Игрушка для генерала (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 34

Я застегнула змейку на юбке и поправила волосы. Это какая-то ошибка. Ничего похожего на жучок на мне быть не может. Это колье подарил мне Владимир. Ничего там нет. Это ошибка!

— О, Дьявол! Твою мать! — выдохнула помощница. — Это точно жучок. Она вставила его внутрь и все слушала. Слушала все в комнате генерала Власова.

Это было последнее, что я услышала отчетливо, потому что завопила сирена. На меня набросились и ударили по рёбрам, потом по голове, заставляя упасть на колени и скорчиться от боли. Так обездвиживают агентов, когда они представляют опасность. Мы это проходили, нужно перетерпеть.

Охрана скрутила меня и вывернула мне руки за спину, рывком поднимая с пола. Клара говорила с кем-то по маленькой рации, и я, все еще оглушенная, шатаясь, чувствуя, как из носа катятся струйки крови, наконец-то начала разбирать слова.

— Жучок, прослушка прямо на агенте. У нее в колье. Нет, не вскрывали. Передала в руки охраны, готовы к вывозу под стражей для допроса и проверки.

У нее был доступ к вашему сейфу? Да, я понимаю.

Повернулась ко мне, и я увидела, как сверкают ее глаза, светятся, искрятся. Она счастлива. Она даже этого не скрывает, и почему-то именно в этот момент мне стало плохо, даже колени подогнулись, и я повисла на руках охранников, пытаясь отдышаться.

— Вот ты и попалась, маленькая сука. Я всегда знала, что ты мразь, говорила об этом Владимиру и ждала, когда ты оступишься. Это произошло быстрее, чем я рассчитывала.

Она наотмашь ударила меня по лицу, распоров кожу на щеке кольцом, потом по второй.

— Жаль, сука, я не смогу тебя пытать. Я бы снимала с тебя по квадратику кожи ложкой и записывала твои крики на пленку, чтобы засыпать под них каждую ночь… Потому что ты не заслужила быть рядом с ним… и не ценила… Ты — ничтожество!

Я ничего не понимала, меня трясло, как в лихорадке, оглушительно бился пульс в висках. Это какое-то недоразумение. Это бред. На мне не было ничего запрещенного, все, что я надеваю, куплено им, не мной.

— Дай мне поговорить с Владимиром… — взмолилась, глядя ей в глаза, все еще не догадываясь… все еще надеясь на что-то.

— Зачем? О чем генералу говорить с преступницей, которая его хотела предать? Но он поговорит с тобой… Обязательно. Я слишком хорошо его знаю, чтобы не представлять себе, КАК он с тобой поговорит… Я бы душу дьяволу продала, чтоб на это посмотреть! Он раздерет тебя на части. А я буду любоваться. Уводите. Приказано передать в руки НКВД, ее доставят в отдел для допроса.

— За что? — голос сорвался, по телу пошли мурашки. Я смотрела на Клару, и мне казалось, что перед глазами пошли разноцветные круги.

— За что? — она расхохоталась громко, истерично-счастливым смехом, словно только что сорвала джек-пот. — Ты корчишь из себя идиотку, да? Хотя нет, ты и правда идиотка, если подумала, что кража ценной секретной информации с попыткой вынести ее за границу сойдет тебе с рук. На что ты рассчитывала? Что я не сниму с тебя эту побрякушку, подаренную Хозяином? Да он всем что-то дарил. Всем шлюхам, с которыми трахался. Кому-то больше, кому-то меньше.

У меня перехватило горло и невыносимо захотелось заорать, впиться ей в лицо, плюнуть в нее кровью, которой набрался полный рот после ее пощечин.

Клара больше не смотрела на меня, она надела резиновые перчатки и положила колье в пластиковый пакет.

— Ты просчиталась! Идеальных агентов не бывает. Ты не просто брак, ты хуже брака — ты ничтожная, ненужная, лишняя деталь.

— Я хочу видеть Владимира! — истерически закричала, пытаясь вырваться, и меня ударили в солнечное сплетение, заставляя снова опуститься на колени, вызывая приступ тошноты.

— Увидишь. Обязательно. На допросе… — злорадно сказала Клара и вышла из комнаты, а меня потащили следом за ней, за волосы, толкая и пиная в ноги и спину, протаскивая мешком по ступеням и не обращая внимания на мои крики и стоны.

«Владимир! Владимир! Что происходит? Куда они меня ведут? За что? Пожалуйста, ответь мне. Ты же слышишь меня! Скажи хоть слово! Владимир!»

Глава 24

Он не отвечал… и чуть позже я пойму, что уже никогда мне и не ответит.

Иногда жизнь выворачивается наизнанку по щелчку пальцев, и самое страшное, что щелкнули именно те пальцы, которые еще сегодня утром я исступленно целовала, пальцы, на которых оставался мой собственный запах падения в пропасть. Осознание далось мне не сразу, это словно разорваться изнутри, слышать, как трескается твоя душа, так быстро, что ты не успеваешь моргнуть, а мир перед глазами уже сменил краски. Словно я его начала видеть сквозь кровавые потеки и собственные слезы отчаяния. Невыплаканные слезы, те, которые застывают в сердце. Они капают… одна за другой, образуя корку, которая давит тяжестью понимания собственной ничтожности, мимолетности. Оказывается, с любимыми игрушками расстаются жестоко. Особенно когда играют в них последний раз, выжимая остатки эмоций, наслаждаясь агонией. Их ломают так, чтобы они никогда больше никому не принадлежали, их раздирают морально на части, поджигая под ними пьедестал, который на самом деле оказался картонным, и теперь ярко полыхал вместе со всеми иллюзиями и эфемерным счастьем.

Я ведь еще так долго не верила самой себе, хотя ответы уже пульсировали в голове, разрывали виски, стискивали ледяными щупальцами и скребли когтями по затылку. Я не хотела верить.

Первые удары всегда выбивают почву из-под ног, когда они неожиданные, когда разбиваются розовые очки, и осколки не просто попадают в глаза, они просачиваются через глазные яблоки в мозг и заставляют его начинать работать… Через адскую боль составлять из осколков кровавые пазлы.

Все тело окаменело. Каждый мускул застыл в судороге агонии. Вдребезги, на обрывки и ошметки, на лоскутки, на молекулы отчаянной боли. Вот она — настоящая боль. Злое чудовище, которое неумолимо убивает изнутри.

Владимир был прав, я действительно ничего о ней не знала. Я понятия не имела, что она существует. Иная. Страшная, уродливая, кровавая. Боль, от которой ломаешь ногти о стены и воешь, как дикое животное. Даже инквизиторы не смогли сломать меня так, как сломал он. Люди, обученные самым изощренным пыткам занимались мной. Они пытали меня сутками, меняя друг друга. Изматывая вопросами и издевательствами.

Я терпела, пока меня били ногами, выколачивая признания, пока меня окунали с головой в чан с ледяной водой, пока пропускали ток по телу и хлестали плетьми. Я терпела. Я отчаянно надеялась, что он вытащит меня, заберет отсюда, что это недоразумение. И я молчала, мне казалось, что, возможно, Владимир сам не знал, что так получится, может, ему нужно было вынести что-то секретное, что-то, о чем я не должна была знать. Он же не бросит меня здесь? Его малышку. Его ночной цветок.

Наивная. До абсурда, до идиотизма.

Из меня вытаскивали правду, из меня ее выбивали, выжигали, вытряхивали и выковыривали. Я не кричала, терпела молча. Только шептала пересохшими губами, что ничего не знаю, и когда меня в очередной раз бросали обратно в камеру, я тихо скулила там, исторгая содержимое желудка от дикой боли в истерзанном теле, и ждала. Я ждала, что он придет за мной. До последнего. До той минуты, пока не поняла, что это он меня подставил… чтобы избавиться. Владимиру Власову надоело играться, и он придумал новое развлечение — любоваться, как я умираю. И не от пыток, а от того, что он сделал со мной. Осознание, что тебя использовали, заставили верить в то, чего никогда не было, и самое страшное — это и было частью игры, частью какой-то особой мисси генерала. Он пожирал все мои эмоции, и особенно вкусной оказалась моя любовь. Пока не надоела. Пока не стала мешать. Раунд пройден, можно сжигать мосты и всех, кто на них остался… Точнее, меня, и я уже полыхаю, как факел, сгораю живьем.

Выныриваю из марева беспамятства и снова слышу надоевшие до тошноты голоса палачей.

— Молчит сука. Молчит падаль. Мы применили все методы… мы использовали все виды пыток. Она ничего не знает. Люди не выносят такой боли — она бы раскололась. Пора с ней заканчивать.