Одержимость шейха (СИ) - Рейн Миша. Страница 30

— Какая мне, к дьяволу, разница? Продам и дело с концом.

— Как знаешь, Шакур, как знаешь. Дело твое. Я троих забираю. С остальными ты сам.

Широко распахнув глаза, я все это время с ужасом смотрю на двух подонков, говорящих о девушках, как о кусках мяса, которые не имеют ни малейшего права голоса. Ничтожества. Страх слишком быстро начинает работать в обратном направлении, заставляя винтики в голове крутиться со скоростью света. Нужно бежать, лучше сдохнуть в пустыне, чем еще раз оказаться под одним из чудовищ. Все они животные! Больше никогда… Никогда я не отдам свое тело, ни одному из них.

Вот только слабость из-за голодовки, или, может, из-за того препарата, а вдобавок и ноющая, тянущая боль внизу живота затрудняют любой план моего побега. А времени становится все меньше. Дрожь пробирает каждую клетку, пока я отчаянно кусаю губы и ищу выход, улавливая стоны и плач девушек, чья судьба уже предрешена. Но только не моя.

Прикрываю глаза и позволяю своему ослабевшему телу рухнуть на землю. Другого варианта у меня нет.

— Эй-й, ты что надумала, — рявкает Шакур, и я уже слышу приближающийся топот, а потом меня резко поднимают, сдавив плечи до тупой боли. — Вставай, сучка! Скоро приедет твой новый хозяин, он не купит у меня больную шармуту! — рывком мужчина ставит меня на ноги, но мне и притворяться не приходится, потому что они сами подгибаются, и я повисаю на мужских руках. — Ах ты дрянь! — в волосах грубо сжимается крупная пятерня, и на затылке вспыхивает резкая боль, отчего я ахаю. — Вставай, ущербная! Боль чувствуешь, значит, живая. Давай! Вставай! Имран! Будь ты проклят! Сколько ты дал им наркоты?

— Как обычно, Шакур, дай ей попить или отдай мне, я приведу эту сучку в чувство своими методами.

Выругавшись, мужчина, державший меня, прекращает попытки удержать мое безвольное тело и позволяет мне рухнуть к его ногам. Проклятые, я презираю их всем сердцем и душой. Глотая стоны мучения, терплю, из последних сил умоляю себя продержаться и не струсить.

Вазира, как же так? За что ты так со мной? За что обманула? Я ведь ничего плохого не сделала…

Зажмуриваюсь от горечи обиды и сгребаю в ладони холодный песок, сжимая его так сильно, что песчинки ускользают сквозь пальцы, так же, как и мои шансы остаться в живых.

— Имран! — командирским тоном. — Оттащи рыжую пока к стене! Я подготовлю товар, с ней разберусь позже.

И вот мое тело уже волокут по земле, небрежно бросая у стены, из-за чего я ударяюсь виском о камень, и лишь тёплая струйка крови, стекающая вниз по щеке, удерживает меня на грани реальности. Дыши, Джансу. Ты сделаешь это! Или умрешь!

Я слушаю свой внутренний голос и покорно жду, когда внимание ко мне приутихнет, после чего нужно бежать сломя голову, без оглядки, спрятаться в первом попавшемся закоулке, а там уже можно будет затеряться в лабиринте улиц. Но с восходом солнца нужно идти в пустыню. Здесь оставаться опасно, и я больше не могу доверять ни одной живой душе, доверие разрушено беспощадно и бесповоротно.

Приподняв голову, с ужасом наблюдаю, как с дрожащих девушек срывают одежду, а тех, кто пытается прикрыться, бьют в живот. Звери! Ублюдки! Ненавижу!

Но, как бы ни желала, я не смогу помочь тем девушкам, у меня и самой-то шансов практически нет. Позже все-таки заставляю себя подняться и, опершись о стену, аккуратно отступаю назад, в самую тень здания, а там уже проскальзываю в зазор и выдыхаю. Не верится… Утыкаюсь лбом в каменную кладь и едва ли не реву от нездорового облегчения, только расслабляться еще рано. И, ощутив запоздалый прилив адреналина, тут же заставляю ноги шевелиться быстрее.

Так я преодолеваю один квартал за другим и, в итоге забравшись в какое-то заброшенное здание, практически заползаю в самый темный уголок, где сворачиваюсь калачиком, укрывая голые ступни подолом платья. Замираю, даже дышать нет сил, как я устала. Разгоряченное от бега тело быстро остывает, но я так и засыпаю под клацанье зубов. И лишь с восходом солнца, лучи которого кое-где пробираются в одинокие руины, я вновь распахиваю глаза, встречая новый день и задаваясь вопросом, какие сегодня меня ждут испытания.

Как же хочется пить.

Сглатываю снова и снова, ощущая нарастающую боль в горле, в нем так сухо, что мне даже вздохнуть сложно. Губы потрескались и при попытке открыть их я тоже испытываю боль. Один сплошной комок боли. Не знаю как, но мне удается подняться, опираясь на стену, и таким же способом выбраться на улицу. К моему облегчению, пока пустынную, так что я иду вперед, совершенно позабыв о своем внешнем виде. Правда, отсутствие платка все же заставляет меня задуматься, поэтому в первую очередь я решаю устранить эту проблему.

Стаскиваю с первого попавшегося окна какую-то тряпку и заматываю ее вокруг головы, по крайней мере, пытаюсь это сделать, но из-за дрожащих рук у меня получается только с пятой попытки. Хорошо, что еще раннее утро. На улицах тихо, и солнце не взошло над головой. Еще бы глоток воды найти и крошку еды, и, можно сказать, я счастливица. Судорожно выдыхаю и ударяюсь затылком о стену, стараясь себя успокоить и взбодрить тем, что мне хотя бы удалось избежать участи проданной рабыни.

Только облегчения не испытываю, потому что я в незнакомом городе, брожу как неприкаянная, слабая и уязвимая, а малейшая ошибка может обернуться для меня крахом. Однако я сама себе выношу приговор, когда пытаюсь стащить свежий и ароматный хлеб с прилавка, едва ли не валясь с ног от голода. Но даже и укусить не успеваю, как на руке смыкается грубое кольцо мужских пальцев. После чего я сталкиваюсь с разъяренным лицом пожилого мужчины. Я облажалась…

— Сначала заплати, милая, а потом кушай, — одним движением он выворачивает мне руку, и я с мучительным стоном выпускаю хлеб обратно. — Воровать вздумала? Сейчас я тебе устрою! Для таких, как ты, у меня есть один способ наказания. Действенный! Чтоб неповадно было в следующий раз! — выплевывает мне в лицо грузный мужчина, едва ли не брызжа слюнями, а затем тащит меня в за прилавок, но я всеми способами пытаюсь избежать его гнева.

— Простите, я так голодна, простите, я не хотела воровать… я отработаю, — но он не слышит мои мольбы, когда достает нож и кладет мою руку так, что я растопыриваю пальцы, один из которых он намеревается отрезать, приложив к фаланге холодный металл.

Я даже не понимаю, в какой момент изо рта вырывается крик:

— Не смейте! Я принадлежу Джафару! Джафару Аль Нук-Туму! — кричу все что ни попадя, часто хватая ртом воздух. — Знаешь, да его? И я знаю. Знаю, что он убьет тебя! Убьет, если тронете меня!

Торговец тут же замирает, сохраняя нож у моего пальца, и впивается в меня растерянным взглядом. Он знает это чудовище, знает, кто такой Джафар, по глазам вижу, но потом его внимание переключается куда-то мне за спину.

— Так, так, так, — знакомый голос врезается между лопаток, и в тот же миг кровь в венах стынет.

— Что это у нас тут за произвол? Решаешь судьбу грязной девки?

— Эта девка взяла без спроса мои продукты, и я…

— У тебя есть секунда исчезнуть, старик. Эта девушка неприкосновенна.

Лицо торговца каменеет от услышанного, а затем его хватка слабеет, и я вырываю свою руку, невольно отшатываясь назад. Он поспешно исчезает, позабыв о моем наказании, но что-то мне подсказывает, что настоящее наказание ждёт меня впереди. И когда я оборачиваюсь, то убеждаюсь в этом, с ужасом замечая знакомого мужчину, спрыгивающего с коня. Он делает шаг, и я вижу его лицо. Зураб. Я не ошиблась.

Глава 21. Считаешь себя его женщиной?

Я, как ослеплённый страхом зверёк, стою и смотрю на приближающегося Зураба. Его движения расслабленные, но безэмоциональное лицо и простреливающие презрением глаза обещают мне грозовое предупреждение. А рядом ни единой души… я в ловушке.

Хочу пошевелиться, но не могу. И когда мужчина останавливается в опасной близости, внутри все окончательно замирает. Не получается и шагу сделать прочь, мое тело одеревенело, даже вздохнуть тяжело, а ноги будто погрязли в зыбучих песках. Обездвиженная и напуганная. Дуновения ветра достаточно, чтобы лишить меня и без того хрупкого равновесия. Лишь бешено клокочущее в груди сердце помогает мне выдерживать пристальный взгляд своего врага. Зураб значительно уступает в размерах своему господину, но пугает не меньше. И совсем иначе. Рядом с ним я действительно чувствую свою погибель. Вижу это в его сверкающих глазах, полных ненависти, от которой у меня по позвоночнику бегут мурашки.