Отец Пепла (СИ) - Крымов Илья. Страница 6

Они молча внимали.

— Но боги не придумывают себе имён, это обязанность смертных. Жрица.

— Всевластный владыка? — Самшит быстро и грациозно поднялась.

— Придумай мне имя.

Её прекрасные серые глаза расширились, нежный рот приоткрылся в удивлении. Она не могла сказать, что недостойна такой чести, потому что её бог думал иначе.

— Может быть…

— Нет, — сказал он, взглянув на её мысли.

Самшит пришлось задуматься крепче.

— Тогда…

— Ты ищешь в памяти, жрица, ищешь в истории, думаешь о величии, силе, обещанном спасении. Поищи в сердце, ибо лишь оттуда боги черпают силу.

Самшит подняла взгляд, выбор родился сам собой.

— Неожиданно, и, всё же, искренне. Хорошо, — решил Туарэй, — я беру его. Второе: отныне вы станете обращаться ко мне «мой бог». Иное утомляет.

— Повинуюсь, мой бог, — ответили смертные вместе.

— Можете отдыхать.

Он развернулся и похромал от огня в темноту, но Верховная мать молча последовала.

— Жрица?

— Мой бог, — она подошла вплотную и задрала голову, такая маленькая перед ним, — я была призвана…

— Знаю, — сказал Туарэй, — но ты не готова.

— Мой бог? — Её глаза мерцали в отсветах красного ореола, который исходил от божества.

— И я тоже не готов.

Мантия из чёрного дыма с огненными всполохами, спала, обнажив его ужасное тело. Человеческая кожа и драконья чешуя переплетались в уродливом узоре, изнутри шёл такой жар, что плоть горела на обугленных костях, но не могла сгореть, и сквозь трещины выходил кровяной пар; в разверзнутой ране на груди билось огненное сердце, а на спине только одно из крыльев развилось до нужных размеров, тогда как второе висело маленьким отростком. У него был хвост, были шипы, когти и клыки, были кривые разновеликие рога, искажённое лицо, и всё это бесконечно страдало от боли.

— Я как треснувший сосуд, посмотри, едва держу себя вместе. Неужели похоже, что я способен зачать ребёнка?

— Вы способны на всё, мой бог, — ответила Самшит вкрадчиво, — я верю…

— Иди и помолись перед сном.

— Повинуюсь, мой бог.

Когда-то Холмогорье было сказочным местом, плодородный край зелёных холмов и нетронутых лесов, где обитали невысоклики, — маленький народец пивоваров, башмачников и хлеборобов. Они растили лучший табак по эту сторону от Хребта, пока не бросили всё и не ушли.

Одно поселение за другим встречало караван распахнутыми воротами и дверьми, пустыми холодными домами, а то и хуже, — следами грабежа, убийств.

— Где они? — спрашивал Туарэй у покинутых жилищ, — те, кто обогревал вас?

«Ушли,» — шептали духи остывших очагов.

— Куда?

«Прочь».

— Почему?

«Голод. Холод. Хворь. Страх».

— Всадники скачут по небу, — сказал Туарэй, рассматривая покинутые жилища, — четыре их: Король, что Хаос, и Война следом, и Глад, пожинающий, и Мор, сеющий. Четыре их… Ты видел своими глазами, пророк.

Брат Хиас глубоко поклонился:

— Мой бог осведомлён обо всём.

— В ту ночь, когда комета появилась на небосводе.

— Истинно, мой бог.

— Это сделал я. Освободил её, убив одного очень старого и безумного бога.

— Первого, но не последнего, мой бог. Вы идёте дорогой великих дел, и не дошли ещё даже до середины.

Пылающий взгляд медленно перешёл на смертного, Туарэй вгляделся в его разум, но не нашёл там ничего истинно ценного. Разумеется, Хиас был избран пророком, но видения его касались только того, что д о лжно знать и делать пророку. Он не ведал будущее Туарэя, это было неподвластно никому.

После тяжёлого дня караван остановился в одном из поселений на склоне большого холма. В нём было множество круглых дверей и окон, распахнутых настежь. Невысоклики любили селиться в норах с низкими потолками, но, всё равно, место нашлось каждому путнику и из кирпичных труб опять потёк дым.

Туарэй держался в стороне от последователей, суета смертных раздражала его, а сами люди не могли ничем заниматься, когда рядом находилось их божество, отвратительное и величественное. Он поднялся на вершину холма, встал там один и повелел духам ветра немного потеснить зимние облака. Хотелось звёзд. Но вместо них Туарэй получил распухшего красного червя, маравшего ночное полотно.

Копьё в руке запело громче. Оно никогда не умолкало совсем, вибрировало, звенело, рассказывало ему истории о предках. Доргонмаур звали его — Драконий Язык, и в руках господина копьё было горячим, лёгким, смертоносным. Длинное древко опутывал драконий хвост, затем были раскинутые крылья и голова, изрыгающая волнистый язык-лезвие.

Туарэй почувствовал, как нечто мерзкое приближалось к нему, запах распада тёк по воздуху и отравлял даже Астрал. Огромный силуэт вышел из тьмы, бледный, нечеловечески длиннорукий. Его звали Марг у, и он был орком из числа белых, отмеченных глубинным проклятьем. Эти уроды не рождались, а прогрызали себе путь из материнских утроб, они походили на акул неуловимыми чертами, и через них с дикарями Зелёных островов говорил их бог. Туарэй заметил странный изъян в ауре чудовища, — вокруг головы материальный план искажался чем-то, похожим на тончащий бесцветный нимб. Никогда прежде он не видел и даже не слышал ни о чём подобном.

— Ты далеко забрался от южных морей.

Орк молчал, как всегда, тёмные акульи глаза казались неразумными, кожа была изувечена кислотными ожогами; нижняя челюсть, зубы, гортань — всё блестело металлом, но было гибким, словно живая плоть. Это чудовище через многое прошло, его привёл покойный Кельвин Сирли, но вот, человека нет, а орк жив, и присоединился к каравану. От него пахло морской солью, гнилыми водорослями, потрошёной рыбой и холодом глубины, на которую никогда не проникает солнечный свет.

Маргу указал в ночь, плоское лицо оставалось бесстрастным. Туарэй проследил за рукой, но ничего не увидел на заснеженных лугах. Белый орк сорвался с места и побежал вниз по склону, не разбирая дороги, бог решил проследить. Он создал в воздухе плетение, прошептал словоформулы, и заклинание Крылья Орла подняло его над землёй, понесло вслед за орком. Тот взрывал снег мощным торсом, добрался до скованной льдом речки, взломал корку и стал подниматься по ледяной воде против течения, пока впереди не показалось другое поселение.

Три небольших холмика на берегу, обнесённые частоколом; между ними высился вековой дуб, а причалы, вынесенные наружу, были разрушены. Глаза Туарэя, зависшего в небе, прозрели огромный сгусток пульсирующей энергии. Нечто продолговатое лежало там, на берегу, под снегом, источая психический смрад.

Белый орк уже стоял на берегу, когда Туарэй спустился и повёл копьём, — волна жара растопила снег, обнажая длинное чёрное тело. Оно походило на исполинскую голотурию, покрытую светящимися отростками; по её поверхности перемещались изменчивые узоры, способные лишить разума, а длинные ленты щупалец как выброшенные кишки висели на запертых воротах и уходили куда-то вглубь поселения.

— Я знаю этот смрад, — сказал бог, — так пахнут создания не-жизни.

Маргу смотрел на пульсирующую тварь молча, в акульих глазах не было ни мыслей, ни чувств, ни даже блеска жизни.

— Спасайся, если хочешь.

Орк бросился к воде и нырнул в не успевшую затянуться прорубь.

Божественная энергия потекла через руку в древко Доргонмаура, песнь копья усилилась, стала подниматься на новые высоты, переходя в раскалённый звон где-то за гранью восприятия смертных, такой громкий и ослепительно яркий, что все духи поспешно бежали прочь. Копьё раскалялось, превращаясь в прут чистого света и жара, пока не стало средоточием абсолютной белизны. От жаркого ветра снег таял, земля трескалась, а вода в реке начала кипеть. Туарэй чуть отвёл руку назад и разжал пальцы, больше ничего не требовалось, его оружие вытянулось тонкой белой линией. Ночь превратилась в день без солнца на небосводе, но только на долю мгновения.

Голотурия исчезла с ткани бытия, огромную зловонную тушу вымарало как уродливое пятно, земля вокруг расплавилась, часть посёлка, причалы, — всё это пропало. Бог повёл рукой и Доргонмаур появился в его пальцах, сгустившись из чистого света и жара обратно в материальную форму.