Сказки Бурого Медведя - Лепешкин Михаил. Страница 9

Остановился Мякишка, на чудо смотрит — понять не может, кто перед ним стоит. Косматый, в шкуре звериной. В руке дубинка дубовая. За поясом нож.

— Ты чего, не узнал что ли? — смеётся тот. — Вешка я.

— Вешка? — удивился Мякишка. — Так ты же сгинул давно…

— Да вот видишь, живой пока, — смеётся Вешка. — Побродяжил немного по лесам окрестным да назад вернулся.

— Это правильно, — поддержал Мякишка. — Нам сейчас каждая пара рук дорога. Думаю, барин тебя даже наказывать строго не станет, выпорет только, и всё.

— А с чего это ты взял, что я в холопы вернусь? — нахмурился Вешка.

— А как же? — удивился Мякишка. — Ты же и есть холоп, только беглый. Да и не дело человеку в лесу жить не при деле. Человеку с людьми жить надо. Работу работать.

— Может и с людьми, да не в холопах. Не могу я так. Неправильно это, Мякишка. Вольный я, а потому сам знаю, что мне делать надлежит.

— Да как же ты знать можешь, коли над тобой барина нет? А кто тебе велит дрова рубить? А кто ужин готовить, одежду шить? От зверей обороняться?

— Никто не велит. Разве для этого чьё-то веление нужно? — удивился Вешка. — Захотел есть, так найди еду и ешь. Надо костёр развести, согреться — дрова руби. Напали звери — обороняйся. Какие тут ещё приказы? И так всё понятно.

— Ну, а вот ешь-то ты чего? Кто тебе еду даёт?

— Сам добываю. Ты зайца жареного пробовал хоть раз у своего барина?

— Не, то барская еда. Нам не положенная. Мы мясное только в праздники едим, да и то требуху. А ты нешто каждый день зайчатину трескаешь? Это кто ж тебе такую вкуснятину даёт?

— Сам добываю. Убью зайца и съем. И не каждый день, а раз в неделю примерно.

— А когда зайчатины нет, чего ешь?

— А, что придётся. Когда ягоды, когда орехи, когда корешков накопаю, а когда и ничего.

— И часто это «ничего» бывает?

— Бывает день, бывает два, особенно зимой, когда ягод и корешков нет.

— Э-э, нет, не жизнь это. Нам барин кажный день каши отваливает.

— Знаю я, что это за каша! К ложке прилипнет, и не сразу отдерёшь. Ей бы клеить чего, а не есть её.

— Так её же маслом заправляют, или сала кладут.

— Видел я эти масло и сало. Кладут вам то, что у барина в кладовых прогоркло да протухло. Вы же не свиньи — всё сожрёте, не подавитесь.

— А зато кажный день.

— Эх, не понять тебе, Мякишка, жизни вольной. Не понять… Слушай, а пойдём со мною! Я тебе всё как есть покажу! Зайца, или косулю добудем, мяса настоящего попробуешь! А? Видел я тут неподалёку следы! Пойдём! Лес тебе покажу! Поляны ягодные! Реки широкие! Поля бескрайние! Где выйдешь на кручу, и ширь такая, что дух захватывает! А цветов сколько! А небо!..

— Да ты что, Вешка? — испугался Мякишка. — Как же я от барина уйду? У меня ж там работы сколько? Да чуланчик мне дали! Помнишь, тот, что у заднего хода? Как же я его оставлю? Барин мне и девку уже присмотрел, женит, как в возраст войду. Я теперь жених завидный, как-никак, а младший приказчик! Да и что я, леса не видел? Я вон по нему уже целый день брожу, холопов ищу. И поляны ягодные не раз смотрел. А небо? Ну что, небо! Ну синее, ну облака на нём, и что?

— Не видел ты леса, а холопов по нему искал. Не поляны ягодные смотрел, а ягоды для барских закромов высматривал. А небо тебя не интересует, потому что барину твоему взять с него нечего. Вот скажи, Мякишка, что радует тебя в жизни этой?

— Ну… вон, старший приказчик полушубок подарил. Барин каморку отдал. Приказчиком меня назначили. То и радостно. А чего нам радоваться-то? Работать надо.

— Да-а, Мякишка… совсем ты себя потерял. Даже радости своей нету, всё от барина. Жену и то он тебе выберет, как кобылу жеребцу, чтобы порода работящая да покладистая была. Не по любви женишься, а по желанию барскому. Не понять тебе уже жизни вольной, не увидеть красоты земли. А хуже всего — не быть себе хозяином.

Забегали тут Мякишкины глаза по сторонам. Замутился взгляд. Видимо, обида его взяла. Но не подал он вида и говорит Вешке:

— Уж прямо всё у тебя так хорошо, что и ни о чём ты не скучал совсем?

— По хлебу скучал, да так, что вкус его во рту стоял.

— А сейчас хочешь? С собой-то у меня нет, а вот в усадьбе барской, я в каморке припрятал. Правда, чёрствый он уже, но не высох ещё.

— Ух ты! — обрадовался Вешка. — Может, принесёшь?

— Нет, принести не смогу, кто ж меня потом из усадьбы выпустит? Пойдём лучше со мной. Я тебя в сарае дровяном спрячу, хлеба принесу, а как стемнеет, выпущу, и иди себе…

— Что ж, пойдём, когда ещё хлебца отведать придётся?

Пошли они в усадьбу, а Мякишка всё рассказывает, что и как за время отсутствия Вешки поменялось. Кто чем болел, кого как пороли, как корова телилась, да сколько сена накосили. Вот и дошли за разговорами.

Мякишка в ворота вошёл, посмотрел, подождал, пока лишних глаз не будет. И махнул Вешке, чтобы в сарай бежал. Проскочил Вешка в сарай, дверь поленом подпёр и за дрова спрятавшись, стал ждать, пока Мякишка хлеба принесёт.

А Мякишка холопов собрал, велел палки взять да верёвки. К сараю тихо подвёл, и говорит шёпотом:

— Открывай, Вешка! Держи хлеба да беги, а то через немного сюда люди придут, сегодня дров много надо.

Открыл Вешка дверь, вышел, а Мякишка как закричит:

— Хватай его, люди!

Кинулись холопы на Вешку! Смяли его, не ожидавшего от друга подвоха. Руки заломили, верёвками связали и радостные к барину поволокли. А Мякишка идёт рядом да приговаривает:

— Что, отбегался? Всё, кончилась свобода твоя! Теперь и поработать надо!

— Дурак ты, Мякишка, — говорит Вешка. — То не свобода, а воля. А я теперь давно уже вольный человек.

— Какая разница, свобода или воля? Главное, теперь у тебя всё это кончилось.

— Тебе холопу, конечно, и не понять разницы между волей и свободой. А волю у меня теперь никому не отнять.

Привели холопы Вешку к барину, в ноги бросили, а Вешка на колени не встаёт, голову не склоняет, барину прямо в глаза смотрит. Оттого барин рассвирепел совсем, глаза как рак выкатил, ногами затопал:

— Во двор его! Собаками затравить!

Выволокли холопы Вешку во двор, барин туда тоже вышел.

— Ноги ему развяжите, а руки связанными оставьте! Пусть так от собак отбивается!

Спустил барин собак, а те на Вешку кинулись, да не затем чтобы порвать, а радостно, будто друга давнего встретили. Помнили здоровенные, кто их кормил да холил. Только один пёс молодой, что уже после ухода Вешки родился, наброситься попытался, но вожак старый на него так рыкнул, что тот поджав хвост обратно на псарню убежал да в дальний угол забился.

Села свора вокруг Вешки, никого к нему не подпускает, а тот выпрямился во весь рост да в глаза барину смотрит:

— Ну что, барин? Может, мне на тебя этих псов натравить? Ведь и спрятаться не успеешь, как порвут они тебя в клочья малые да по двору размечут.

Струхнул барин, побледнел даже, но перед холопами держится, ибо негоже ему, властью наделённому, перед подлым людом слабину казать. Но — а вдруг Вешка и вправду собак натравит?

Вышел тут на крыльцо избы своей старец чёрный, да и стал Вешку на чём свет костерить, гневом Божьим стращать да запугивать. Холопы все на колени попадали, в страхе в землю мордами уткнулись! А ну как проклятия старца и их кого коснутся?

Вешка же смотрел на старца с усмешкою, а когда тот вдохнул очередной раз, проклятия прервав, своё слово вставил:

— А для чего, старче, Бог нам испытания даёт?

— Чтобы укрепились мы в вере нашей. А охальников и бунтарей — он в ад ввергает!

— Да знаю я, знаю, куда он их ввергает. Вот только меня пока тут оставил, наверное, чтобы вас испытать. А уж как близок я от смерти был, о том он точно ведает, да вот только вывел меня Дед Мороз на зимовье малое. Дровами, добрыми людьми оставленными, обогрел. Едой, что они для путников припасли, накормил. Значит, не попустил Бог твой смерти моей, и не тебе его волю отменять.

А ты, барин, отпусти холопов, давай с тобой вдвоём поговорим да решим, как дальше жить будем. Только сразу говорю, не буду я больше у тебя холопствовать.