Если бы меня спросили (СИ) - Лабрус Елена. Страница 28

— Я сказала, Вадим, — вздохнула она. — Правда, не сразу. Но не потому, что про тебя забыла. А как раз потому, что помнила.

— То есть всё же ждала, когда я уеду, — горько подытожил он.

— Если тебе хочется так думать, да. — Заскрипела кровать, когда она встала. — В конце концов, это ты посоветовал мне к нему обратиться с маминым делом. И не надо заставлять меня оправдываться. — Зло затопали её голые пятки по комнате. — Я перед тобой ни в чём не провинилась. Я просто пытаюсь жить, Вадим. С тобой или без тебя. Пытаюсь не потеряться в наших отношениях. Зарабатывать, потому что меня некому содержать. Помогать маме, потому что нам не на кого надеяться. Поддерживать отношения с людьми, которые мне дороги. Пытаюсь думать своей головой и стоять на собственных ногах.

— То есть для тебя после встречи со мной ничего не изменилось? — развёл он руками.

— Изменилось. — Звук был такой, словно она стукнулась затылком в стену. Стукнулась несильно, но намеренно. — Сильно изменилось.

— Но ты не считаешь это чем-то серьёзным, не испытываешь ко мне никаких чувств? — тоже упёрся он в стену, только лбом.

— Давай, залезь в душу, переверни там всё и обиженно свали в туман. Все так делают, чем ты хуже, — снова долбанулась она головой. — Испытываю, Вадим. Но я не самый наивный человек. Я знаю, как это бывает. Рядом со мной ты чувствуешь одно, хочешь отношений, обещаешь вернуться, а потом уезжаешь и чувствуешь другое — что это была случайная интрижка, потому что вся твоя жизнь там, и в той жизни нет для меня места.

— В моей жизни есть для тебя место! И здесь, и там — везде! Это ты не считаешь нужным делиться со мной тем, что происходит в твоей жизни и что важно для тебя, — горько усмехнулся он. — Мои слова для тебя ничего не значат.

— Ты не имеешь права предъявлять претензии, что я не верю твоим словам!

— Это почему же? — стукнул кулаком в стену Вадим. — Потому что так сказал мой отец: мне нельзя верить на слово? Он же наверняка это сказал.

— У твоего отца полно своих проблем, чтобы целыми днями думать о тебе. Да, он поделился своей болью, потому что ты для него, как и он для тебя — незаживающая рана, но как человек умный, он не стал бы меня убеждать, что я сделала неверный выбор, когда выбрала тебя, а как твой отец, даже обрадовался, что я на твоей стороне.

— Правда? — хмыкнул Вадим язвительно. — А, может, он сам с радостью завёл бы с тобой интрижку? Он ведь так уже делал с предыдущей секретаршей. Так почему бы не повторить?

— Нет, не завёл бы, — усмехнулась она. — Я из тех женщин, на которых женятся и которых любят всю жизнь. Однажды встретив, их не отпускают, их ценят, ими дорожат, а не заводят с ними интрижки. Это его слова. Но, к счастью, а может, к несчастью, я родилась на двадцать лет позже, и в его жизни уже случилась такая женщина, которую он будет любить до последнего вздоха — твоя мать. Вадим, что с тобой?

— А что со мной? — слова ткнулся он лбом в холодную стену.

— Не знаю. Ты сходишь с ума.

— Схожу, Ир. — Он подложил руку и ткнулся лбом в кулак. — Схожу, потому что ты там, а я здесь. Потому что я хочу быть с тобой. И только с тобой. Потому что ревную и постоянно думаю, где ты, с кем. Не могу без тебя. А у тебя твои друзья, твои дела, твоя работа. Твоя жизнь.

— Так и у тебя: твои друзья, твои дела, твоя работа. Твоя девушка с «Полётом валькирий», которая вроде как ушла, но на самом деле совсем не ушла. А первая же твоя бывшая, которую я встретила, спросила, сказал ли ты мне то, что говорил ей и что ты говоришь всем девушкам?

— Я говорю всем девушкам? — удивился Вадим.

— Напомнить? Как у тебя это получается?! Делать мир таким красивым! — с выражением произнесла Ирка. — И после этого ты ждёшь, что я с головой брошусь в наши отношения?

Пауза повисла более чем красноречивая. У Вадима не было слов.

— Я… — наконец выдавил он. — Я не понимаю, как вообще такое может быть?

— Да, мне тоже кажется маловероятным, чтобы все твои бывшие собрались и стали обсуждать, что именно каждой из них ты говорил, но факты — вещь упрямая.

— Ир, я никогда никому, кроме тебя, не говорил ничего подобного, — покачал он головой. — Ты первая в моей жизни девушка, отношение к которой я могу выразить тремя простыми короткими словами — настолько просты, понятны и однозначны мои чувства. Со мной такое впервые, Ир. Я люблю тебя. Мне жаль, что пришлось сказать это по телефону. Жаль, что сейчас я не могу тебя обнять, я тебя даже не вижу, но хочу, чтобы ты знала. Я. Тебя. Люблю.

— И мне жаль, что ты не можешь меня сейчас обнять и не видишь — я очень даже ничего, — улыбнулась она. — И я люблю тебя, Вадим. И говорю это не потому, что не могу оставить твоё признание без ответа. Я люблю тебя. Хотя знаешь, «мне жаль» вместо «я люблю» звучит интересно.

— Тогда давай у всех будет «я тебя люблю», а у нас «мне жаль». И это будем знать только мы.

— Давай, — прошептала она. — Мне жаль. Мне жаль, Вадим Воскресенский.

— И мне… так жаль, — улыбнулся он.

Глава 9

— Воскресенский присылает цветы. Свежие. Каждые несколько дней, — вздохнула Ирка в телефон, вяло дожёвывая ужин. — Одни ещё не успевают завянуть, а уже приносят новые.

Она потянулась поправить орхидею. Сегодня принесли потрясающую композицию — «Сердце океана»: белые орхидеи, розовые тюльпаны, лиловые розы и какие-то голубые экзоты в синей шляпной коробке сердечком. Мама даже белую скатерть на кухне постелила ради этого букета и салфетки с голубыми разводами в цвет атласных лент. Получилось очень красиво.

Нарядно. Сказочно. Волшебно.

Только не радовало.

— И чем ты недовольна? — удивилась Аврора. — Что ещё он может сделать? Как показать, что ты ему важна, дорога, нужна? Что думает о тебе? Показать наглядно, действиями?

«Может, приехать?» — отставила Ирка бокал с вином. Плеснула себе для поднятия настроения, но только один глоток и сделала — не легло. Какое вино! Сейчас бы водки.

Прошёл месяц, как Вадим улетел, и она думала, чем дольше его нет, тем будет легче, но как бы не так. Порой накатывала такая тоска.

Сегодня особенно. Ведь вчера вечером он первый раз не позвонил. Сослался на какой-то форс-мажор, даже «С добрым утром!» не написал и весь день был «не в сети».

Сегодня особенно. Ведь сегодня столько всего произошло и оттого было особенно тоскливо.

Грустно. Беспросветно. Одиноко.

Петькина бабка сказала бы: «Одиночество, деточка, это когда тебя некому забрать из морга. Всё остальное — временные трудности». Но в морге Ирке будет по хрену, а когда всё навалилось и некому просто обнять, утешить, сказать: «Да пошли они все!» и смело, убедительно пообещать, что всё будет хорошо, одиночество ощущалось как никогда остро.

— Конечно, приятно, когда мужчина приносит на свидание весь джентльменский набор, а не только хрен, — горько усмехнулась Ирка, — но в моём случае хотелось бы наоборот, а цветы жалко, они гибнут.

— Так это цветы, Ир! Их для того и выращивают. Для того и срезают, — ответила Аврора практически словами Воскресенского.

— Ой, ну не зна-а-а-ю… — задумчиво протянула Ирка.

Вернула в холодильник вино, ткнула в мойку пустую тарелку.

Подумала: «Может, позвонить Гордеевой? Тусануть с ней где-нибудь. По барам пройтись, развеяться» и отмела эту мысль, как несостоятельную.

Какая Гордеева! И так тошно. Какие тусовки — уже добрести бы до кровати, включить тупой сериальчик и не думать ни о чём.

Не прокручивать, не накручивать, не переживать.

Одно радовало: рабочая неделя наконец позади, впереди — выходные.

Длинные майские выходные.

— Только не вздумай сказать ему про цветы в горшках, — всё ворчала Аврора, когда Ирка прижала телефон к уху плечом и открыла воду, чтобы помыть посуду. — Я как-то заикнулась, и муж популярно мне объяснил, что такое букет, а что такое цветок в горшке. Заочно уважаю твоего Воскресенского за то, что он присылает букеты, да ещё в коробках.