Моя до конца (СИ) - Шантье Рошаль. Страница 34

О чем бы мы ни спорили, когда я уже наконец не выдерживала и Лукашин видел, что теряет меня, он говорил о том, что это именно он! Он! А не кто-либо еще помог мне тогда. Ещё и слова подбирал такие громкие, красочные: вытащил, поднял, на руках отнес в безопасность… И хоть я всегда сама использовала для него аргумент, что ничем ему за это не обязана, пока не услышала отрезвляющую не щадящую речь друга, осознала, что толком в это и не верила.

Понимание, что я никогда не полюблю его давило. Знала, что должна и винила себя в том, чего не способна дать. В итоге стала просто пультом в его руках. Он осознавал, какой виноватой я себя чувствую и блестяще это против меня же и использовал. Козел.

— Господи, да пошли мне уже нормального мужика! — выдыхаю сердито, и замечаю, как сотрясаются в смехе плечи препода, — Хватит ржать с меня, Аланьев!

— Ой-ой, какая сердитая! — поднимает руки и когда нашу стычку нарушает дверной звонок, без удивления идет открывать, усадив подскочившую Таю на место.

— Ты что-то понимаешь? — приподнимаю бровь.

— Я? Понятия не имею. Что-то у моего мужа стало занятно много тайн. Надо подсказать правильное направление, пока путник окончательно с дороги не сбился, — это звучит угрожающе и я прыскаю, а вслед за мной и подруга.

— Привет, Марк Валентинович, — слышу краем уха на диво знакомый голос.

— Какой я тебе Валентинович? Я тебе что, преподаю? Тебя если на десятый год оставили, ты говори, я похлопочу.

— Куда похлопочу? Понятия не имею, как ты на рынке такого успеха добился, если считать не умеешь, — а потом звучит серьезно, — где моя Арина, Марк?

— Прямо и налево. Забирай.

На последнем слове Ветров уже врывается на кухню для того, чтобы буравить меня долгим серьезным взглядом. Расправляю плечи, стараясь не теряться.

— Привет, Макар, — первой нарушаю тишину.

— Здравствуй, моя пропажа.

Он делает шаг ко мне, подает руку и когда я встаю со своего места, перекидывает через плечо самым наглым образом.

— Поставь меня немедленно, Макар! — требую, а не прошу, но, кажется, моя просьба оказалась не слишком ему интересной.

— Тая, очень рад снова тебя видеть, — не знаю, какие эмоции на его лице, потому что передо мной лишь спина, но когда я извернувшись смотрю на подругу, та улыбается.

— Тась, ну помоги, — смотрю на нее осуждающе. Она вообще чей друг — мой или медведя?!

— Прости, Ариш, но я больше ни во что не вмешиваюсь, — пожимает плечами, закусив губу. И делает мне ручкой, когда Ветров выносит меня из дома, по пути прихватив мою обувь и верхнюю одежду.

Машина находится сразу за воротами и усадив меня на пассажирское, он кладет вниз обувь, а вещи назад, после чего обходит машину и садится рядом.

Дорога проходит в молчании. Ветров зол. Очень-очень.

Глава 32

В квартиру поднимается так же — в молчании. Разве что, подъехав к элитной высотке, Макар мягко подымает меня на руки, а я не сопротивляясь кладу руки на его грудь, хотя и успела заранее надеть ботинки и пальто. Я вообще-то собиралась топать сама, однако, поскольку выбирать не пришлось пригрелась на ручках.

Мы оказываемся в квартире довольно быстро, поднявшись на прозрачном лифте. Почему-то именно сейчас вспомнилось, как когда-то давно, когда Тая только перевелась в наш вуз, я просила её идти по ступеням, не желая даже входить в кабину лифта. Мне, выросшей в частном доме было не то, чтобы страшно, а скорее, боязно. «Я не трус, но я боюсь» — говорил наш математик в школе, когда никто не хотел выходит к доске. Вот в точку.

Эти железные ящики, передвигающиеся между этажами, пугали, не внушая доверия. А потом, когда пользоваться лифтом стало не прихотью, а вынужденной мерой, я как-то успокоилась и переборола этот нюанс в своей биографии. Не объяснишь ведь заказчику, что на двадцатый этаж ресторана гостиницы я побегу пешком, а потом буду сидеть с вспотевшими подмышками. Да и Горгона, когда за отчетами отправляла, требовала делать это быстро, а на каблуках по лестнице — то еще удовольствие. Пробовала.

Сейчас же ступая в лифт я всегда ощущаю легкое беспокойство, только вот в руках Макара меня о такой мелочи я даже не задумываюсь. Кажется, в его руках не страшно абсолютно ничего. Уютно и спокойно — вот как я чувствовала себя раньше и чувствую сейчас. И стоит ли бегать?

Он ставит меня на пол, не произнеся ни слова и атмосфера давит. Присев передо мной, расшнуровывает ботинки, а после стягивает пальто. Сам быстро справляется с кроссовками и через голову стягивает темно-серую толстовку.

Ветров берет меня за руку и ведет к накрытому столу. Закуски, салаты и горячее. Все слишком изысканно для простого обеда. Шторы задернуты, создавая атмосферу вечера. И это заставляет в непонимании глядеть на мужчину передо мной. Однако лицо не читаемо. Он не говорит, не объясняет. Молчит.

Макар не отодвигает для меня стул, не предлагает присесть, а просто уходит на верх. Это вводит в ступор еще больше, но, повинуясь хозяину дома, я жду.

Принимаю правила игры.

Он спускается, держа в руках огромный букет роз. Невероятных размеров. Я не знаю, сколько там, сто, двести, тысяча? Глаза разбегаются, а в нос ударяет легкий запах нежных лепестков. Мои губы трогает едва заметная улыбка, а я сама и вовсе теряюсь.

Ожидала чего угодно: ссоры, претензий, скандала, — я ведь прекрасно понимаю, как мое отсутствие выглядело со стороны, — но только не шикарного букета белых роз. Такие, как он дарил мне всегда.

— Я не могу изменить прошлого, моя девочка. Не могу изменить как бы того не желал. Я виноват и жалею об этом. Тысячи шагов просчитаны в моей голове, как можно было не допустить того, что вышло в итоге, не говоря уже о том, чтобы не спорить на людей в принципе, только я ничего не добьюсь самобичеванием, Риша. Вместо этого могу повлиять не будущее. Я извинялся тогда и говорю тебе сейчас: я виноват. Не снимаю с себя ответственности, не перекладываю её на других. Прекрасно знаю, в чем моя вина и отдаю себе отчет, насколько больно и плохо было тебе. Я не в состоянии отмотать время или вернуться в будущее. Сделал бы, будь это возможно, поверь мне. Только мы не можем жить прошлым, Арина. Не можем. И то, что ты все еще любишь меня нельзя отрицать. И я тебя люблю. Люблю больше всего на свете. Ту, прошлую, озорную, веселую, дерзкую, безудержную, иногда безумную, искреннюю, доводящую до исступления и мурашек… — его дыхание сбивается на сущее мгновение, а я… слезы на глаза наворачиваются и я даже не стараюсь сдержать их, даже в своих самых желанных мыслях не представляла себе подобного, — И люблю тебя сейчас. Взрослую, гордую, осмысленную, уверенную в действиях и запутанную в чувствах. Я люблю тебя любую. И прежде, чем лезть к тебе с обсуждением прошлого, прежде, чем бежать к тебе домой, я наблюдал за тобой и думал: это тоска о прошлом или любовь к тебе сейчас? — выдыхает, а я, наоборот, не в силах сдержать робкого вдоха, — Сейчас, Риша. Я люблю тебя сейчас. И я не отпущу тебя больше. Ты моя. Хватит уже решений. Я дал тебе время после нашего разговора, дал тебе выбор. Решил, что должен позволить тебе решить, потому что не позволил тогда, пять лет назад. И ты потянулась ко мне. Тогда, в больнице, уехав со мной. Ты больше не уйдешь, а я не подведу тебя, — Я вижу, как путается он в словах, но говорит уверенно. Никаких сомнений, он обдумал каждое сказанное слово. Он замолкает, затем улыбается и уже другим тоном, не проникновенным и интимным, доверчивым, тем, каким совершают признания, а другим: мягким, но твердым и немного озорным, — Меня зовут Макар Ветров, я буду раз познакомиться с тобой.

Он передает мне букет, и я, зарывшись в него лицом ощущаю абсолютное счастье. Он ждет ответа. Подняв глаза замечаю, что он чуть встревожен. Я знаю, что он не отпустит меня больше, не отступится, но он хочет услышать мое согласие. Это принесет ему счастье. Такие нужные слова, как те, что он мне сказал. Они, оказывается были такими долгожданными…