ЧОП "ЗАРЯ". Книга четвертая (СИ) - Гарцевич Евгений. Страница 47

Наконец, моторка притормозила, чуть сдала назад, пока открывали ворота, а потом, проехав еще несколько десятков метров, остановилась. Яркий свет, хлынувший потоком через распахнутые двери, ослепил.

— Выходь! Медляво, давай, шабы даж плечи не дробыгнули! — в проеме, загородив большую часть света, показался двухметровый силуэт.

Тюремный дворик напоминал электрическую подстанцию. По периметру стояли кристаллы в виде длинных гармошек, от которых в разные стороны отходили короткие штырьки с проводами. Этакий подсохший одуванчик на длинной рифленой ножке. Все это дело искрилось и переливалось оранжево-фиолетовым цветом. Восемь человек полукругом стояли передо мной и еще четверо сбоку вдоль дорожки, как бы показывая, куда мне идти. В руках у всех такие же «одуваны», только размером с полицейскую дубинку.

Высокие стены дворика не позволяли понять ни размах места, ни возможности для побега. Наверху на парапете стояли снайперы, и совсем высоко в вышке точно были люди за большими прожекторами, но сколько я не смог разглядеть.

Кряхтя и прихрамывая, я вышел на свет и спрыгнул на землю. Неудачно спрыгнул — нога подвернулась и чуть было не завалился носом в грязь. Толпа охранников всколыхнулась, синхронно отступили на шаг, но быстро собравшись, навели на меня «одуваны».

— Ээ, кулема, — здоровяк единственный даже не пошевелился, — Подымайся и пошустрил, убивец херов, здесь тебе хурорт.

Меня проводили внутрь — одна решетка, вторая, потом какая-то камера то ли для дезинфекции, то ли местный аналог металлоискателя. Подвели к стойке и оформили, задавая такие вопросы, на которые мне только и оставалось, что говорить «да».

— Матвей Гордеев?

— Да.

— Охотник Ордена?

— Да.

— Состоишь в отряде ЧОП «Заря»?

— Да.

— Мнемоник?

— Да.

Место и дату рождения, имена родителей, номер орденского жетона и все прочее они знали заранее. В каких-то вопросах даже лучше, чем я сам. Один раз только я сказал «нет» — на вопрос, признаю ли я себя виновным. Но на это только рассмеялись.

После заполнения всех бумажек с меня, наконец, сняли кандалы. Но легче не стало — стационарные «одуваны» здесь были повсюду и, работая на полную мощность, подавляли любые попытки дотянуться до силы. Голый импотент, наверное, больше счастлив в женской бане, чем я сейчас. Руки и ноги на месте, а ощущение, будто их поотрубали.

После этого меня отвели в медицинский отсек, где маленький очкастый дедок бегло осмотрел меня. То есть сначала посветил в глаза из какой-то трубочки, а потом обошел меня по кругу, держа в руках странную лампу.

— Пациент в сознании, признаков бешенства не обнаружено, — кашлянул дед, диктуя помощнику и разглядывая свою лампу. — Слепок ауры неточный, сильное истощение. Нужно будет повторить через пару дней.

— И покормить было бы неплохо, — я пробурчал себе под нос, порядком уже уставший от всей этой бюрократии.

Но на этом все не закончилось. Мне дали возможность умыться и выдали местную форму одежды. Полосатую пижаму с круглой шапочкой, мятые (но разношенные) ботинки без шнурков и дырявое, пахнущее хозяйственным мылом, серое одеяло, на ощупь даже более жесткое, чем ботинки. И только после этого повели в камеру.

Все время (даже в душе) со мной было пять охранников. Здоровяк спереди и четверо охранников у меня за спиной.

Длинный коридор тонул в полумраке — окон нет, а вместо лампочек три старых, заросших паутиной светильника на всю длину и расставленные по всем углам антимагические «одуваны». Пол и стены выложены бледно-серой плиткой, до потолка почти три метра, свод с потрескавшейся штукатуркой и мотками паутины по углам. Пахнет плесенью и заветревшимся потом, я даже подмышки проверил, слишком уж резко пахнуло, когда меня в коридор вывели.

Одиночные камеры по обе стороны. Стальные двери с маленькими окошками и щелями, через которые может протиснуться миска с ложкой, но не более. У меня даже рука не пройдет, сразу после кисти застрянет.

Здоровяк постукивал по каждой двери, мимо которой мы шли. Оттуда кто-то отзывался и варианта ответа было два: грубо посылали матом либо жалостно скулили и о чем-то молили. Здоровяк реагировал одинаково — отпускал тупую шутку и сам же над ней смеялся. Только пару дверей он трогать не стал — на одной кто-то мелом начертил череп с костями, а из-за второй, стоило нам с ней поравняться) донесся такой лютый вой, что стражников передернуло, а я от неожиданности выронил одеяло.

— Заходь, ваш высокоубийственное благородье, — мы остановились напротив открытой камеры (практически в самом конце коридора), и здоровяк шутливо поклонился и указал руками, — Хоромы, стало быть, готовы!

— Голубчик, а завтрак когда подадут?

— Шта? А ты весельчун, да? — здоровяк улыбнулся, демонстрируя жутко кривые, но целые зубы. — Под нары скройся и чтобы ни вопил тута. Буш тихошным, покормим.

Когда, с тяжелым грохотом за мной закрылась дверь, я выдохнул. Дурацкое чувство ожидания нападения, стреляешь глазами на двести семьдесят градусов, за спину косишься, ловя каждое движение. В хоромах хотя бы тихо — стоило щелкнуть замку и закрыться окошку, наконец, прекратился вой из соседней камеры.

— Так себе хоромы, максимум одна звезда, — по привычке сказал вслух, ожидая, что кто-нибудь из фобосов подхватит, но в ответ тишина.

Профессор бы нет, но Муха мог бы найти что-нибудь хорошее в этом каменном склепе три на три метра. Оценил бы мраморную лежанку, натертую до блеска в месте, где сотни прошлых обитателей терли свои задницы, устраиваясь поудобнее. Отметил бы простоту решения с туалетом — небольшую (с бильярдную лузу) дыру в полу. Порадовался бы, что окошко под потолком такое маленькое, что ночью не продует. И похвалил бы минимализм, ибо больше ничего в камере не было.

Прямо в потолок вмонтировали четыре небольших «одувана». От них шло легкое потрескивание, гул на границе слуха и волнообразное излучение, которое нормально переносилось только на полу в центре камеры. Туда и сел, расстелив одеяло.

На стенах такая же плитка, как и в коридоре. Часть битая, часть с трещинами, а парочка новеньких — прямо на месте явно эротического рисунка, нацарапанного на стене. На месте самого интересного, где как раз заменили две плитки. Сначала подумал, что цензура, но отойдя на пару шагов назад, рассмотрел всю картину. У обнаженной женщины нашлись рога, и полустертый хвост, а по кругу шла пентаграмма, покарябанная в некоторых местах.

Через несколько часов принесли еду. Черствый хлеб с жидкой овсянкой, отдающей тиной и запахом речной воды. Кое-как, сплевывая жижу сквозь зубы, прожевал остальное и попытался задремать.

Про меня, кажется, забыли. На допрос или на исповедь никто не вызывал, адвокат ко мне не рвался, на мои попытки заговорить со стражниками лишь несколько раз получил чем-то тяжелым по двери с той стороны и угрозой лишить меня ужина.

К вечеру я уже совсем измотался.

Сила полностью не восстанавливалась, застряв чуть больше на половине внутреннего резервуара — все остальное вытягивали «одуваны». От занятий йогой — других способов попыток восстановить мышцы, я не знал, уже хотелось выть, как сосед. Поспать толком не поспал — опять же спасибо буйному из соседней камеры.

Так что, когда открылось окошко и в него просунули миску с ужином, для меня это было чуть ли не как новая серия любимого сериала, который выходит раз в неделю. Да еще и с сюрпризом — на дне миски под единственным куском черствого хлеба лежала записка.

«Чтобы ни случилось, не выходи ночью из камеры».

Глава 22

Совет прям на миллион долларов, а то будто я уже на вечерний променад собрался выходить. Но на всякий случай осмотрел свой арсенал — хлипкие деревянные миска с чашкой и колючее одеяло. Мда, самым твердым в этой камере была горбушка хлеба, но ее я уже давно съел. Попробовал открыть пространственный карман, но как ни тужился, не смог обойти поглотители магии. «Одуваны» пресекали любую попытку применить силу, вспыхивая и начиная гудеть, как засорившийся пылесос.