Премудрая Элоиза - Бурен Жанна. Страница 26

Я не задерживалась мыслью на справедливом наказании предателей. Их злодеяние ничем не могло быть заглажено.

Я сразу отправилась в твой дом.

В комнате, куда меня провели, был врач с двумя помощниками. Увидев меня, они вышли, попросив, чтобы наша беседа была краткой по причине твоей крайней слабости.

Когда я увидела тебя на ложе, бледного и изможденного, я почувствовала, что леденею, словно сама вот-вот умру рядом с твоей постелью, беспомощная и бессильная. Ты протянул мне руку. В твоем жесте мелькнула тень боязни. Так и во мне ты усомнился?

— Бог поразил меня в моей плоти, ибо она грешила, — сказал ты, глядя на меня недвижным, потухшим взором. — Эту кару я заслужил.

— Нет! — воскликнула я. — Нет, Пьер, ничто не может оправдать такую бесчеловечную участь!

Ты внимательно посмотрел на меня, с каким-то мягким неодобрением.

— Вижу, ты еще не смирилась с приговором Господа, — констатировал ты, будто предвидев мою реакцию. — Сразу после покушения, жертвой которого я стал, я и сам думал так же, как ты. Я взывал к справедливости. Но видишь ли, с тех пор я много размышлял. Я пришел к очевидному выводу: мое неистовство когда-то должно было навлечь на меня суровую кару. Бог мог быть и куда более беспощадным. Разве я не знал, что попираю все Его законы? Он мог бы обречь меня на вечное проклятие, оставить погибать в смертном грехе. Он этого не пожелал.

— Мы любили друг друга!

— Плотская любовь не все извиняет. Мы погрязли в похоти. Вспомни!

— Увы!

— Не сожалей о наших преступных заблуждениях, лучше исследуй таинственные замыслы Божественного провидения: его милосердие обратит справедливый приговор в возрождение. Рана, нанесенная моему телу, исцелит обе наши души. Отныне мы должны, Элоиза, любить друг друга иначе.

Выражение твоего лица вновь изменилось. Глаза потеплели.

— Я хочу предложить тебе нечто очень трудное, но возвышенное, — продолжил ты, сжимая мою руку.

Осознал ли ты когда-либо, Пьер, какой жертвы от меня потребовал? Мне едва минуло девятнадцать, я любила тебя всем своим существом, была твоей супругой и не имела ни малейшего призвания к религии. Все это ты знал, но потребовал, чтобы я отреклась от своей молодости, от своей страсти, от все еще возможной, несмотря на твое увечье, совместной жизни, — чтобы я приняла постриг и похоронила себя в монастыре!

— Я стану монахом, а ты — бенедектинкой, — говорил ты между тем с воодушевлением. — Разделенные клинком, наши жизни соединятся в молитве!

Я видела, как бездна разверзается под моими ногами.

— Если ты не примешь мое предложение, — продолжал ты, — я тоже не смогу уйти в монастырь.

В самом деле, я знала о правиле, предписывавшем супругам покидать мирскую жизнь лишь по взаимному согласию и при условии одновременного принесения ими монашеских обетов.

— У меня нет иной надежды, — сказал ты еще. — Мир моей души в твоих руках.

Монашеский плащ придавил меня, как свинец. Стать монахиней! Я содрогнулась. Это был не мой путь. Я была создана для земных радостей и для земных свершений. Я смотрела на тебя в отчаянии. Бледный, больной от унижения, ты ждал от меня своего спасения. Я напомнила себе, как в начале нашей любви для себя решила: слушаться тебя во всем, всегда! Теперь, отказавшись от себя, по одному лишь твоему знаку похоронив себя в монастыре, разве не смогу я доказать свою верность, свою самоотверженность? И другого такого случая не будет.

Мной овладело искупительное жертвенное смятение.

По твоему велению я облекусь в новые одежды, изменюсь в сердце своем, чтобы показать, что ты был единственным господином не только моего тела, но и сердца. Пока я вкушала вместе с тобой чувственные наслаждения, можно было усомниться, был то путь любви или путь сладострастия. Теперь же будет ясно, каким чувствам я покорялась с самого начала. То, что ты претерпел в своей плоти, я справедливо претерплю через покаяние, на протяжении всей моей жизни. Так я предложу тебе, если не Богу, некое возмещение. Так я искуплю грех, который совершила, полюбив тебя, согласившись стать твоей супругой и поработив тебя, бывшего мне дороже всего на свете.

Разве не предоставлю я тебе тем самым еще одно, последнее доказательство своей любви, коль скоро иными я уже не располагаю? Когда-то я бросилась по твоему зову в твои объятия, ни в чем не отказывая тебе. Сегодня, вновь услышав твой призыв, я обреку себя на суровую монашескую жизнь. Так я стану монахиней по той же причине, по тому же побуждению, по каким я стала твоей возлюбленной и супругой: из покорности!

— Все будет так, как ты желаешь, Пьер, — сказала я, встав на колени у твоего изголовья.

Ты слабо улыбнулся и положил руку мне на голову властным и одновременно благословляющим жестом.

Боже! Как я хотела в тот миг умереть на месте рядом с тобой, которого должна была, согласно твоей воле, покинуть навсегда! Если бы ты сам того не потребовал, я никогда не подумала бы разлучаться с тобой, что бы с тобой ни случилось. Разве я не любила тебя одинаково в невзгодах и в радости? Чего стоило в конце концов утраченное наслаждение чувств? Не удовольствия я любила в тебе, а тебя, твое существо обожала я в наших удовольствиях. Ты был жив. Ты оставался моим. Еще была возможна долгая жизнь, исполненная нежности. Мы бы состарились рядом, не переставая лелеять друг друга.

Господи! Это было возможно, а я уходила в монастырь!

В том, что когда-то, желая тебе понравиться, я обрекла себя на погибель, моей заслуги не было, ибо тогда наши желания совпадали. Зато мое пострижение будет стоить куда большего! Это уже не любовь, а безумие. В самом избытке моего поклонения я безвозвратно отказывалась от тебя, единственного предмета моего обожания. Так, в порыве страсти я решила посвятить себя монашеству: ведь то было теперь единственное средство окончательно отдаться тебе.

— Остается попросить тебя еще об одной жертве, — заговорил ты дальше, пока я стояла на коленях, погрузившись в горькие размышления. — Последний жест самоотречения, Элоиза.

— Слушаю тебя.

— Я хочу, чтобы ты ушла в монастырь сейчас же, прежде меня. Мне придется провести в постели еще долгие дни, я не в состоянии стать монахом немедленно. Мне будет сладостно знать, что ты уже вступила на наш общий путь.

Я не думала, что мне может стать еще больнее. Я ошибалась. Запасы моих страданий бесконечны. Моя скорбь окрасилась разочарованием с привкусом горечи. Так ты сомневался во мне! Недоверие, признаюсь, пронзило меня горем и стыдом.

Ты сомневался во мне, а я только что решилась принести монашеские обеты, не имея к тому призвания, лишь потому, что этого желал ты! В чем же ты подозревал меня, Боже мой? Разве ты не знал, что никакой другой мужчина не существовал и никогда не будет существовать для меня?

Обессиленная, я поднялась.

— Я уйду в монастырь прежде тебя, — сказала я покорно. — Сегодня же поговорю с матерью аббатисой.

На этот раз ты улыбнулся смелее и сжал ненадолго мои руки в своих. Я наклонилась, поцеловала тебя в лоб и вышла. Врачу пора было заняться твоим лечением.

Уж не знаю, как добралась я до Аржантея. Пережитый удар лишил меня способности мыслить. Серый туман простирался между мной и окружающим миром. Будто жизнь уходила из меня. Казалось, я плыву в какой-то гибельной тьме.

Сразу по приезде я поговорила с аббатисой и просила принять меня в ее стадо. Она меня не отвергла. На следующий день я надела полотняную повязку и черное покрывало послушницы с вышитым белым крестом. Знак Божий навсегда отметил мой лоб!

Господи, Господи, вот самый страшный для меня миг! Ведь не ради Тебя я стала монахиней, а ради Пьера. Простишь ли Ты мне это? Я отказалась от мира не ради Тебя, не во искупление совершенных против Тебя грехов, но ради своего супруга, чтобы разделить его боль, чтобы предложить себя искупительной жертвой за поруганную славу гения, причиной падения которого я стала!

Мне не надлежит ждать от Тебя награды, Господи, ибо я ничего не сделала для Тебя. Мне хотелось нравиться Пьеру, а не Тебе.