Заучка для Бунтаря (СИ) - Котлярова Екатерина. Страница 7

Я не успеваю отвернуться и отвести взгляд, когда Артур резко поворачивает голову и застигает меня за разглядыванием. Только глупо хлопаю ресницами. Наблюдаю за тем, как он лениво растягивает губы в ухмылке. У меня всё ухает в грудной клетке, а бедное сердце колотится громко, набатом отзываясь в ушах. Так странно, но всё вдруг расплывается. Всё исчезает. Остаётся только Артур Бунтарев, острым взглядом взирающий в моё лицо. Его кривая улыбка на скуластом лице, его подрагивающие ноздри, будто... Будто бы с такого дальнего расстояния они желает почувствовать мой запах. Как сегодня в парке и вчера в подъезде, когда носом водил по коже. Боже! Как страшно он смотрит! Не мигая.

Перед лицом Артура мелькает ладошка с длинными пальцами с яркими красными ногтями. Я будто из-под толщи воды выныриваю, резко обрушиваются звуки, и я вижу окружающих людей. Замечаю сощуренный взгляд Маши, направленный на меня. Девушка дёргает верхней губой, обнажая ровные белые зубы. Девушка приподнимается на носочки, кладёт ладонь на затылок Артура и целует в уголок губ. Задерживает губы на коже.

Я издаю странный звук. Полузадушенный и звериный. Подходящий на скулёж новорождённого щенка. Сжатым кулачком давлю на грудь, пытаясь прогнать мороз. Отогреть своё заледеневшее сердце.

Утыкаюсь носом в книгу, больше даже не пытаясь вникнуть в суть написанного. А на белых листах вместо текста я вижу образы Артура и Маши. Будто эта картинка отпечаталась на сетчатке глаз.

Тянусь к рюкзачку, достаю бутылку воды, судорожно пью, смачивая пересохшее горло. Убираю горлышко от губ, собираюсь закрутить крышку, как пальцы накрывает горячая огромная ладонь. Мне не нужно поднимать голову, чтобы понять, кто бесшумно подошёл ко мне. По бантику на бинте вижу. От места, где прикасаются горячие шершавые пальцы у коже руки, змеятся колючие и щекотные мурашки. Смотрю на то, как короткие светлые волоски поднимаются дыбом. Снова в горле сильно пересыхает. Я сглатываю с огромным трудом. Поднимаю глаза на Артура, который очень медленно забирает бутылку с водой. Снова смотрит на меня сверху вниз странным пугающим взглядом, подносит горлышко к губам и делает несколько глотков. Кадык на мощной шее дёргается, приковывая взгляд. Боже. Он будто весь состоит из сплошных мышц. Как тигр. Или барс. Парень вскидывает левую руку к моему лицу. Я дёргаюсь, предпринимаю попытку отодвинуться, но деваться некуда. Большой палец парня проводит по подбородку.

— Боже, — выдыхаю со стоном отчаяния, когда палец снова оказывается на моей нижней губы.

— Для тебя, да, — низким и хриплым голосом говорит парень, вновь прикладываясь к бутылке и допивая воду.

А потом делает то, что вышибает почву из-под ног. Языком обводит горлышко бутылки.

— Боже... Ты зачем... Зачем... Артур...

Склоняется к моему лицу и выдыхает, сверкнув глазами:

— Несёт от тебя омерзительно, Заучка. Дешевкой.

— Ч-ч-ч-его? — заикаясь, спрашиваю я.

Вместо того, чтобы ответить, парень склоняется ещё ниже, носом касается беззащитной шеи, с шумом втягивает запах. Кривится, бросается пустую пластиковую бутылку мне на колени, неспешным шагом покидает актовый зал.

Я в полном непонимании, чувствуя себя абсолютно беспомощной и ничтожной, смотрю на пластик. На глазах закипают слезы. Почему его слова всегда так сильно цепляют? Почему всегда настолько больно?

Я поднимаюсь с кресла, намереваясь пойти в туалет. Но слышу голос Ольги Петровны, которая обращается ко мне:

— О. Ульяна. Ты ведь вокалом занималась. Давай, поднимайся на сцену.

— Нет, — я говорю так тихо, что женщина точно услышать меня не может. — Я не могу, — отрицательно мотаю головой.

— Оленька Петровна, я не горю желанием слушать блеяние этой паршивой овцы, — со смешком выкрикивает Маша. — Просто сдохну от тоски.

— Может, тогда ты, Маша, меньше проблем доставлять будешь, — грубо отвечает классный руководитель. — Ульяна, выходи на сцену.

Я подхожу к женщине, чтобы в лицо сказать, что петь я не люблю. Иду между рядами, смотря под ноги, но это не спасает. Ловко представленная подножка заставляет упасть на карачки.

— Ай, больно ведь! Смотри, куда идешь! — слышу громкое восклицание. — Да, вид всё такой же жалкий. Вот-вот платье на жирной заднице треснет, — Маша сегодня особо зла. — Бабкины панталоны мохнатку никак не скрывают. Эй, Учкина-Заучкина, тебе мамашка никогда не говорила, что за собой ухаживать нужно?

Я отталкиваюсь руками от пола, твёрдо встаю на ноги. Поправляю юбку платья, оборачиваюсь к Маше и смотрю в красивое лицо, которое исказилось от ненависти. Чёрной и пожирающей ненависти ко мне. Отшатываюсь. Я ничего не сделала ей, чтобы в мою сторону были направлены такие эмоции.

— Извини, я не видела твоей ноги, — шепчу покаянно.

И торопливо опустив голову, иду к сцене, где стоит Ольга Петровна и никак не реагирует на разыгравшееся представление.

— Ольга Петровна, — в кулачке сжимаю подол своего платья, — я не хочу выступать.

— А меня не волнует, Учкина. Ты будешь выступать. Ты учишься в этой гимназии по квоте, поэтому будь добра — вкладывай сюда хоть что-то. Твоя мать ни копейки не дала.

— Но... — я от неожиданности начинаю заикаться.

— Не запрягли. Вот текст песни — иди на сцену, — грубо вручает планшет с прикреплённым к нему листом бумаги.

Глаза нещадно щиплет. Мне так плохо, что кричать хочется. В этой школе нет ни одного человека, который относился ко мне бы нормально. Будто я отброс общества. Хотя для них, детей богатых родителей, я — девочка попавшая в их школу совершенно случайно — таковой и являюсь. Отбросом. Не человеком.

С трудом переставляя ноги, поднимаюсь на сцену. Беру с колонки микрофон, смотря в лист, читаю текст песни. Слова плывут перед глазами из-за слез. Я быстрым движением руки смахиваю их.

— Я включаю минус, — громко говорит Ольга Петровна.

Я беспомощно и жалостливо смотрю на неё, надеясь, что она передумает. Попросит кого-то другого. Но классный руководитель только бровь выгибает и руки на груди складывает. Минус играет, а я не могу выдавить из себя ни одного слова. Я будто онемела.

— Учкина, время не резиновое. Телись быстрее.

Её колкая фраза сопровождается взрывом хохота. У меня вдруг живот сводит, голова начинает кружиться. Я пошатываюсь, делаю два шага вперёд, а потом три назад. Вижу, как стремительно быстро приближается пол. Боже, нет. Темнота накрывает, веки смыкаются.

Прихожу в себя из-за того, что на голову льётся ледяная вода. Прикрываю руками голову, отплевываясь, сажусь на попу. Надо мной стоят одноклассники, а Маша с наслаждением льёт воду мне на голову из бутылки.

Я отползаю, хочу подняться, но ладони разъезжаются на паркетном полу. Я не сразу понимаю, почему стало так тихо. И в этой оглушительной тишине я слышу неторопливые, ленивые шаги. Ладошками убираю волосы с лица, вскидываю голову и вижу Артура. Он медленно поднимается на сцену, окидывая льдистым взглядом композицию из застывших одноклассников. Особо долго его глаза задерживаются на мне. Мокрой и жалкой. Змеиная страшная улыбка касается твёрдых губ. Но глаза остаются ледяными. Страшными.

— Что?

Он задаёт нейтральный, ничего не значащий вопрос. Но таким тоном, что некоторые одноклассники отступают, а Маша втягивает голову в плечи.

— Ничего, милый, — улыбается натянуто. — Заучка в обморок упала, я просто приводила её в чувства.

— Ясно, — отвечает сухо.

Разворачивается, спрыгивает со сцены и покидает зал. С лица Маши сходит улыбка, она вновь оборачивается ко мне. И выплескивает остатки воды мне в лицо. Я вскрикиваю и широко открываю рот.

— Убогая какая.

Я ладонью провожу по лицу, смахивая ледяные капли. А в следующий миг застываю, с рукой у подбородка и приоткрытым ртом.

Артур возвращается в зал. С ведром воды. Взлетает на сцену, загораживает меня собой и, размахнувшись, окатывает одноклассников водой из ведра. Мамочки! Что он творит?

Маша тут же громко взвизгивает.

— Ты что творишь? Ты... Ты зачем?