Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести (СИ) - Санин Владимир Маркович. Страница 125

Сначала выстроили цепочку с вёдрами и пытались сбить пламя водой — куда там, будто не воду, а масло в костёр подливаешь! Тогда Семёнов сорвал брезент и швырнул его на подступавший огонь, который стал задыхаться и дал людям выигрыш во времени. Баллоны весили килограммов под девяносто, но их отбрасывали словно спички: опасность была слишком очевидной, и силы людей удесятерились. А огонь подмял под себя брезент и побежал следом, настигал и лизал языком стальные тела баллонов, и люди хватали их, оттаскивали ещё на метры и сантиметры, — и так до тех пор, пока огонь не остался без пищи.

Тогда Семёнов оглянулся и увидел, что Кирюшкин со своей группой отстоял кают-компанию, издыхающий огонь ничего не мог поделать с мокрыми стенами. Но один огненный ручей подполз и принялся за аварийный склад у тороса, а другой украдкой подбирался к волокуше, на которой стояли два запасных движка. Семёнов — бегом туда, но Бармин намного его опередил, впрягся в волокушу и, как трактор, увёл от огня бесценные движки.

И в ту же секунду в аварийном складе взорвались три канистры с бензином. Вспыхнул трёхметровый торос, и горящая многотонная глыба голубого льда словно увенчала столкновение противоположных стихий — огня и воды…

Всё это продолжалось от силы минут пятнадцать, прикинул Семёнов. А точнее можно спросить у Кости Томилина, он знает, сколько длилась та плёнка. К обеду, как раз перед тем, как дизельная запылала, он принёс в кают-компанию транзисторный магнитофон, запустил на полную мощность любимые всеми записи Аркадия Райкина, и весь пожар прошёл под раскаты хохота. А Костя никак не мог прекратить это кощунство, потому что таскал бочки и баллоны. А когда отгремел последний раскат, огонь обессилел и над станцией воцарилась тишина.

Соляр прогорел, ветер стих, и яркое летнее солнце осветило Льдину. Майна, образовавшаяся на том месте, где стояла дизельная, ещё дымилась, снег под ногами почернел от копоти; оранжевая змея кабеля, тянувшаяся от бывшей дизельной, щетинилась лопнувшими жилами, повсюду валялись бесформенные осколки, пустые вёдра и беспорядочно разбросанные баллоны, бочки.

Первым делом Семёнов установил наличие людей: все живы. Травмированных было много, но больше по пустякам: Дугин вывихнул палец, Осокину горячие брызги прожгли щёку, Груздеву, который выбежал на пожар без шапки, подпалило шевелюру, слегка пострадали от огня Томилин и Рахманов. Некоторые работали в воде, другие в суматохе проваливались в снежницы — тем Семёнов велел немедленно переодеться и выпить спирту.

Больше всех досталось Филатову. Пока горело, никто не обращал внимания на его руку, а кончился пожар — ахнули: кроваво-чёрная пятерня без кожи…

Вновь, в который раз за три зимовки, Филатов не давал Семёнову покоя. Плюс — минус, актив — пассив… не послужной список у этого парня, а путаная бухгалтерская ведомость! То: «Кому это надо, кто нам за это спасибо скажет?», то — с головой в огонь.

Поняв, что заснуть ему не удастся, Семёнов оделся и пошёл в медпункт. Филатов лежал на нарах, лицо его резко осунулось, а рука, на которую Семёнов старался не смотреть, лежала поверх белой простыни. Рядом сидел Томилин, а Бармин хлопотал над чаем.

— Чай, кофе, Николаич?

— Давай кофе. Что на радиостанции, Костя?

— Нормально. Личных радиограмм две штуки за вахту, Веню, — он кивнул на Филатова, — с рождением поздравляют.

— В субботу за ужином всей станцией чествовать будем, — уловив многозначительный взгляд Томилина, сказал Семёнов.

— Учитывая обстоятельства… — начал Томилин и продолжил морзянкой — согнутым пальцем по столу.

— Вымогатель, — засмеялся Семёнов, — Саша, нам по двадцать пять, Вене пятьдесят… Твоё здоровье, Веня.

— Спасибо. — Филатов чуть улыбнулся. — Вот док грозится через две недели на работу выгнать. Не брешешь?

— Через две недели? — возмутился Бармин. — От силы десять дней, симулянт несчастный!

— Вот видите, — обрадовался Филатов. — Брехун, конечно, а всё равно приятно. «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман», — как сочинил один умный человек. Вы-то как, Сергей Николаич?

— На конкурс красоты не собираюсь, а в больничном доктор отказал.

— Не поволоки вы меня тогда, — сказал Филатов, — некого было бы с рождением поздравлять.

— Сочтёмся славою, Веня.

— Моя вахта была.

— В том, что мачта упала, твоей вины нет.

— На кого ж собак будут вешать?

— Как положено, на начальника.

— Это несправедливо.

— Не беспокойся, шея у меня тренированная, выдержит… Очень болит?

— Откричался, терпеть можно… — Филатов заговорщически переглянулся с Барминым и Томилиным, приподнялся на локте и вдруг горячо выпалил: — Сергей Николаич, давайте простим Осокина, а?

От неожиданности Семёнов дёрнул себя за подбородок и вскрикнул от боли.

— Проклятье!.. Договорились вы, что ли?

— Нет, Сергей Николаич, вы послушайте, — страстно продолжал Филатов, — мы не договаривались, только одно дело Осокину по морде врезать, а другое — ребёнку… Как палачи… Пусть у меня рука отсохнет — не могу!

— Температуру мерил, Саша? — Семёнов с тревогой посмотрел на пылающее лицо Филатова.

— Тридцать восемь, — кивнул Бармин. — Но не в этом дело, Николаич. Костя, просвети начальника.

Семёнов стал читать протянутый Томилиным листок: «Осокину Виктору Алексеевичу. Дорогой папа у нас большая радость про тебя очерк районной газете знатный земляк с фотографией нас все поздравляют мы с мамой очень тебя любим гордимся — твоя Наташа».

— Такие дела, Николаич, — озадаченно проговорил Бармин.

Семёнов молча закурил.

— Серге-ей Николаич, — совсем по-детски протянул Филатов, — девчонка-то в чём виновата? Ей-то за что?

— Дядя Вася у него вчера был, — вставил Томилин. — Говорит, что…

— Знаю, — с досадой сказал Семёнов. Взял радиограмму, вновь прочитал. — Неплохого адвоката он заполучил, сукин сын… Ты-то как считаешь, Саша?

— Насчёт ребёнка Веня прав. Представь себе, возвратится с клеймом… Я бы на его месте лучше с головой в воду. Надо прощать.

— Сегодня он себя не жалел, в пекло лез, — добавил Филатов. — Костя с ним был, спросите у него.

— Патетики многовато, — проворчал Семёнов. — С головой в воду… пекло… Но положеньице в самом деле щекотливое. Да-а, неплохого адвоката заполучил! Ладно, с бойкотом кончаем, но всех предупредить, чтобы никаких слюнявых сцен всепрощения не было. Добрячки! Просто ничего не произошло — забыли, и точка. Ну, спать пора?

Бармин снял со спиртовки стерилизатор, подмигнул Филатову.

— Сейчас мы тебе кой-куда кой-чего вкатим, и тебе приснится Наденька на сочинском пляже.

— Нужна она мне, — проворковал Филатов. — Ты мне лучше клешню вылечи.

После укола Филатов задремал, и Семёнов ушёл успокоенный.

Поднялся небольшой ветерок, тянуло гарью и чем-то палёным — долгий, неистребимый запах пожарища. Под наскоро сколоченным навесом тарахтели движки, их энергии, подсчитал Семёнов, хватит на работу радиостанции, аэрологию и медпункт; гидрологическую лебёдку придётся вертеть вручную, а кое-какие научные работы временно приостановить. Ничего, главное — люди живы и корабль на плаву остался… До чего же молодец Валя, старый ретроград Валя Горемыкин — отказался от электропечи, потребовал обеспечить камбуз баллонами с пропаном. «Газовая плита мне сподручнее», — упрямился и, хотя его долго уговаривали, стоял на своём, за что большое ему спасибо: камбузу простой не угрожает.

У движков дежурил Дугин.

— Палец как? — спросил Семёнов.

— Док вправил, нормально, — ответил Дугин. — Ну, ты хорош, скажу тебе… Детей по ночам пугать!

— Сбегай в кают-компанию, погрейся, я пока подежурю.

— Не надо, мне Валя термос кофе притащил… Что там, в медпункте, весело?

Семёнов рассказал.

— Правильно, Николаич, кончай бойкот, — согласился Дугин. — Витька Осокин, конечно, не подарок, но от Вени кто хошь озвереет… Да, я в твоём доме аккумулятор с лампочкой приспособил для работы.