Последняя из древних - Кэмерон Клэр. Страница 28

– Это тебе не гиббоны, – бросила я.

Она вздрогнула и натянуто улыбнулась журналисту.

– Извините нас, Фред.

Он отошел, и Кейтлин потянула меня за руку.

– Я бы очень хотела, чтобы мы оставались на профессиональном уровне.

– Я и есть профессионал.

– Ты, кажется, слегка не в себе. Вся дрожишь.

– При всем уважении, Кейтлин, я бы предпочла, чтобы мне не говорили, что делает мое тело, а что нет. Мне виднее.

– Беременность пробуждает инстинкты, Роуз.

– Если ты о гиббонах, то это очень интересно.

Я услышала кашель и оглянулась. Наверху на дорожке стоял Энди. Вид у него был обеспокоенный, а может быть, даже потрясенный, точно не скажу. В руке он держал резиновый шнур и штаны, и я не сразу сообразила, зачем он это принес. Я прекрасно осознавала, что среди нас мужчина, журналист. Вряд ли вид разъяренной беременной женщины, чуть ли не с кулаками бросающейся на пожилую даму с седыми волосами, создаст о нас хорошее впечатление в прессе.

Кейтлин почувствовала сдвиг в моем настроении.

– Может быть, познакомишься с Фредом Лонгом?

Она указала на мужчину. Я изобразила улыбку, настолько фальшивую, что он, вероятно, уже не сомневался в моем безумии.

– Он из «National Geographic», – добавила Кейтлин.

– Привет.

– Доктор Гейл, для меня большая честь оказаться здесь.

Он казался смутно знакомым. У меня отличная память на имена и лица, но я не смогла вспомнить его.

– Мы встречались?

– Я не ожидал, что вы вспомните. – Фред тепло улыбнулся мне. – На конференции археологического общества в Сан-Диего в прошлом году.

– Что ж, приятно снова встретиться с вами, – сказала я, протягивая руку. Я, конечно, беременная и сумасшедшая, но, по крайней мере, рукопожатие у меня осталось крепким.

Протянув руку, я отпустила брюки. Попыталась поймать их, но мешал живот. Они свалились мне на лодыжки. Мое лицо сморщилось. Я ничего не могла поделать. Второй раз за день я нарушила свое правило «не плакать на работе».

Часть третья

15

Самец леопарда поднялся на задние лапы, чтобы ударить Дочь передними. Он попытался опрокинуть ее назад, прижать к земле и удерживать своими могучими плечами, чтобы можно было вонзить зубы. Самка пыталась сделать то же самое: бросилась и вцепилась в накидку Дочери сзади; острые кончики когтей впились в ее кожу. Земля превратилась в месиво из страха, грязи и борьбы. Дочь услышала рычание и треск, одна сторона ее накидки разорвалась от проймы до шеи и соскользнула. Без накидки кожа станет уязвимой для острых когтей, которые разорвут ее до кости. Дочь издала отчаянный стон. Леопарды восприняли этот звук бедствия как знак скорой победы. Они сомкнули ряды.

У Дочери в голове что-то забрезжило. Не мысль, нет – это произошло слишком быстро; скорее это было похоже на солнце, внезапно пробившееся сквозь облака. Тело, которое, увидев солнце, понимает, что солнце знает дорогу. Дочь пригнулась вниз и вбок и выскользнула из порванной накидки. Оба леопарда почувствовали, что ее тело упало. Они набросились на меховую накидку. Рот самца наполнился слюной, которая полетела во все стороны. Ему досталась шея Дочери, в то время как самка впилась острыми зубами в плечо. Вцепившись, они с силой вгрызлись в добычу, чтобы найти плоть и убить. Они вонзали когти поглубже, чтобы держаться крепче. Но мех под ними обмяк и стал плоским. Самец не добрался до мяса, мышцы или кости. Вместо этого в его ноздри набилась грязь. Самка почувствовала, что самец не в состоянии убить, и решила показать свою силу. Она прижала мех лапой и впилась в него клыками. Они вошли с огромной силой. Она вгрызлась в шкуру и прокусила ее, чтобы найти кровь. Самец леопарда взвыл. Он отскочил назад, отдернув лапу. То, что она грызла, оказалось его ногой. Вскоре леопарды поняли, что мех пуст. Им никогда не попадалась добыча, способная сбросить с себя шкуру. В первый раз кто-то из семьи проделал такое.

Их замешательство дало Дочери время, чтобы с силой взмахнуть копьем и отбросить самца назад. Раненый кот отскочил на несколько шагов. Дочь последовала за ним, тесня его назад к густым зарослям. Он отступал дальше, но вдруг вздрогнул и взвыл. Раздался глухой стук. Чувствуя опасность, он обернулся, чтобы посмотреть. Что там?

– Ароо! – послышалось сзади.

Дочь увидела, что самец отвлекся, и воспользовалась моментом, чтобы резко опустить копье. Она сильно, с треском стукнула его по голове. Но тут же на нее кинулась самка. Снова вопль, треск, визг, всхлип – и самка упала на спину. Оглушенная, она лежала в грязи, высунув язык, из головы текла кровь. Дочь не поняла, что ее свалило, но не стала тратить время на выяснения. Она вскочила, сделала выпад и здоровой рукой глубоко вонзила копье в бок самки. Укол, еще укол, и она поразила обоих зверей.

Дочь смотрела на них достаточно долго, чтобы понять, что леопарды больше не встанут. Она упала на колени, все еще ошеломленная битвой. Потом легла на спину, тяжело дыша, пытаясь заставить легкие впустить воздух. Запах мертвого кота ударил ей в нос. Она была в состоянии думать только о том, что ненавидит запах кошачьего мяса. Ей пришло в голову, что, может быть, именно поэтому она и Дикий Кот так хорошо ладили между собой: у нее никогда не было желания съесть его. Убить зверя и не есть его мясо было пустой тратой сил, но кошачьи были жилисты, на них совсем не было жира. И она знала, что если бы стала обгладывать кости этих леопардов, то думала бы о Диком Коте, хотя он не был их близким родственником. Она сморщила нос. Есть кошачье мясо – признак слабости.

Отдышавшись, Дочь встала и проверила, откуда у нее идет кровь. Больше всего досталось руке. Нужно будет почиститься, но позже. Вокруг не чувствовалось никакой угрозы, но что же свалило самку леопарда? Рядом с телом она заметила камень величиной с ее кулак. Он ударился в голову самки достаточно сильно, чтобы проломить кость чуть выше глаза. Камень был идеально нацелен, и это позволило Дочери убить обоих зверей.

Дочь осторожно двинулась в том направлении, откуда, по-видимому, прилетел камень. Пройдя десять шагов, она увидела Сына. Его тело лежало лицом вниз. Из куста высовывались большая ступня и лодыжка. Она пощупала мышцы. В его теле было мало тепла. Он уже принадлежал земле. Она подняла глаза и поняла, что леопарды, должно быть, только начали есть. Она помешала им сразу после их убийства. Дочь вздохнула и почувствовала, как потеря Сына укоренилась в ней. Она не могла позволить своему разуму вспоминать или поддаваться горю. Он был нужен ей для других целей.

Где же остальные? Дочь нюхала воздух, стараясь не отвлекаться на запах крови Сына. Она уловила движение воздуха впереди и вверху. Раздвинув густые заросли, она поползла вперед. Что там?

Тут она услышала тихое «Ароо».

Дочь двинулась к зарослям деревьев. Ветви покачивались, и на одном из деревьев виднелось что-то выпуклое. Это были Большая Мать и Струк. Обнявшись, они сидели на одной из высоких ветвей. Хотя леопард мог забраться за ними и на дерево, они находились достаточно высоко, чтобы заставить его колебаться. Когда используешь когти, чтобы лезть, драться уже нечем.

Старуха полезла вниз по стволу, цепляясь за него ладонями, ее дрожащее тело опускалось на худых руках. Большая Мать не радовалась своему меткому броску. Ее лицо говорило только об утрате. За ней спустился тихий и бледный Струк. Когда они оказались внизу ствола, Дочь обняла обоих и помогла встать на землю. Так они и стояли втроем на краю поляны, у подножия смотрового дерева. И молчали.

Струк первым нарушил их единство. Не услышав ни слова ободрения ни от Дочери, ни от Большой Матери, он почувствовал, что в его легких скопился воздух. Он больше не мог молчать. Тишину нарушало только сопение Большой Матери. Она принюхивалась, как будто таким образом выражала свои мысли. Он тоже попытался понюхать и сделал глубокий вдох. Ничем особенным не пахло. Только запах сосны, выдохи Большой Матери, пот Дочери, застрявший в ее спутанных волосах, землистая смесь крови и плоти. Струк понимал, что кто-то был ранен, но ничего другого запахи ему не рассказали, поэтому он приложил ухо к груди Дочери и чувствовал, как она поднимается и опускается. Этого было мало. Струк должен был избавиться от дурного ощущения в груди и издать звук печали. Его собственный голос, тонкий и дрожащий, удивил его самого: «Берлога».