Клуб космонавтики (СИ) - Звягин Андрей Юрьевич. Страница 22

Конечно, настольных хоккеев в СССР далеко не одна разновидность. Две! Первая нас не интересовала, слишком простая, а стоит больше. Выбор примитивного дорого обходится человеку.

Но вторая то, что надо. Пластмассовое поле, жестяные хоккеисты, вроде ничего особенного, но есть простор для усовершенствований. Перво-наперво мы заменили шайбу — та, что в комплекте, нас, опытных игроков, не устраивала. Огромная, черная, умеет лишь уныло скользить по поверхности. Вместо нее аккуратно склеили две маленькие круглые фишки от лото. Получилась шайба, которая рождена не только ползать, но и летать в верхний угол ворот. Для этого мы клюшки хоккеистам чуть-чуть изогнули, чтоб она поддевалась.

Ну и еще по мелочам доработали, а потом сыграли тысячи матчей. Двое за столом воюют, а третий в кресле качается, журналы смотрит (не глянцевые, конечно, а "Техника — молодежи", "Уральский следопыт" и "Мир фантастики"). Затем проигравший выбывает, его место занимает другой. И так по кругу. Мастерством мы примерно одинаковы, каждый может выиграть и проиграть. Артем долго не думает, зато резво управляется с хоккеистами, Глеб наоборот, не спешит, но точно просчитывает, как отправить шайбу в "девятку", а я где-то посередине между ними, с достоинствами и недостатками одного и второго. Затягивает игра, как водоворот древний парусник. О времени забываешь через две его секунды.

Безусловно, когда-нибудь сказка закончится. Зыбок наш мир. Рано или поздно слесаря из домоуправления нагрянут сюда и поменяют замок. Однажды я разглядел следы обуви на железной лесенке, будто кто-то хотел забраться, но передумал. А иногда у меня возникает странное ощущение, будто за чердаком следят, и оно не исчезает, пока его насильно не выгонишь.

Счастье непрочно, за двенадцать лет я это хорошо понял. Надо жить настоящим. Сейчас мы этим и занимаемся.

Среди фантастических журналов на чердаке лежал один нефантастический. Второй журнал о кино, привезенный папой Артема из Америки. В журнале, помимо прочего, нашлось много фотографий скромно одетых актрис. Скромно — значит мало. Мало одетых. Не совсем голых, в купальниках, кружевах или под небрежно накинутым одеялом, но под этим одеялом, как растерянно намекает дедукция, они все-таки голые.

Внимание, вопрос — почему они такие?

Ума не приложу. Наверное, с целью рекламы. Эдакий сигнал. Тайный, но о котором все знают. Намекает на то, что фильм хороший. Листаешь другие страницы — там политики, ученые, генералы, все рассуждают о чем-то важном, спорят, сомневаются, а потом — хоп! — опять тетя неодетая, без нее мировые проблемы не решить.

Под названиями фильмов в журнале часто стоит маркировка "тринадцать плюс", то есть детям до тринадцати смотреть нельзя. Ладно, в СССР такое кино все равно не привезут, у нас своего тьма-тьмущая. Но по каким причинам в наши фильмы не пускают голых актрис? В этой области мы от Америки сильно отстаем. Пузатый, неопределенного возраста дядя-вахтер закрыл турникет и бурчит "гражданочки, разойдитесь", а они все равно с надеждой толпятся у входа.

Я проиграл Артему и выбыл в кресло. Борьба шла упорная, однако он сумел коварным броском с угла швырнуть шайбу поверх клюшки моего вратаря. На последней минуте, так сказать, хотя играли на счет, а не на время.

Зато теперь я могу объяснить, почему в лифте стоит аккуратно нажимать кнопки. Не потому, что он может застрять, хотя застрять он может тоже.

Гораздо веселее в кавычках будет, если он поедет в неизвестном направлении.

…Забежали мы однажды с улицы в этот самый лифт и Артем принялся жать все кнопки сразу. Развлекаться. Хотел посмотреть, на каком этаже остановимся.

Посмотрел, ага. Сначала посмотрел на замигавшую красным лампу в потолке кабины, а затем сквозь щель между дверей посмотрел, как свет в коридоре вверх поехал — а лифт, значит, отправился вниз, невзирая на то, что мы были на первом этаже. Видать, Артем нечаянно какой-то секретный код набрал.

Ехали мы долго. На подсчет времени еще и страх повлиял. Или не страх, а ужас. Кто-то из них. Не помню, что мы тогда испытывали. Точно не легкое беспокойство. Ну разве что в очень тяжелой форме. Смотрели друг на друга обезумевшими глазами и прощались с жизнью.

Через тридцать секунд (по стрелке часов), или через шестьдесят минут (как нам показалось), лифт остановился и двери распахнулись.

Мы очутились в метро. Его трудно с чем-то перепутать. Каменная пещера с полукруглыми сводами, пол в потеках воды, и рядом поблескивают рельсы.

Темень, но видеть можно. При желании. А желание было. И свет из лифта помог, потому что другой здесь отсутствовал. Выходить не хотелось, мы нажимали кнопки — уже осторожно, по одной, повторяя про себя "ну пожалуйста", но лифт упрямо замер на месте. Хорошо, хоть двери не закрыл.

Тут еще между рельс крыса показалась. Здоровенная, больше кошки. Такая и загрызть может. Но эта лишь посмотрела на нас и убежала по своим крысиным делам.

Вот и хорошо.

Вдали мерцал непонятный огонек, и мы отправились к нему по перрону. А что еще нам оставалось.

…Костер. Маленький, но костер. Прямо на платформе. Около огня — три красноармейца. Не военные, не милиционеры, а именно красноармейцы. Словно вчера Зимний дворец захватывали. В шинелях, буденовках, и с винтовками-трехлинейками. Физиономии — помятые, небритые и не пойми какого возраста. Увидели нас, винтовки молча наставили, дескать, кто такие. Мы ответили — пионеры. Солдаты переглянулись, будто услышав незнакомое слово, и отвели нас в какую-то подземную комнату. Там оказалось тоже темно, лишь печка-буржуйка светилась, кипятила чайник, а за столиком грустно сидел одетый в гимнастерку дядя лет тридцати пяти.

Тоже вылитый революционер, но не простой красноармеец, а комиссар. Вообще без буденовки, и черты лица тонкие, интеллигентные. Перелистывал книгу до нашего прихода. Стихи Александра Блока.

Негромко спросил нас, кто мы. Словами спросил, а не взглядом, как эти. Мы снова ответили — пионеры. Он печально посмотрел на огонь, закрыл глаза и сказал:

— Пионеры, вам приказ — забыть то, что здесь видели.

На головы нам надели буденовки, огромные, не по размеру, наглухо скрывшие лица, и опять куда-то повели. Мы шли и спотыкались, потом ехали на лифте, выйдя из него, снова безропотно шли, пока наконец чей-то угрюмый голос не скомандовал досчитать до ста и снять буденовки.

Мы досчитали и обнаружили себя в нашем районе, около соседнего дома. Наверное, его лифт нас наверх и довез.

Я потом спросил у отца — а может существовать какое-нибудь тайное метро? И папа, не отрывая глаз от телевизора, ответил — да, конечно. На нем руководство страны ездит. Оно, руководство, либо над землей на дирижаблях, либо под ней, в секретных вагонах. А еще, добавил он, внизу много заброшенных тоннелей, в которые лучше не соваться.

…Не выполнили мы приказ. Не забыли увиденное, не смогли, хотя никому ничего не рассказали. И буденовки на память оставили. Они такие громадные, словно не для людей, а для лошадиных голов предназначены.

— Вырастим и отправимся в космос, — сказал я, когда опять сел в кресло.

— Угу, — отозвался Артем, намечая, как бросить шайбу по воротам.

А Глеб не ответил, он управлял вратарем. Лицо в такие моменты у Глеба серьезное, даже серьезней, чем обычно. Это нормально. Несерьезных лиц настольный хоккей не прощает. Ну если только Артему, на него он вместе со всеми давно рукой махнул.

Артем крутнул рычаг, шайба полетела и отскочила от вратарской груди.

— Н-непременно отправимся, — облегченно выдохнул Глеб.

О космосе мы разговаривали много раз. В космос надо попасть обязательно. В любую экспедицию, лишь бы поболтаться в невесомости недельку-другую-третью-четвертую. Побыть там, где люди не ходят, а летают. Оттолкнулся — и полетел.

Как во сне. Я часто вижу такие сны. Прыгаю, и затем не опускаюсь на землю, а зависаю в воздухе и не спеша скользю, вернее, скольжу, в трех сантиметрах над землей. Лечу, лечу, а потом приземляюсь. Не больно, но разочарованно. Хорошее даже во сне долгим не бывает, Реалистичные у меня сны, как у взрослых. С каждым годом полеты становятся все короче и короче. Старею, наверное.