Лучший полицейский детектив - Молодых Вадим. Страница 37
— Антоша, сынок, ты что?
Она в испуге начала пятиться назад. Антон распалялся всё сильнее:
— Ты ничего не знаешь, но ты — чувствуешь!
— Антон!
— Ты и не знала никогда ничего, и не понимала — ты только чувствовала!
— Ан-тон! — истерично уже, по слогам.
— Ты только чувствовать и умеешь!!!
Мариванна, наконец, упёрлась спиной в стену — отходить некуда было. Да и не надо уже — Антон перестал видеть лицо. Вместо него вверху силуэта матери было чётко очерченной пятно.
И Антон, осознав его, словно бы очнулся — помогли ассоциации с прежними переживаниями «пятен», когда Антон ещё не выходил из себя так быстро.
Он резко закрыл своё опущенное лицо руками и глухо, в ладони, заговорил:
— Мама, уходи! Уходи, мама! Прошу тебя…Сейчас же уходи! От греха…
Мариванна боком, испуганно, обошла его, прячущего самого себя от мира в своих ладонях, и на выходе уже сказала:
— Я тебе позвоню, Антоша… Завтра… Отдохни…
— Да иди же ты-ы!!!
Дверь захлопнулась уже после того, как весь подъезд услышал этот крик.
Часть III
Глава 29
С утра участковый Малой был в своём кабинете. Хотя слово «был» не совсем точное. Он, скорее, прятался! От кого — сам себе объяснить не мог — боялся… Объяснения. Боялся сам себе признаться, что сам себя боится. Он даже в зеркало опасался посмотреть — умывался наугад, причёсывался наощупь. Благодарил бога, что можно ещё хотя бы один день не бриться. Оглядев на вешалке, надел форму. На себя в форме в зеркало смотреть тоже не стал. Похлопал по ней (по себе), так осмотрелся…
И правильно сделал! Потому что, глянув в зеркало, он бы невольно позабыл об общем внешнем виде и прилип бы взглядом только лишь к своему лицу Вернее, к влажному отблеску испуганного безумия в глазах, красных от бессонницы, наполненной частыми и краткими провалами в кошмары, как у алкоголика в период «белой горячки».
Антон боялся увидеть и понять в себе психа. Узнать себя психом. Он и форму-то решил надеть не для того, чтобы служебной официальности добрать, не для того, чтобы чужие взгляды отвлечь от своего лица, а для того, чтобы самому отвлечься от становящегося пугающим привычного самого себя. Обновился, одним словом… Хоть как-то.
По улице шёл в тёмных очках, благо, повод был — солнце.
Бабье лето в этот год расщедрилось на нежаркую, ненавязчивую ласку. Но дождик уже тоже начал побрызгивать из туч, пока ещё весело шаля, как ребёнок, получивший в подарок водяной пистолет. Однако по календарю было видно, что скоро уже дело дойдёт до водяного автомата и даже пулемёта. Ночная прохлада стала потихоньку становиться холодом, и листья на деревьях пытались согреть улицы своей тёплой жёлто-красной расцветкой.
Первым делом Антон распахнул окно в кабинете, принимая всей нервной грудью подарок бабьего лета — свежий с утра, как у водоёма, воздух. Постоял секунду в нерешительности и тёмные очки снял-таки — служба есть служба. Осмелился даже кинуть взгляд мимоходом, отворачиваясь от окна к двери, в зеркало… Да, ничего вроде — расходился. Психоз, как похмелье, растёкся из глаз по жилам, рассосался и стал неярок. Сел за стол.
— Входите.
Вошла пара — мужчина и женщина:
— Здравствуйте. Вы нас вызывали.
— Фамилия?
Они назвались.
— Жалоба на вас, — наставительным тоном заговорил участковый, роясь в стопке бумаг. — Вот она. Соседка ваша жалуется, что… Цитирую: «Со свету меня сжить хотят и всякие козни строят». Далее идёт перечисление козней… Читать не буду — сами знаете, поди… Или прочесть?!
Женское лицо растянулось в улыбке, выражавшей неудобство в формате «Ну-у, вы же понимаете…»:
— Она старенькая и немножко уже не в себе…
— Сумасшедшая, вы хотите сказать?
Женское лицо изобразило неудобное согласие. Взорвался мужчина:
— Её нельзя назвать сумасшедшей, хоть у неё и справка есть!
— Да? Интересно…
— Там сходить нечему и не с чего… Она вообще — безмозглая!
— Не горячитесь…
Антон это промолвил, не услышав собственный голос — в голове после громкой реплики мужчины поднялся шум, словно эхо — отголосок его возмущения.
Лица обоих посетителей стали расплываться в пятна. На глазах! Малой даже опускал их специально, будто вчитываясь в бумаги, и поднимал снова — не помогало. Пятна говорящие.
Одно, мужское, своей нижней дыркой — бывшим ртом — уверенно и громко доказывало, что старуха-соседка — безмозглая дура. Причём чем чаще звучало определение «безмозглая», тем сильнее шумело, свистело — даже визжало уже! — у Антона в голове.
Он механически и очень кратко (чтобы побыстрее от них отделаться) записывал суть их показаний и ответных претензий, будучи не в состоянии на них сосредоточиться.
Только бы это быстрее закончилось! Но словесный поток мучительно продолжался… Антон не выдержал:
— Прекратите!
— Что прекратить? — растерялся мужчина.
— Прекратите называть её…
Малой застрял в боязни произнести ключевое слово.
— Безмозглой, что ли? — подсказал мужчина, и утихавший уже было ураган снова прорезал голову Антона своим пронзительным порывом.
— Да! — он почти выкрикнул ответ с искажённой мукой лицом.
Опущенными глазами он увидел, как женская рука легла на задрожавшую в растерянности мужскую руку.
— Вам плохо? — донёсся сквозь медленно утихающий ветер участливый женский голос. — Может вы в другой раз нас вызовите?
Антон взял себя в руки. Голова успокоилась.
— Нет. Всё в порядке. Ваши показания понятны. Распишитесь… Вы и вы… Здесь и здесь… Теперь я вызову вашу соседку…
— Да! — снова взорвался мужчина. — Сами сможете убедиться, что она без… Не в себе. По ней дурдом скучает. До свидания.
Когда дверь закрылась, Антон чуть ли не вслух пробормотал, что дурдом скучает и по нему самому тоже. Теперь — сейчас! — пресловутую соседку он не собирался видеть ни в коем случае. Повестку, которая медленно пойдёт по почте, он выписал ей на максимально отдалённый срок.
— Входите.
Тишина. Никакого движения. Антон успел даже мечтательно почувствовать лёгкость, освободившую его голову от болезненных приступов, во время которых череп распирало так, что казалось, будто из ушей что-то такое аж свищет, на простой воздух, кстати, своей плотностью совсем не похожее.
Теперь в голове не ветер дул, а ветерок гулял. Сродни лёгкому сквознячку, ласкавшему то лицо, то затылок, когда открывалась входная дверь.
Он потому и выглянул в коридор, что помнил — людей было больше, чем двое этих предыдущих. Почему же никто не заходит?
В коридоре сидели трое: возрастом приближающийся к мудрости мужчина с академической бородкой и явная бабуля с явным внучком, который сразу устремил в участкового взгляд такой влажной чистоты, трагической обиды и заплаканной надежды, что Малой невольно подумал с усмешкой о похищенной у него игрушке.
«Интересно, где было совершено преступление, — обретая в шутливости прежнюю реальность, игриво подумал Антон, — в песочнице двора или детсада?»
Он даже успел удивиться тому, что вызывающе тараща глаза на просителей по очереди и покачивая вопросительно головой, в смысле «Ну, чего сидим?», он снова легко почувствовал прилив обычной — положенной! — служебной строгости.
— Да вот… — вслух ответил на немой вопрос мужчина. — Очередь не моя.
И показал кивком головы на бабулю.
«Академик!» — сразу окрестил его Малой, исходя из показательно независимой и невызывающей позы «нога на ногу», из интонации, из общей вежливости, без которой для него вообще жизнь немыслима, из готовности и умения ждать. Из интеллигентности, одним словом.