Искры на ветру (СИ) - Карпов Илья Витальевич. Страница 21

— Выбросить камни?

— Вот именно. Дай им утонуть, осесть на самом дне памяти. Совсем ты от них не избавишься — что случилось, то случилось — но по крайней мере не утопнешь сам. Да, я не мастер метафор, в академиях не учился. Но суть, думаю, донёс.

— Знаешь, мне многое приходилось терять, Дунгар. Семью, любимых, собственный дом. Скажи, гномы воюют меж собой?

— Давно уже нет. Да и что нам делить? Все издавна по своим анклавам, а если что и было то, наверное, больше с эльфами… Гном гному как брат. Если и приходится по морде дать, так только в назидание. Нынче, конечно, не все так думают, да и разногласий хватает, но чтобы прямо воевать, такого нет.

— В том-то и дело, — вздохнул наёмник. — А вот людям лишь повод дай. За землю, за веру, за деньги, за власть. Наверное, нет того, что человек не мог бы счесть поводом для войны. Тогда я был молод. Мечтал о славе, приключениях, как многие мальчишки, наверное. Потому и пошёл в наёмники, а потом и на войну попал. Сейчас вспоминаю и смешно становится, каким болваном был.

— Зато судьба свела с самим будущим королём, — заметил Дунгар. — Многие сочли бы это за удачу.

— Потому что они понятия не имели, что он был за человек. Старшего брата Эдвальда убили в самом начале войны, в собственной постели прямо перед битвой, которую его войско потом проиграло. Тогда-то в будущем короле проснулась паранойя, и дальше она лишь росла. А год спустя я попал к нему в телохранители.

— Как же так вышло?

Таринор решил, что, раз уж завели тему, то можно и поговорить со старым гномом по душам. Он рассказал о «Чёрных вдоводелах», о крысиной роте и о том, как Эдвальду покалечили руку под Лейдераном.

— Нынче все говорят, будто бы королю отрубили руку, — добавил наёмник, — но тогда его лишь ранили. Вот только рана оказалась настолько тяжёлой, что пришлось отрезать кисть.

— Как же так вышло? Ты был рядом?

— Ага. В крысиной роте. Мы должны были связать королевские силы боем, а Эдвальд с конницей ударить с фланга. Собственно, так оно и вышло, рыцари врубились в пехоту на три ряда вглубь вот только потом завязли и не смогли вовремя выйти. Эдвальда я тогда заприметил сразу: в красной накидке с золотым грифоном, позолотой на доспехе. Он рубился как безумный, пока не стащили с седла. Не знаю, что именно случилось, но хорошо помню тот момент, когда увидел его: он лежит на земле, а его белоснежный скакун, вставший на дыбы, со всего маху опускает копыто на его руку в латной перчатке. В следующее мгновение её сплющило, как блин, а Эдвальд взвыл так жутко, что сумел привлечь к себе внимание даже в той мясорубке. Над ним тут же возник здоровенный детина, готовый разрубить пополам его позолоченный шлем.

— И тут появляешься ты?

— Ага. Зашёл сбоку, ткнул засранца в ногу, а следом в брюхо, и защищал Эдвальда, пока не подоспели остальные. Потом помог увести будущего короля в полевой госпиталь. Чтобы снять перчатку, послали за кузнецом, металл пришлось разрезать. От боли Эдвальд стиснул зубы так, что я думал, они раскрошатся.

— А под перчаткой всё было совсем скверно? — спросил Дунгар, поморщившись.

— Ещё как. Земля там была каменистая, и похоже, удар свежеподкованного копыта пришёлся как раз на камень. Рука оказалась как между молотом и наковальней. Пальцы раздробило, они превратились в фарш с костями. То ещё было зрелище. Лекари в один голос настаивали на ампутации пальцев, но Эдвальд был непреклонен. Велел промыть и перевязать, должно быть, верил, что заживёт. Перестал верить он только когда началась гангрена и пришлось отрезать уже всю кисть. Так что тяжелейшее ранение Эдвальду нанёс его собственный конь.

— Вот оно, значит как. Да уж, а ведь король мог бы сейчас быть на коне. Буквально. Он ведь если по городу ездит, то только в повозке. Кто из горожан постарше, те потешаются, мол, нынче не разобрать, то ли король проехал, то ли королева, то ли ещё кто. А вот прежде ездили как положено — в седле, с гордо поднятой головой, как подобает правителю. Чтобы все сразу видели: едет король.

— Попробовали б они одной рукой управиться со стременами, — усмехнулся Таринор.

— Вот вот… — вздохнул гном. — Ишь как получается. Кони вершат судьбу целой страны. А если бы копыто угодило в голову? Да и ты ему удачно подвернулся. Славно, что оговорил тех «вдоводелов».

— Не так уж и оговорил. Эти ублюдки любили похваляться на привале, как грабили деревни близ Одерхолда после первого разгрома Эдвальда, так что его не пришлось долго убеждать отправить их на виселицу. Слишком свежи были в нём воспоминания о прошлом годе.

— Ты говорил о его паранойе? Как же это проявлялось? Заставлял тебя пробовать питьё?

— Нет, — махнул рукой Таринор, — этим занимался другой человек. Я же караулил сон Эдвальда, когда у его полевого шатра и так дежурил отряд солдат. С тех пор, как он сделал меня телохранителем, я постоянно был рядом. И даже в королевские покои Эдвальд ворвался не в одиночку, хоть об этом не написано ни в одной хронике, и не говорят в народе.

— Не может быть! Неужто там был ты?

— Верно. Городские врата открыли без боя, и Эдвальду сообщили, что ворота замка откроют, как только он подойдёт к его стенам.

— Я бы счёл это уловкой, — буркнул гном.

— Как и я, — согласился Таринор, — но Эдвальд был одержим местью. Несмотря на отрубленную руку, он возглавил отряд, и мы стали пробиваться к замку. Когда же мы добрались до рва, и перед нами опустился мост, за ним нас встретил лично Вельмор Скайн. Он прошёл с нами до ворот замка и отдал приказ открыть их, впустив наш отряд внутрь. Ну, а потом Одеринг показался на балконе с отрубленной головой Альберта Эркенвальда в руках, и война окончилась. Вот только никто по-настоящему не знает, что тогда произошло.

— Никто, кроме тебя, верно? — гном приподнял густую бровь.

— В собственных покоях короля не оказалось, и Эдвальд понял, где его стоит искать. Дверь в покои королевы была не заперта. Альберт уже понимал, что для него всё кончено, и когда мы вошли, он просто сидел на кровати. До того я видел короля лишь однажды, на переговорах под Энгатаром. Худощавый такой, с уставшим взглядом. Так вот, когда мы попали в замок, а это было через неделю спустя, он, казалось, иссох ещё больше. Глаза впали, лицо стало серым, как камень, которым мостят улицы. Если б я не видел его раньше, ни за что бы не поверил, что передо мной сам король и имперский наместник, брат ригенского императора.

— И потом будущий король убил бывшего.

— Так говорят, верно. Уверен, так же написано и в хрониках. Но это не совсем правда. Я ведь был рядом с Эдвальдом на каждом военном совете все эти месяцы, что войско шло до столицы, и на каждом из них он говорил, что сохранит королю жизнь. Эдвальд хотел захватить Альберта Эркенвальда, а потом выдать его империи взамен на вывод войск из Энгаты и освобождение пленных. «Окончим войну ценой жизни брата императора», эти слова я слышал нередко и всегда был с ними согласен.

— Звучит действительно разумно, — гном задумчиво отхлебнул из кружки.

— Но Одеринг извратил её значение по-своему, как было угодно ему. Никогда не задумывался, что фразы «ценой своей жизни» и «ценой своей смерти», по сути, означают одно и то же? Вот и тогда в разуме Эдвальда жажда мести уравняла жизнь и смерть. Уже в покоях он вдруг сказал, что Эркенвальд заслуживает смерти, и что только так можно покончить с имперским владычеством раз и навсегда. Он хотел отрубить ему голову, но с одной рукой сделать этого не мог. Понимаешь, что это значило?

— Уж не хочешь ли ты сказать…

— Да. Он приказал мне убить Альберта Эркенвальда. Когда я попытался отказаться, сослался на его собственные слова, на то, что он обрекает на гибель родных и множество верных ему людей, Эдвальд пропустил эти мимо ушей. В тот момент его ослепила жажда мести. Мне же ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Как сейчас помню: Альберт Эркенвальд стоит передо мной на коленях, у меня кровь в жилах застыла, а в ушах только настойчивое «Убей его». Будто это я был обречён, а не король.