Отец Пепла (СИ) - Крымов Илья. Страница 46
Гигант скрылся за сокровищами, ушёл в тень и залёг там на отдых.
— Пойдём, принц, вы видели всё, что должны были увидеть. К тому же, здесь слишком жарко для человека и даже гнома.
— Видел всё, что должен? Я думал, видеть всё это запрещено, так сказал калека.
— Бракк? Верно, мы не устраиваем прогулок для гостей к этому месту, но для вас я сделал исключение, ибо…
— Каждый должен понимать, за что он бился и за что погиб?
— Так.
Они двинулись назад в молчании. Голова Оредина шла кругом, мысли струились ртутью, то, что ускользало от него за последними бедами, вновь обрело важность и связи. Наследник осознал, что совсем недавно ему довелось пролететь над вулканом, и тогда, он уверен, в кратере не было никаких золотых гор, это не укрылось бы от глаз гномов и не оставило бы их равнодушными. Сколько времени прошло с тех пор, как легат оглушил его? Почему ещё не слышен грохот орудий?
— Мы не в Пепельном доле, мы в каком-то другом вулкане.
— Совершенно в другом, — подтвердил Фуриус Брахил, не оборачиваясь.
— Мы будем штурмовать ваш дом, но, по итогу, сокровищница останется нетронутой.
— Её не найдут. Если не решатся опять взлететь, разумеется, а этого не случится. Вы проявили завидную сноровку и храбрость, когда поднялись в небо.
Они вернулись к трещине в породе, которая вела на лестницу. Там уже ждали легионеры, один из них достал из ящика с почти растаявшим льдом бочонок, второй выбил пробку и подставил два рога. Скоро пена полилась через край, и роги были преподнесены легату с принцем.
— Мы не слишком хороши в пивоварении, — сказал Брахил, поворачиваясь к Оредину, — наше пиво кислое и не слишком крепкое, но, всё же, горный хмель на что-то годен, к тому же, оно холодное. Утолим жажду.
Дважды Оредина просить не пришлось, он, пивавший лучшие хмельные напитки мира, поднимал рог и хлебал напиток с таким наслаждением, словно его послали из своих чертогов сами предки. Когда рука опустилась и гном выдохнул, Брахил уже стоял в десяти шагах, держа ладонь на эфесе меча. У ног Оредина лежал его рунный клинок. Когда они успели?
— Значит, вот так это произойдёт?
— Так.
— Хорошо, уйду с оружием в руках.
— Желаете что-то сказать, принц?
Гном поднял меч, повёл рукой, но тяжесть надёжного оружия не вселила в него ложных надежд.
— Отправляясь на войну, будь готов не вернуться.
— Простое и верное заключение, — кивнул человек.
— Что… что будет дальше?
— Какая разница? Мёртвые до живых дел не имут.
— Я всё ещё жив и пока что хочу знать.
Льдисто-голубые глаза остались безразличными, но всё же, легат ответил:
— Вы нанесли нам значительный ущерб в тоннелях, принц, но ничто не изменилось. Мы будем сражаться и победим.
— Невозможно победить Кхазунгор. У нас сотни миллионов гномов, бесконечные ресурсы и бесконечная армия…
— Бесконечен только гнев Элрога и наше желание умереть в битве.
— Это слова фанатика.
— Да. Вы хотите узнать ещё что-нибудь перед смертью?
Оредин обвёл взглядом бесконечные богатства, рассыпанные вокруг, богатства, за которыми его послал отец, в которые он не верил и которых не хотел.
— Об одном жалею.
— Принц?
— Он пришлёт сюда Груорига.
— Кто бы это ни был, он умрёт не зря, а за величайшие сокровища Валемара. Готовы?
— Я… да. Покончим с этим.
Ноздри легата раздулись на вдохе, воздух с шипением вырвался изо рта, ещё раз, ещё, потом ритм изменился, наконец, враг перестал дышать вовсе. Он чуть согнул колени, подался вперёд, Оредин выставил свой меч; Брахил совершил неуловимое движение, превратился в размытый росчерк и зрение гнома померкло.
Последним, о чём подумал Оредин Улдин эаб Зэльгафивар, было: «наконец-то свободен».
Ныне.
Самшит сморгнула наважденье, и как только осознала всё увиденное, сердце её стало бешено биться.
— Закройте уши, — велел Доргон-Ругалор, прежде чем отправиться к самому берегу озера, где жар был смертельным.
Он встал там, у кромки, в мягком золоте, словно в грязи, запрокинул голову и вдруг заревел. И Верховная мать, и легат выполнили его приказ, но голос, который вырвался из божественной пасти, ударил по них страшной, рвущей болью. Все кости в телах дрожали, и черепа, казалось, лопнут, не выдержав, а когда мучение подошло к концу, Верховная мать почувствовала на губах кровь из собственного носа.
Но она мгновенно забыла обо всём, стоило лишь увидеть, как над золотыми холмами появляется иззубренный хребет, как распахиваются крылья-паруса, и рогатая голова поднимается в отсветах расплавленного металла. Впервые за свою жизнь Самшит видела дракона так близко, его огромные светло-жёлтые глаза подслеповато щурились, из ноздрей тёк дым, исполин казался дряхлым, неуклюже переваливаясь чрез золотые холмы, но всё равно был прекрасен!
Двигаясь медленно, тяжело, змей неба наконец-то выбрался к берегу, его пошатывало, будто в когтистых лапах не осталось силы, но дракон упрямо переставлял их, пока не навис над богом. Втянув горячий воздух, гигант замер и простоял так некоторое время. Потом его пасть чуть приоткрылась:
«Моё имя Омекрагогаш… А ты… дракон?» — услышал Туарэй надтреснутый голос у себя в разуме.
— Сейчас — больше, чем когда-либо. Я Туарэй Гроган, потомок Сароса Грогана. Я Доргон-Ругалор.
Гигант опять замер, словно в трансе, его мысли текли медленно, подобно остывающей лаве.
«Гроган… Кажется… не слышал… о таком. Ты… болен?»
— Я повреждён.
«Повреждённый дракон? Что-то… иное? Ты… дракон?»
Понимая, что старец путается, Туарэй ответил:
— Я бог.
«М-м-м… Бог. Никогда не встречал богов».
— А я не встречал драконов, способных связно мыслить.
Выцветшие глаза скрылись за ложными веками, казалось, исполин вот-вот уснёт, однако, он победил эту слабость.
«Раньше все мыслили… Мыслили. Но потом…»
— Ярость и голод, — сказал бог.
«Да… ты понимаешь… ярость и голод. Существование ради борьбы и убийства такое… притягательное».
— Но не для тебя?
Дракон тяжело вздохнул, окатив Туарэя волной горячего зловонного дыма.
«Я философ, мыслитель… я выше этих низменных… удовольствий».
— И не чужд гордыне. Что ж. Я услышал твой зов и пришёл. Ответь, тот, чьё имя Омекрагогаш, зачем я здесь?
Дракон тяжело дышал, его гигантская пасть открывалась и закрывалась что у карпа, в ней не хватало зубов, а те, что были, стали бурыми; многие лунки напрочь заросли. Он медленно повернул голову к самоцвету в центре озера.
«Яйцо… яйцо».
Туарэй чувствовал в этом куске камня и жизненную силу, и великую душу, он уже пытался постичь его истинную природу, но не смог, — тот был совершенно непроницаем.
— Вот как? Я проделал такой путь, чтобы увидеть… яйцо?
Глаза бога воспылали янтарными звёздами, его бешенство раскатилось вокруг и прежний жар показался шуткой. Самшит схватилась за крис, желая вонзить его в… кого-нибудь! Фуриус Брахил заметил её порыв, и медленно отступил.
«Ты ещё более слеп… чем я… неужели ты не видишь… не видишь, что это за яйцо?»
— Большое, — процедил Туарэй.
Дракон задохнулся от возмущения, такое пренебрежение потрясло его.
«Это яйцо благородного дракона… Как можно не знать⁈ Как можно… не чувствовать⁈»
— Я давно решил для себя, что в драконах не больше благородства, чем в волках и медведях. Просто эти хищники намного сильнее обычных, вот и всё.
«Ты… ты не понимаешь о чём… о чём говоришь… ты… ты крови дракона, однако… чужд!»
— Я потерял много времени, я потерял многих людей, я пришёл сюда… зря. Я НЕНАВИЖУ ДЕЛАТЬ ЧТО-ЛИБО ЗРЯ!!! НЕНАВИЖУ!!! НЕ-НА-ВИ-ЖУ!!!
Гора затряслась под ногами, подземный гул стал нарастать, и золотые монеты лавинами посыпались в озеро, которое пузырилось пуще прежнего. Драконий Язык тянул высокую яростную ноту разрушения.