Магазин работает до наступления тьмы (СИ) - Бобылёва Дарья. Страница 20

Потом он пил с очень славной компанией молодых медиков, а затем неизвестно как очутился вместе с ними в темном нутре парохода, идущего в Константинополь. Было неловко — кругом рассказывали, как люди с боем пробиваются на эти пароходы, гибнут в давке и падают в воду, а он, крепкий и молодой, получается, спасся задаром, по одной лишь пьяной удаче. Но куда теперь деваться, разве что в море… В очередном помутнении он вышел на рассвете на палубу и попытался перелезть через поручни, чтобы закончить этот затянувшийся балаган.

— Молодой человек, вы топитесь? — строго спросил у него за спиной женский голос.

В лицо дамы он вглядываться не стал, заметил только, что она высокая, худая и стриженая. Спрыгнул обратно и покаянно кивнул.

— В кочегарке рук не хватает, а вы топитесь. Глупо.

В тот же день он вызвался работать в кочегарке — действительно стало легче. Привычный ужас как будто выходил вместе с потом, и засыпал он без дурных мыслей и снов, едва успев принять горизонтальное положение. Он с опаской, но все же начал присматриваться к другим пассажирам — попадались обычные и зеленые от качки, голодные, явно больные и вполне себе бодрые. А вот бесомраков среди них, кажется, не было. Как-то, глядя на посеревшее перед дождем море, он подумал: а вдруг все закончилось, и бесомраки остались там, в стране, гибельное перерождение которой они, возможно, и предвещали своим появлением? Восторженные мистики, похоже, все-таки заразили его эсхатологическим видением мира.

— Уже не топитесь, молодой человек? — раздался сзади тот же строгий голос, и на этот раз он разглядел внимательные светлые глаза, янтарный мундштук возле искривленных усмешкой губ и кольцо-печатку на пальце, который его придерживал. — Правильно. Всегда успеете.

***

— Не хватай так грубо. Если есть хоть малейшая вероятность, что от нее что-то осталось…

— Вы дали ей по башке. И тяжелый дух ничего не оставляет. Выедает подчистую. — Матильда повернула голову старушки на один бок, потом на другой. Та оскалилась и попыталась боднуть Матильду. Она склонилась ниже и зашипела, широко открыв рот. Это напоминало звериную прелюдию к драке.

— Будем оптимистами: ей много лет и у нее много воспоминаний. Если исключить старческое слабоумие…

— Деменцию, Хозяин. Сейчас неприлично говорить «слабоумие».

Хозяин помедлил, открывая банку с зеленым горошком — в воздухе запахло предновогодней кулинарной суетой, — а потом все-таки сказал:

— Хватит читать всякий вздор.

— Кто-то должен следить за тем, что происходит в мире. — Матильда щедро рассыпала вокруг старушки маковые зерна из полотняного мешочка. — А вы опять проявляете токсичность.

— Я заберу у тебя телефон, — пообещал Хозяин и закинул в рот горсть горошин.

Он подождал секунд десять, потом выплюнул их обратно в ладонь и бросил горох за спину через левое плечо. Горошины посыпались на старушку, она тихонько захихикала. До сих пор никто так и не выяснил, как и, самое главное, зачем они издают этот свистящий, безголосый звук, похожий на шипение, с которым выходит из прохудившейся трубы газ. Хозяину в нем всегда слышалось злорадство.

Обернувшись и убедившись, что никаких изменений не наблюдается, он достал из ящика стола небольшой пузырек и побрызгал вокруг старушки его содержимым. Матильда зажала нос и попятилась к двери.

— Успокойся, это всего лишь танжериновое масло.

— А воняет как купина… Осторожно, у вас капля на рукаве!

Хозяин взглянул на правую манжету, по которой действительно расплывалась желтоватая масляная капля, и медленно поднес ее прямо к носу старушки. Та задергалась на стуле, забарабанила пятками по полу. Все мышцы ее лица пришли в движение: один глаз судорожно моргал, другой вылезал из орбиты, нос превратился в дрожащий сморщенный пятачок, брови то взлетали, то хмурились, рот уполз на сторону, чмокая нижней половиной… Вязкая морда бесомрака забурлила под человеческой маской, меняя форму, как парафиновый сгусток в лавовой лампе. Метаморфозы почти завораживали, но больше ничего не происходило — минуту, две, пять. Рука Хозяина начала подрагивать от напряжения…

— Не выйдет он, — по-прежнему прикрывая нос и прижимаясь спиной к двери, сказала Матильда. — Жить хочет.

С той стороны постучали — видно, аромат танжеринового масла достиг и Женечкиных ноздрей. Под Новый год Хозяину иногда приходилось вешать в магазине объявление «Мандарины возбраняются», отчего-то очень забавлявшее Матильду.

— Принеси ароматический аэрозоль, — сдался Хозяин. — А содомских яблок у нас нигде не завалялось?

— Содомских нет, есть белый налив. Нести?

***

О том, что бесомраки предпочитают ослабленные, неспособные к сопротивлению умы, он догадался уже во Франции. Из Константинополя пришлось бежать почти сразу же — там были легионы бесомраков, первый встретил его уже в порту. Он изображал нищего: тянул к прохожим трясущуюся, покрытую болячками ладонь, некоторые давали ему монеты, но они выскальзывали, и бесомрак затаптывал их в пыль. Деньги его, похоже, не интересовали. Двигался он в точности как та барышня в ресторане — неуклюже переваливался с ноги на ногу, подергивался всем телом, точно в виттовой пляске, странно выворачивал шею. Это, кажется, был первый бесомрак, которого он рассмотрел внимательно, почти спокойно, при свете дня. И понял странную, но очевидную вещь — этой твари неудобно, человеческое тело ей жмет, подобно сшитому по чужим меркам громоздкому костюму. Или подводному скафандру… Однажды он видел, как спускают в реку тускло поблескивающего водолаза, похожего на огромного жука-бронзовика с единственным круглым глазом. Как, должно быть, тяжко в этом двигаться… Увлеченный причудливыми ассоциациями, он сам еле переставлял ноги, и толпа чуть его не опрокинула.

Совсем близко, нос к носу он столкнулся с бесомраком уже в Париже, когда ему вновь незаслуженно повезло. По протекции кого-то из все той же компании молодых медиков — вспомнить бы теперь хоть имя благодетеля, хоть голос — он попал в огромную старинную лечебницу для нервнобольных. Не пациентом попал, как можно было бы подумать, а надзирателем в отделение для неимущих, стражем и укротителем иностранных безумцев. И в первый же день, скручивая вместе с коллегой бьющегося в припадке пациента — щуплый французик будто камаринскую плясал, — увидел у того под кожей знакомую черноту. Когда пациент был надежно упакован в смирительную рубашку, наклонился и посмотрел на бесомрака в упор. Огоньки глаз немного слепили, как голые электрические лампочки, вязкая тьма переливалась под кожей загустевшими чернилами. Ему вдруг захотелось проткнуть чем-нибудь эту кожу, чтобы посмотреть — вытечет тьма или нет. Длинное рыло бесомрака шевельнулось, и раздалось тихое хихиканье.

— Ты ему понравился! — засмеялся коллега и швырнул пациента на койку.

Ночью, обходя смрадную богадельню, он увидел их во множестве. Огоньки горели в темноте, будто кончики папирос. В основном бесомраки лежали, туго спеленутые, на койках, а те, кто избежал смирительной рубашки, либо сидели, покачиваясь, либо осторожно, держась за стену, пытались ходить. И вот у этих, ходячих, движения были куда плавнее и естественнее, чем у всех, кого ему доводилось видеть прежде. Они терпеливо повторяли одно и то же, пока тело не начинало слушаться. В соседнем отделении, где держали пациентов поприличнее, с таким же сосредоточенным старанием учились ходить заново старички, которым посчастливилось прийти в себя после удара. Бесомраки, выходит, тоже учились…

С первой получки он купил браунинг — у самого мрачного из медиков, широкоплечего детины, который за сдельную плату помогал парижанкам избавляться от ненужных плодов любви, а свободное время посвящал искусству и политике, то есть строчил стихи и манифесты, которые никто не читал, а еще создавал партии, в которых состоял единолично. Он, кажется, был даже рад распрощаться с оружием и уступил совсем недорого.

***

В дверь просунулась голова Женечки. Большие серые глаза изучили комнату и остановились, расширившись, на осыпанной горохом и маком бабуле. Хозяин сидел чуть поодаль, а Матильда залезла с ногами на диван и задумчиво грызла яблоко «белый налив».