Шотландия и Англия в первой половине XV в.: высокая политика и региональные амбиции - Игнатьев Сергей Валерьевич. Страница 7

При Эдуарде III четвертый барон Перси в 1366 г. стал одним из 26 кавалеров ордена Подвязки, а десятью годами позже — в 1377 г. ему был пожалован титул графа Нортумберленда. Как справедливо отмечает Р. Ломас, графский титул стал «лишь формальным признанием власти и положения семьи Перси на Пограничье» [69], подчеркивая таким образом, что власть и влияние этой семьи в этот период в северной Англии уже были неоспоримы и признавались даже короной. Несколько ранее в 1376 г., благодаря покровительству Джона Гонта, герцога Ланкастера, которому Перси активно помогал в континентальных делах, он получил должность графа-маршала Англии. Впрочем, очевидно, придворная карьера была вне интересов семьи Перси. Барон, а позже граф Нортумберленд, как и другие северо-английские лорды, вообще не часто посещали Лондон.

Позволим себе небольшое отступление в отношение крупных английских лордов. Как пишет Дж. Розенталь: «многие пэры Англии в течение десятилетий находились во Франции, а северные лорды — на шотландской границе. Те из пэров, кто был вынужден совмещать военные и политические функции, почитали за честь не посещать заседаний парламента по королевскому разрешению [выделено нами — С.И.]» [70]. Хотя здесь речь ведется о стремлении лордов получить из рук короля привилегию — т. н. «проксию», т. е. права передачи посещения парламентских заседаний на законном основании другому лицу. При этом корона в специальном разрешении сама указывала кандидатуру доверенного лица. Вряд ли Перси были исключением в подобной практике. Поэтому, мы можем предположить, что Перси, как и другие крупные северные лорды, с прохладцей относились к своему праву присутствовать на заседаниях лондонского парламента и к возможности участвовать в придворной политике.

Есть все основания говорить о том, что лорды англо-шотландского пограничья рассматривали территории по обе стороны границы, как некий обособленный субрегион. Под этим мы понимаем пограничную территорию, в которой местные порядки, законы, традиции и устоявшиеся политико-семейные отношения в значительной степени заслоняли собой королевскую власть, а, соответственно, роль и авторитет местной аристократии здесь был выше, чем у короны.

Так, например, росту территориального могущества лордов шотландского пограничья шотландская корона не противилась и принимала его как данность, поскольку мы не находим в наших источниках упоминаний об открытых конфликтах между официальным Эдинбургом и Дугласами, вероятнее всего, между Дугласами, Данбарами, а также другими кланами и короной существовало некое «равновесие интересов». Эти интересы базировались на сложившейся практике разделения полномочий и учете мнений крупных лордов, на которых лежала охрана границ от английских вторжений, а также об отсутствии сил у шотландской короны, чтобы напрямую влиять на жизнь земель принадлежащих крупным лордам. Полагаем, что похожая схема отношений между лордами пограничья и короной существовала и в Англии.

А. Макдональд приходит к выводу, распространяя его вообще на отношения всей шотландской знати и короны, что при шотландских королях Роберте II (1371–1390) и Роберте III (1390–1406) шотландская знать приобрела «беспримерное и неуправляемое могущество, которое вело пограничных лордов к новым феодальным конфликтам» [71]. Р. Митчисон сравнивает характер отношений между шотландской знатью и центральной властью в этот период с «договором, заключенным в период гражданской войны в Англии между Стефаном и Матильдой» [72]. Что на наш взгляд, если и преувеличено, то не на много и, в целом, соответствует реальной ситуации в Шотландии конца XIV — начала XV в.

У английских лордов пограничья мы также наблюдаем рост территориального могущества и возросший политический авторитет, что, очевидно, представляло несомненную угрозу для авторитета Лондона. Этому английская корона активно сопротивлялась, поскольку такое положение дел ломало четкую политическую структуру и иерархию в королевстве.

В целом, к началу XV в. лорды пограничья были, в достаточной степени, автономны и нередко могли с достаточной долей самостоятельности творить региональную политику без оглядки на столицы, исключительно ради собственной выгоды и политических интересов пограничных семейств.

Именно отсутствие сильной королевской власти на местах и концентрация власти в руках нескольких семей, дает возможность говорить о превращении пограничных областей северной Англии и Лоуленда, в особый автономный субрегион, где английские и шотландские лорды реализовывали интересы своих семей, и политических партий. Как пишет шотландский историк Алистер Макдональд: «север был слишком удален от центра политической власти королевства, чтобы корона могла его в достаточной мере контролировать» [73].

Вполне естественно, что семейство Перси интересовало, прежде всего, благополучие в родовых поместьях, а не дела короля во Франции. Тем более, что в 1383 г. истекал срок действия мирного англо-шотландского договора, а шотландские пограничные лорды во главе с графами Дугласом и Шотландской Марки начали, как выражается, симпатизирующий семейству Перси Р. Ломас: «агрессивную политику, чтобы восстановить контроль над большей частью шотландского Лоуленда, которая отошла к англичанам после поражения при Невилл Кросс» [74].

Отношения лидеров английской знати на пограничье, надо сказать, были весьма непростыми. В конце 80-х гг. XIV в. между герцогом Ланкастером и графом Нортумберлендом произошла ссора [75]. Граф Перси покинул столицу и вернулся на родной Север. Ухудшение отношений было связано с назначением Джона Гонта лейтенантом Пограничья. Герцог предпринял шаги для подчинения себе пограничной стражи. Его ближайший помощник и старый соратник по войне во Франции Джон, лорд Невилл из Рэби (Raby) был назначен начальником пограничной стражи всех английских Марок. Также на обострение отношений между графом Нортумберлендом и герцогом Ланкастером повлияло то обстоятельство, что граф и герцог оказались на разных сторонах в конфликте между королевским двором и верхушкой лондонского купечества [76]. Летом 1390 г. в конфликте лордов на стороне Перси выступил король Ричард II. Как сообщает хронист, король принял сторону графа, именно потому, что графа Нортумберленда поддержали многие представители знати и лондонского купечества [77]. Из этого конфликта Перси вышел политически значительно более окрепшим и получившим из рук короля пост начальника гарнизона французского города Кале.

Вполне вероятно, что поддержка Перси со стороны лондонского патрициата была, прежде всего, связана с тем, что Джон Гонт нарушал традиционные привилегии купечества, продавая монополии на торговлю иноземным купцам. В этой ситуации лондонская верхушка, вероятно, желая ослабить влияние Гонта, принял сторону Перси, видя в нем защитника своих интересов перед Ричардом II [78]. Таким образом, это позволяет говорить о том, что, несмотря на свою дистанцированность от дел столицы, граф Нортумберленд имел весьма сильные позиции, как в Лондоне, так и при дворе. У него были влиятельные союзники из числа лондонской купеческой верхушки, и он мог открыто выступать против влиятельнейших фигур королевства.

Плацдармом Гонта на пограничье было баронство Эмблтон (Embleton) — часть его владений в герцогстве Ланкастер. Это баронство было небольшим и почти не давало дохода, однако, построенный в 1310-х гг. в Данстенбурге (Dunstanburgh) замок был самым хорошо укрепленным и крупным во всем Нортумберленде. Впрочем, дальнейшие события показали, что имеющихся у герцога ресурсов оказалось недостаточно для наведения порядка в пограничье. Гонт ослабил свои попытки получить контроль над этим регионом. Возможно, как полагает Р. Ломас, на самом деле Джон Гонт просто переключил свое внимание на борьбу за кастильскую корону, на которую имел права, будучи мужем Констанс — дочери короля Педро I Кастильского [79]. Как бы то ни было, герцог принял решение отдать бразды правления обратно в руки Перси.