Собрать по кусочкам. Книга для тех, кто запутался, устал, перегорел - Бек Марта. Страница 34

Брать на себя ответственность – это честно, но винить себя, когда не сделал ничего плохого, – жестокий, губительный самообман. Даже в детстве мы чувствовали, что творится что-то нехорошее – да что там, ужасное. В глубине души мы знали, что предаем себя, и ненавидели себя за то, что мы себя предали (вот тут ложь превращается в самую настоящую запутанную сеть). Впаянные в лед, словно Люцифер у Данте, мы демонически атакуем свое предательское Я за то, что оно бросило и предало наше невинное и благородное Я. Чем больше страданий выпадает на нашу долю, тем больше мы себе отвратительны и тем яростнее наказываем себя. Та наша часть, которая сильнее всего полна ненависти, неустанно грызет ту нашу часть, которой всего больнее.

Если вы перестанете врать, то в конце концов разоблачите все эти глубокие, противоречивые, пыточные неистины. Пробраться к ним вам помогут терапевты, коучи и другие союзники. Вдобавок вы можете проделать особое упражнение, которое поможет вам найти ледяную тоску на самом дне вашего персонального ада. Будьте честны, найдите помощников, напомните себе, что здесь страх не должен подавать совета, и не останавливайтесь.

Упражнение «Путешествие к замерзшему озеру»

Какой была ваша последняя ложь?

Что вы прячете за этой ложью?

От кого вы это прячете?

Что, как вы боитесь, сделает этот человек (эти люди), если узнает истину, которую вы прячете?

Что, как вы боитесь, подумает о вас этот человек (эти люди), если узнает истину, которую вы прячете?

Что, как вы боитесь, почувствует в ваш адрес этот человек (эти люди), если узнает истину, которую вы прячете?

Что вам нужно и чего вы хотите от человека (людей), которому вы солгали?

Чье уважение, любовь, восхищение, принятие и высокую оценку вы утратите, если обнародуете истину?

Вспомните, как вы лгали. Почувствуйте, что вы ощущали, когда делали это. Найдите ту свою часть, которая решила не говорить истину.

Сколько ей лет, по вашим ощущениям?

Отождествитесь с той своей частью, которая солгала. Возможно, она моложе вас – это может быть даже маленький ребенок.

Какая мысль огорчает или пугает эту вашу часть сильнее всего?

Что означает эта мысль для вашей способности быть любимыми и принятыми?

Что вы чувствуете, когда налаживаете связь с этой частью себя, – сопричастность или одиночество?

По мнению той вашей части, которая солгала (и, возможно, чувствует себя очень маленькой, совсем ребенком), что самое худшее, что может случиться, если все вокруг узнают о вас всю правду?

Я сидела рядом со множеством людей, пока они выполняли разные версии этого упражнения и бурили слои тривиальной лжи в поисках глубинной страшной истины. И вот что происходит практически каждый раз. Все их уловки, жульничество, подавление, весь обман и предательство движимы одной версией одной-единственной лжи:

«Меня не любят».

Вероятно, вы сформулируете ту же мысль несколько иначе. Может быть, для вас глубинная ложь звучит как «Я неполноценен», «Я никому не нужна», «У меня нет близких по духу людей», «Меня нигде не ждут» – у нее есть тысячи вариаций. Но итог всегда один: мы, люди, не можем выжить, если мы нигде не свои. Самое ужасное, что можно себе представить, – это приговор к одиночному заключению. Каким бы ни виделся вам этот самый страшный страх, запишите его.

Страх, таящийся на дне моего замерзшего озера:

Как я ударилась о дно

На протяжении моего Года Без Вранья я чувствовала себя все более и более свободной – и все сильнее и сильнее боялась. Мне стали сниться страшные сны, да такие, что я боялась ложиться спать. Я непрерывно читала книги или писала дневники, чтобы запереть собственный ум в рамки потока слов, откуда он не мог сбежать. Мне казалось, что стоит отпустить мысли на волю, и я обнаружу в себе нечто поистине чудовищное – замерзшее, бесчувственное, запертое в ловушке.

Как-то раз я была супервизором в группе студентов-психологов, и несколько студенток завели разговор о том, как подвергались сексуальному насилию. Внезапно у меня возникло ощущение, что по всему телу у меня ползают муравьи и каждый миллиметр горит от их укусов. Ничего не успев сказать студентам, я выбежала из аудитории и рухнула на пол в коридоре. Я не могла нормально дышать, не могла ни ясно думать, ни связно говорить – и у меня ужасно болело между ног. Муж отвез меня к врачу, а тот испугался, что это, вероятно, какая-то опухоль малого таза. Я была госпитализирована с приема на срочную операцию.

Нет, никаких опухолей не нашли, просто много крови.

Оказалось, это было внутреннее кровотечение из разрастания плохо зажившей рубцовой ткани. Рубец спонтанно разошелся, а почему, никто не мог понять.

Я знала, что у меня там рубец, о нем говорил мне один акушер-гинеколог, который решил, что мне когда-то пришлось рожать в одиночестве и я сильно порвалась. Он сказал, что разрыв зажил неровно, и спросил, не хочу ли я, чтобы он его «подчистил». Я отказалась, даже не задумавшись, откуда, собственно, у меня рубцы в таком месте. И забыла об этом начисто. «Ну что вы, доктор, не стоит беспокоиться, ведь мне ничего не мешает».

Назавтра после срочной операции у меня начались мощные повторяющиеся флешбэки о том, как меня насиловал отец, когда мне было пять лет. Каждое воспоминание было словно ядерный взрыв, и физически, и эмоционально. Но при всей своей кошмарности эти воспоминания объяснили очень многое, что мучило меня, сколько я себя помню. Ложь, которую твердил мне мозг, чтобы я смогла как-то пережить детство («Вот уж чего не было, того не было!»), породила годы депрессии, тревожности, гиперреактивности, бессонницы, компульсивного поведения, суицидальных мыслей и множество других унылых приключений в сумрачном лесу.

Когда я вспомнила о насилии, первой моей словесной мыслью было: «Мне никто не поверит». Это было не совсем так. Муж мне поверил. Школьный друг спросил меня об этом, когда пришел навестить меня, – очевидно, когда-то я все ему рассказала. У меня мурашки побежали по спине: я напрочь забыла тот разговор. Это было не смутное воспоминание – его просто не было. Было очень странно вспомнить то, что подавила в себе в пять лет, но при мысли, что какая-то моя часть, похоже, все это время обо всем знала, становилось просто жутко. Но школьный друг повторил, что я ему сказала, в подробностях. Это, во-первых, убедило меня, что подавление воспоминаний бывает в природе, а во-вторых, добило тем, что внезапно нахлынувшие навязчивые воспоминания теперь уже никуда не денутся.

Я много дней не могла ходить никуда, кроме работы. Засела дома, где проще было справляться с неожиданными, неотступными, кошмарными флешбэками. Где-то через неделю позвонила мама и спросила, почему я куда-то пропала. Я экала, мекала и мямлила что-то про то, что мне надо пережить скверный период. И тут она спокойно спросила, насиловал ли меня отец. Я сказала, что да, и она даже не удивилась.