестиций поделился своей добродетелью.
— Может, их расставить в соответствии с частотой использования? — спросила я.
— О, нет, я их вообще не использую, — рассмеялась она. — Для тех, которые я ношу, у меня есть другие шкафы.
Но я не заметила никаких других шкафов.
У дамы, которая жила со своими туфлями, не было рядом ни одной живой души. Но прежде чем это узнать, я пала жертвой ее отвратительных действий. Например, она с удовольствием изменяла условия моей работы таким образом, что каждая последующая задача внезапно оказывалась продолжением предыдущей. Коробки постоянно перемещались с одного места на другое. Продукты, которые приносили наверх из магазина, гнили и портились, после чего их приходилось снова тащить вниз, на помойку, так и не распакованными. Вначале я принимала это за безобидные причуды, но потом поняла: это своего рода игра на уничтожение. Эта дама до такой степени пуста, что не оставляет после себя вообще ничего и заставляет сомневаться даже в том, существует ли она на самом деле.
Вы, конечно, можете подумать, будто я все свое разочарование и ярость направила на ее туфли, но это совсем не так. Наоборот, я довольно бережно брала каждую пару, протирала от пыли, убирала пятна вначале влажной тряпочкой, потом сухой. Я вощила, начищала и разглаживала. Признаюсь, лакированные лодочки на небольшом каблучке я надевала на руки и исполняла ими чечетку — старая привычка еще со времен работы на Центральном вокзале. Но ни одну пару я не натянула на свои огромные ступни. Однажды, когда дама ушла обедать, я прижала к щеке туфлю из розовой замши — она оказалась нежной и мягкой, точно домашний питомец, и пахла старым и новым одновременно.
У моей бабули был замшелый комод, забитый жуткими башмаками на танкетке, полная противоположность тем, что жили в доме этой дамы.
По выходным я подрабатывала манекеном в местном магазинчике. Оформитель витрин причудливо переплетал наши конечности.
— Положи руку на этот кексик, — говорил он и укладывал мой локоть прямо в лужицу глазури с вишней. — Сделай так, чтоб я поверил в утешительную силу этой выпечки, — говорил он и в молитвенном жесте простирал руки к небу. — Сделай мне десертные глазки!
Перед праздниками мы, манекены, молча стояли посреди снежной диорамы, сверкавшей мишурой и огоньками.
Мой крысопарень частенько наведывался на ужин в ресторанный дворик магазина, где я работала. Крендели, китайские пельмени навынос. Иногда он подбрасывал меня до дома на своей машине. Мне нравились потертые сиденья — этакий агрессивный комфорт. Такой комфортный, что я покрепче пристегивалась ремнем безопасности, чтобы не захрапеть и не уронить голову на приборную панель.
— Мне нравится, когда ты остаешься в своем манекенщицком костюме после смены, — сказал мой крысопарень однажды.
На мне в тот раз был мундир укротителя львов с тяжелыми эполетами. «Покажи мне глаза льва, — просил оформитель витрин, — как будто ты дикий лев, и в то же время как будто ты его укротитель».
Однажды вечером, когда я отправилась на встречу со своим крысопарнем, через витринное окно «Женской моды» я увидела ее. Даму, которая жила со своими туфлями. Она сидела среди гор кроссовок, слипонов, лодочек на шпильке, мюль и коробок из-под всего этого. Если бы я не задержалась на минуту дольше, не увидела бы, как ее миниатюрная фигурка поднялась, немного прошлась по залу, якобы пробуя новые хрустящие мокасины, а затем направилась прямиком к выходу, так и не заплатив за них. Ее старые оксфорды аккуратно притулились возле мягкого пуфа.