Неоновый мираж - Коллинз Макс Аллан. Страница 7

Спустя примерно дня четыре мы, пообедав в ресторане «У Бергоффа», шли не спеша по Вест-Адамс в направлении нашего отеля, когда неожиданно из переулка прямо на нас вынырнул какой-то субъект. Он намеревался, видимо, испугать нас. И ему это удалось. Это был огромный малый крепкого телосложения, с одутловатым лицом и крючковатым носом. Одет он был в совершенно непотребного вида бело-голубой клетчатый пиджак, из-под которого выглядывала белая тенниска, и в мешковатые голубые штаны из легкой ткани. Он был похож на вышибалу из какой-нибудь забегаловки.

– Скажи своему шефу, чтобы он отказался от судебного дела, – сказал он Пегги и показал большим пальцем в направлении переулка, – а то в следующий раз нам придется разговаривать в другом месте!

По всей видимости, этот громила не обратил на меня никакого внимания. Он не знал меня. Я тоже не знал его, но не надо было обладать большой проницательностью, чтобы догадаться, что мы имеем дело с уголовником из шайки Гузика.

Я слегка подтолкнул Пег назад, шепнув ей, чтобы она возвращалась обратно. Заметив это, громила нахмурился, как будто собираясь задать мне небольшую взбучку. В руках у него ничего не было, так что я мало рисковал, когда выхватил из-под плаща свой пистолет и, приставив его к толстому пузу незнакомца, сказал:

– Давай-ка, парень, отойдем в переулок, потолкуем.

Он подчинился, и мы завернули за угол. Я ударил его один раз рукояткой пистолета по голове, и он, лишившись чувств, повалился, как мешок с опилками, на землю, прямо посреди мусорных баков. Около уха у него выступила кровь. Я вытащил у него из-под пиджака револьвер и забросил подальше. Затем я достал одну из своих визитных карточек и, прежде чем сунуть ее в нагрудный карман верзилы, написал на ней:

«Пусть Гузик позвонит мне».

На следующее утро Гузик позвонил.

– Ты вчера огрел по голове Грека, – сказал Гузик своим монотонным бесстрастным голосом.

– В такой одежде, как его, трудно рассчитывать на иное обхождение.

Гузик хрюкнул; похоже, это вызвало у него смех.

– Я был бы очень вам признателен, если бы девушку оставили в покое, – сказал я.

Я не стал просить его отстать от Рэйгена. Это было бы слишком, да к тому же не это меня сейчас беспокоило.

– Это твоя девушка? – спросил Гузик.

– Да, моя. Я убью любого, кто дотронется до нее. Последовала длинная пауза. Затем он сказал:

– Я позабочусь, чтобы ее не трогали.

– Спасибо, мистер Гузик. Гузик снова хрюкнул и повесил трубку. Я тоже повесил трубку; я почувствовал, что мои руки вздрагивают.

Адвокат, у которого работала Пегги, так и не успел довести дело до суда; он слег с нервным расстройством. Но Рэйген нашел другого юриста, который начал судебную тяжбу (в тот момент, когда машина Рэйгена была обстреляна, судебный процесс все еще продолжался), и взял Пег на работу в свой собственный офис. Теперь мы стали видеть друг друга от случая к случаю. Она вновь переехала жить к себе домой, на работе находилась под бдительным оком своего дяди, и это нам обоим совсем не нравилось.

Вот почему я согласился быть телохранителем Джима Рэйгена и принять участие в его безнадежной борьбе с Синдикатом: я был, черт побери, влюблен в его племянницу.

Глава 3

Рэйген был жив, но потерял сознание. Однако он истекал кровью и мог умереть от ее потери, если бы мы с Уолтом Пелитером не предприняли срочных действии.

Я быстро пересек улицу, подошел к расположенной на углу парикмахерской, где толклись чернокожие, оживленно обсуждая случившееся, указывая пальцами на изуродованные пулями автомобили. Никто из них не заговорил со мной, возможно, потому, что я по-прежнему держал в руках пистолет. Рядом была автобусная остановка, и несколько негритянских юношей забрались на скамейку, чтобы лучше увидеть стоявшие на проезжей части голубой «Линкольн» и черный «форд». Полицейские все еще не появлялись. Этот квартал патрулировался не так тщательно – и это, несомненно, было одной из причин, почему именно он был выбран местом нападения. Я подбежал к располагавшейся здесь же, на тротуаре, газетной палатке, дал один бакс мальчишке-продавцу, схватил пачку газет, вновь пересек улицу, открыл правую, изрешеченную пулями дверь «Линкольна», забрался внутрь и стал обматывать газетами раненую руку Рэйгена, который был все еще без сознания. Газеты быстро пропитались кровью.

Затем я оставил Рэйгена с Уолтом и, словно слаломист, огибая машины, водители которых притормаживали, чтобы посмотреть, что случилось (но не останавливались, так как белые водители никогда не останавливались в этом черном гетто), добежал до дверей аптеки и нырнул внутрь. За стойкой меня встретил худощавый, седой чернокожий аптекарь в белом халате и в очках в металлической оправе. Лицо его сохраняло невозмутимое выражение, как будто это был не первый случай, когда пули влетали в окна его аптеки.

– Кто-нибудь уже позвонил в полицию?

Аптекарь кивнул.

– Да, сэр, – сказал он. – Я позвонил.

– Когда они приедут, – сказал я, вручая ему одну из своих визитных карточек, – передайте им мою визитную карточку и скажите, что я повез раненого в одну из ближайших больниц.

– Хорошо, – сказал он, продолжая кивать.

– Насколько я знаю, самая ближайшая больница – это Майкл Риз Хоспитэл. Не так ли?

Он опять кивнул, и я вышел на улицу, ступая по стеклам разбитого окна аптеки.

Майкл Риз Хоспитэл располагалась приблизительно в десяти кварталах от того места, где мы находились, и нам пришлось развернуться назад, взяв направление на север. Мы сели в «Линкольн» Рэйгена – у нашей машины было выбито лобовое стекло и пробита шина, хотя я все же сумел отогнать ее к обочине и припарковать. На этот раз я сел за руль, а Уолт взял в руки этот пресловутый карабин. Рэйгена мы усадили между нами; он полулежал, облокотившись на Уолта. Я повернул налево на Першинг-стрит, и мы понеслись, игнорируя дорожные знаки и сигналы светофора. Я притормаживал только у перекрестков, а встречные автомашины, скрипя тормозами, прижимались к обочинам, освобождая нам путь. Затем, проехав пять или шесть кварталов, я резко свернул налево, на Саут-Парк-авеню, широкую улицу с аллеей посередине, и игравшие там цветные дети и подростки, вытаращив глаза, изумленными взглядами провожали проносившийся мимо них изрешеченный пулями автомобиль, на переднее сиденье которого втиснулись трое белых мужчин.

Сложенный из серого кирпича комплекс больницы Майкл Риз протянулся вдоль Эллис-авеню, подобно форту, возведенному на чужой территории. Со двора он был отгорожен от негритянских жилых кварталов лишь Лей-Парком авеню. Центральное здание, построенное в форме широкой буквы W, и два его главных крыла были обращены фасадом к Иллинойскому центральному ипподрому, за которым простиралось озеро. Шестиэтажный больничный комплекс возвышался над прилегающими черными кварталами, застроенными обветшалыми трехэтажными зданиями, прилепленными друг к другу и, казалось, лишь по этой причине еще не разрушившимися. Эта частная больница имела в своем распоряжении достаточно специалистов, чтобы принимать таких пациентов, как Рэйген. Кабинет экстренной помощи был переполнен разного рода людьми с улицы, почти исключительно чернокожими, жертвами драк и стычек, которые были обычным явлением для этих кварталов. Обитатели белого – ирландского квартала Саут-Сайд – тоже были пациентами этой клиники; палаты, где они проходили лечение, располагались на верхних этажах больничного комплекса. Те же чернокожие, которым здесь оказывали первую помощь, затем продолжали лечение в благотворительной клинике Рид Мэндел.

Как только мы внесли на плечах раненого Рэйгена, двое санитаров подхватили его и понесли дальше, в приемное отделение, где его положили на стол для первичного осмотра и задернули за ним занавеску. Я оставил Уолта с дежурным врачом, а сам поспешил вниз, на автостоянку, где мы оставили поврежденный «Линкольн» – с открытыми дверцами и работающим двигателем. Я убрал карабин в багажник; в этом районе города не следовало оставлять оружие на заднем сиденье автомобиля. Впрочем, в каком районе Чикаго это можно было делать?