Кровавый срок - Коллинз Макс Аллан. Страница 67

— Капитан Баркер, я хотел бы, чтобы вы взглянули на две фотографии отпечатков пальцев, сделанные в порядке эксперимента экспертом защиты Леонардом Килером на том месте ширмы, откуда, как вы заявили, было снято «вещественное доказательство № 10».

Баркер взял в руки фотографию.

— Вы можете объяснить, почему «вещественное доказательство № 10» представляет собой столь четкий отпечаток, на котором нет характерного рисунка, свойственного деревянной поверхности, в то время как на этих снимках такой рисунок присутствует?

— Ну... возможно, эти отпечатки были сняты не с одного и того же места, что и «вещественное доказательство № 10».

— А вы не хотите сами провести эксперимент, капитан Баркер? Может быть, сойдете с трибуны и снимете несколько различных отпечатков с китайской ширмы на виду у всех? Вдруг вам снова «повезет»?

— Я... э-э... не думаю, что это удачная мысль.

— Понимаю. Однако на поверхности, которая отображена на «вещественном доказательстве № 10» есть рисунок, не так ли?

— Да, есть.

— А на поверхности этой ширмы есть что-либо похожее на подобные круги?

— Нет, сэр.

— Когда вы снимали отпечатки с ширмы утром девятого июля, капитан Мелчен проводил наверх обвиняемого?

— Думаю, что да.

— А вы не подходили к дверям комнаты, в которой капитан Мелчен допрашивал обвиняемого, и не спрашивали, все ли в порядке?

— Нет, я этого не делал.

— Не был ли представленный здесь вами отпечаток пальца обвиняемого получен с какого-либо предмета в той комнате, например, со стакана, который де Мариньи передавал Мелчену по его просьбе?

— Разумеется, нет!

Хиггс поднял вверх палец.

— Но ведь вы заявили о том, что обнаружили отпечаток после того, как обвиняемый покинул комнату, не так ли?

— Верно.

Хиггс отошел от свидетеля, и его голос зазвучал в зале суда с такими интонациями, которым позавидовал бы и такой актер, как Эддерли.

— Я считаю, что вы и капитан Мелчен намеренно подстроили все так, чтобы получить отпечатки пальца де Мариньи.

— Но это не так! — самообладание Баркера куда-то улетучилось; теперь он, весь потный, перешел на крик.

— Вам ни разу не приходилось свидетельствовать на процессе, имевшем такой значительный общественный резонанс, не так ли? Так я заявляю, что в своих собственных целях и в жажде известности вы пренебрегли истиной и совершили подмену вещественного доказательства!

— Я категорически отрицаю это!

— Милорд, — произнес Хиггс, изобразив на лице гримасу торжественного отвращения, — я закончил допрос этого свидетеля.

Баркер, поникнув головой, продолжал стоять на трибуне с вытянувшимся изможденным лицом; Хиггс нанес ему гораздо более серьезные удары, чем я в свое время. Затем он в полной тишине покинул зал суда, и эта тишина красноречиво свидетельствовала о всеобщем презрении к свидетелю.

Был объявлен перерыв на обед, и Гарднер отыскал меня в толпе, плотным потоком валившей из зала.

— Обвинение еще не закончило свое выступление, — сказал он. — Но защита вполне может выиграть это дело, не вызывая очередного свидетеля.

— Вы так думаете?

— Это ясно, как божий день, сынок — благодаря этой вашей улике, связанной с отпечатками пальцев. Вы проделали работенку, достойную Пола Дрейка!

— А кто такой Пол Дрейк?

Гарднер засмеялся и похлопал меня по спине.

— Ты мне нравишься, Геллер!

— Вы тоже остроумный человек, Эрл!

Гарднер оказался прав. Суд практически закончился: сфабрикованность обвинения против де Мариньи была очевидна. Защита на протяжении нескольких дней держала в напряжении всю аудиторию, но теперь наступила развязка.

Сам де Мариньи оказался весьма темпераментным и толковым свидетелем. Он четко рассказал о себе, оживленно жестикулируя при этом. Его французский акцент напоминал присяжным о том, что этот человек боролся за свою жизнь в чужой стране. С помощью Хиггса Фредди удалось убедительно подать себя не только как человека независимого в финансовом отношении, но и как удачливого бизнесмена.

Обвинение никак не могло повлиять на мнение суда, сложившееся в отношении обвиняемого. Хэллинан от отчаяния попытался было выяснить, имел ли Фредди право называться графом; оказалось, что обвиняемый имел такое право, но предпочитал не пользоваться им и даже просил местную прессу не употреблять его титул.

Американский друг де Мариньи Черетта, так же как и другие гости, бывшие на вечеринке, дал показания о событиях ночи убийства, не позабыв рассказать и о том, как Фредди обжегся; среди свидетелей оказалась также юная Бетти Робертс, светлые волосы которой падали на ее зеленое, в белую полоску, платье, а приятная улыбка и стройная фигура вызывали оживление за столом прессы.

Капитан Сирз оказался, как и ожидалось, крепким свидетелем, и даже лучшие выстрелы Эддерли не попали в цель: свидетель видел Кристи в полночь в центре Нассау, и все тут!

Лен Килер вбил последний гвоздь в гроб единственного вещественного доказательства — отпечатка пальца.

Ни одна из сторон не вызвала меня в качестве свидетеля; защите я был не нужен, а обвинению нежелателен.

Последней удачей Эддерли — и единственным неприятным моментом для защиты за весь судебный процесс — была его хитрая попытка выставить лгуном приятеля Фредди маркиза де Висделу.

Щеголевато одетый Джордж де Висделу, весь трясущийся от нервного напряжения, заявил, что в три часа ночи он, по просьбе Фредди, принес ему его кота. Тут Эддерли возразил свидетелю, зачитав ему его собственные показания на предварительном следствии: «Я не видел де Мариньи с одиннадцати вечера до десяти часов следующего утра».

Маркиз ответил Эддерли:

— Возможно, я запутался, когда заявил так... я француз, человек очень эмоциональный...

Во время перерыва я вместе с Хиггсом и Каллендером внимательно изучил протокол показаний де Висделу на предварительном следствии; он был записан от руки, и мы просматривали страницы, сидя за обедом в отеле «Розелда».

— Вот оно! — сказал я. — Этот Эддерли просто хитрый сукин сын!..

В суде Каллендер побеседовал с де Висделу об этом заявлении, продемонстрировал присутствующим, что свидетель и в самом деле не видел де Мариньи, ведь они разговаривали через дверь!

— В заявлении об этом прямо говорится? — спросил главный судья.

— Да, милорд! — ответил Каллендер, передавая ему документы.

— Мистер Эддерли, — строго произнес главный судья с посуровевшим лицом, — вы дали мне и присяжным повод думать, что показания мистера де Висделу на предварительном следствии противоречили его нынешнему свидетельству.

Эддерли поднялся с места и откашлялся. Казалось, обычная самоуверенность на сей раз покинула его.

— Милорд, — проговорил он. — Я лишь пытался показать, что свидетель не видел обвиняемого с двенадцати часов ночи. Заявление моего ученого друга не противоречит этому — оно просто утверждает, что свидетель говорил с обвиняемым.

Главный судья покраснел от гнева.

— Я не одобряю таких тонких различий, когда на карту поставлена жизнь человека! — заявил он. — Мистер Эддерли, не испытывайте больше моего терпения.

Последним свидетелем была Нэнси де Мариньи.

С бледным лицом и несколько болезненным видом, одетая в белую шляпку и черное, отороченное белой материей платье, дочь покойного решительно прошла к свидетельской трибуне и дала показания в поддержку своего мужа. Ее спокойствие поколебалось лишь однажды: подбородок задрожал и слезы потекли по щекам, когда она рассказывала о том, как Баркер и Мелчен, явившись на похороны из Новой Англии, заявили ей, что, по их предположению, ее муж совершил убийство ее отца. Де Мариньи в своей клетке приложил к глазам платок; многие женщины в зале открыто плакали.

— Миссис де Мариньи, — обратился к Нэнси Хиггс, — ваш муж когда-либо просил у вас деньги?

— Нет, никогда.

— А выражал ли он когда-либо ненависть в отношении вашего отца?

— Нет, никогда.

Когда Нэнси сошла со свидетельской трибуны, Хиггс объявил: