Меченная - Чоинг Ани. Страница 20

Мне не пришлось бороться со своим желанием, поскольку осознание того, что мне будет лучше без мужчины, впиталось в мою душу, стало инстинктом. Я слишком люблю свободу, чтобы позволить кому-то приковать меня к себе.

Через год новый дом родителей был построен. Теперь это был настоящий дом: двухэтажный, с маленьким двориком и верандой для мамы. Я всем сердцем желала, чтобы здесь на семью нашу наконец-то снизошел мир. Заботилась об обустройстве родных так, как делает это мать, вручая ребенку ключи от его первой квартиры: я действительно чувствовала себя самой взрослой. Родителям больше не надо беспокоиться обо мне, что бы ни случилось, я сама со всем разберусь. Я прошу их только об одном: будьте счастливы. Ради нашей семьи.

10

Слабость и сила

На поляне за монастырем, в густой траве, под бесконечным Млечным Путем я лежу одинокой звездочкой, раскинув руки и ноги в разные стороны, и красота ночного неба куда-то уносит меня. Я уверена, что в Непале самое красивое небо. Я провела в монастыре уже семь лет, и все семь лет красота здешних ночей вызывает у меня слезы. Если я сяду, то звезды смешаются с огнями города, роскошным ковром раскинувшегося у моих ног. И мне кажется, что я парю среди ночного неба. После того как я и мои подружки Ани Тара и Гьянатара вечером сходим в туалет, мы убегаем на поляну, чтобы сполна насладиться этими волшебными мгновениями. Я спокойна, как никогда. Глубоко вдыхаю прозрачный свежий воздух, а потом высвобождаю его из легких на одной сдержанной ноте. Люблю петь по ночам, когда меня никто не видит. Голос становится удивительно сильным, что меня порой даже пугает. Наверное, потому, что моя песня обращена к звездам.

— Мне показалось, что сегодня он чувствует себя лучше, чем вчера.

Хриплый голос Гьянатары разрушает тишину:

— Давление нормальное, уровень сахара тоже.

Вот уже несколько месяцев Тулку Ургьен Ринпоче нуждается в постоянном медицинском уходе. Он страдает от диабета, давление слишком высокое. Мои знания английского позволяют расшифровать надписи на лекарствах, поэтому я выполняю обязанности медсестры: делаю инъекции инсулина, меряю давление утром и вечером, перед едой. Вот почему на прошлой неделе я покинула маленькую комнату, которую успела полюбить, которая была моим убежищем все семь лет, что я провела в Наги Гомпа. При помощи друзей я переехала ближе к учителю, чтобы быть рядом в случае необходимости. Мы перенесли мои немногочисленные пожитки в мешках, какие обычно используют для транспортировки риса. Мне грустно. Не из-за того, что пришлось оставить комнату: я научилась легко расставаться с материальными ценностями. Я переживаю за учителя. Теперь у меня есть возможность доказать ему свою преданность. Его любимая жена умерла несколько лет назад. Я рада, что могу хоть как-то помочь Тулку Ургьен Ринпоче, но я прекрасно понимаю, что ему уже семьдесят лет, он старый человек. Хотя для меня он ничуть не изменился с тех пор, как мы впервые встретились: я до сих пор смотрю на него восторженными глазами одиннадцатилетней девочки, пришедшей в храм.

— Так, пора спать! Нам вставать в пять утра… — говорю я, потому что остальные явно не имеют ни малейшего желания шевелиться.

Наша жизнь — жизнь приближенных помощников учителя — заполнена до последней минуты. Я встаю в полпятого. По счастливой случайности мой подоконник облюбовала маленькая птичка, которая начинает стучать в стекло как раз тогда, когда мне нужно вставать. Можете мне не верить, но это так. В это время еще совсем темно, поэтому я зажигаю маленькую свечу (у нас теперь есть электричество, но я не хочу всех перебудить) и отправляюсь в комнату учителя. Он уже медитирует. С тех пор как болезнь в значительной мере ограничила его двигательные возможности, он в основном только этим и занимается. Я меряю давление и проверяю уровень сахара в крови. Раньше я не выносила вида крови, а теперь ее даже не замечаю. Все мои действия доведены до автоматизма: протереть палец, быстро уколоть его, пластиковой трубочкой собрать кровь, поместить ее в специальный прибор и ждать. Потом сделать инъекцию, причем, по словам врача, чем быстрее, тем лучше. Собрать мочу, проверить на цвет, выявить разницу между тем, что учитель принял в себя, и тем, что вышло из его организма. И наконец, занести все наблюдения в журнал здоровья, чтобы следить за развитием болезни. И только после всего этого учителю можно поесть; я приношу ему бульон, специально приготовленный кухаркой. Картофель, рис и сладости ему строго-настрого запрещены.

Часто я делаю все необходимое в полутьме; мы оба молчим. Иногда в комнате уже сидит Андреас. Интересно, он вообще когда-нибудь спит? Для нашего учителя Андреас как сын, хотя вместе с тем он еще и благотворитель. Я знаю, что именно он оплачивает все необходимые медикаменты и вызовы врача. С тех пор как учителю стало хуже, Андреас сам как-то постарел. А Тулку Ургьен Ринпоче остался прежним, во всяком случае, он не изменил своим привычкам. Он все такой же мудрый, добрый, ласковый, скромный и терпеливый; переживает за других людей, спрашивает, как у них дела. По вечерам во время сеанса медитации, пока мы разминаем учителю руки и ноги, втираем в них эфирные масла, чтобы снять усталость, накопившуюся за день, порой он, как и прежде, рассказывает нам истории о своей, молодости, о том, как он путешествовал по Бутану, ездил в Лхасу, посещал отдаленные уголки Тибета, в частности монастырь Нубри на границе с Непалом. В такие моменты к учителю возвращаются силы, бодрость, он кажется совсем здоровым. Я так люблю смотреть на него, когда он счастлив.

В половине шестого я пью тибетский чай, а после этого мне часто удается поспать. Я с наслаждением забираюсь под одеяло и стараюсь хоть немного продлить невинный ночной сон: вокруг темно, монастырь окутан тишиной, и можно притвориться, что мы не знаем, что нас ждет в будущем. Все молчат. Кроме Гьянатары.

— Вы, правда, думаете, что он не боится смерти?

Я недоверчиво смотрю на подругу. Как она может так говорить? Мы никогда не касаемся этой темы — потому что стараемся забыть о ней. За все время, пока учитель болеет, я ни разу не думала о его смерти, только о выздоровлении. Я сказала себе, что он просто испытывает легкое недомогание, а мы должны поддерживать его и сделать все, чтобы ему как можно скорее стало лучше. И все. Я молюсь за него. Я прекрасно понимаю, что на этот раз ситуация куда сложнее, чем обычно, и в глубине души я признаю, что теперь учителю будет гораздо труднее оправиться, но ни о чем другом я не думаю. Действительно, ни о чем. Я очень зла на Гьянатару за сказанные ею слова. Что на нее нашло? Буддисты не боятся смерти: для них это естественная часть жизни. Кроме того, смерть обладает властью, которая заставляет людей заглянуть в свое сердце и отделить самое главное от всего наносного. Многих соседство смерти заставляет поставить под вопрос всю свою жизнь и наконец-то заняться ее духовной составляющей. В этом случае смерть — наш союзник.

— Так, давайте спать! Скоро наступит новый день…

Я резко встаю. Быстрым шагом — подол платья сбивает капли росы с травы — иду в свою новую комнату. Сегодня ночью мне трудно уснуть. Я слышу, как кашляет за стеной учитель. Врачи просто лучатся напускным энтузиазмом. «Еще крепкий», «всех нас переживет» — с таким диагнозом они каждый раз выходят из комнаты для медитаций. А мы верим, потому что у нас нет выбора. И потому что хотим верить.

В моих воспоминаниях это время подобно тяжелому серому облаку. Ни разрывов, ни внезапных изменений. Только страдания, и не последнюю роль в этом сыграли мои родители. Конечно, они замечательно устроились в новом доме — но побои не прекратились. Зато теперь стали вызывать меня. В основном я выступаю как сдерживающий фактор по отношению к отцу. Отныне, когда назревает ссора, они хватаются за меня как за спасательный круг, думая, что дочь сможет вывести их из затруднительно положения и в доме снова воцарится мир и покой. Не помню, сколько раз мне приходилось оставлять монастырь и все неотложные дела для того, чтобы нестись в Боднатх и приводить папу и маму к взаимному согласию. В какой-то момент я даже сбилась со счета… Всякий раз одна и та же схема: отец выходит из себя по какому-нибудь пустячному поводу и вымещает свою злость на маме. Не скажу, что он часто бьет ее, нет — теперь он предпочитает издеваться морально, то есть осыпает ее бесконечными оскорблениями и начинает расшвыривать предметы домашнего обихода. В конце концов заплаканная мама звонит в монастырь: когда я появляюсь дома, отец мгновенно успокаивается. Если я приезжаю в Боднатх на три дня, то за все это время не происходит ни одной ссоры. В моем присутствии отец ведет себя просто идеально.