Портрет Лукреции - О'. Страница 62

Лукреция открывает рот: она не понимает, о чем он, это безумие. И в то же время ей хочется сказать: о, если бы я могла, будь на свете хоть малейшая возможность!..

Маурицио ворчит из другого конца комнаты:

— Джакопо, хватит, довольно! Кто-то идет, скорее!

Джакопо отнимает руку, отходит от Лукреции. Остановить бы его, схватить за руку!.. Кожа в полукруге выреза горит, опаленная прикосновением.

— Тебе нельзя здесь оставаться, — шепчет он на языке далекого юга. — Ты и сама понимаешь. Беги, не теряй времени. Я буду ждать.

Подмастерья уходят, не оглядываясь, и Лукреция вновь остается одна.

Коварная сущность

После письма матери болезненное оживление покидает Лукрецию. Она по-прежнему проводит дни на улице, но уже не ходит с места на место, а любуется ночным небом. Ест мало, общаться с придворными не желает. Нунциата приказывает evirati спеть им после обеда, однако Лукреция уходит, не дослушав: она устала.

— Конечно! — кричит Нунциата ей вслед. — Отдыхай! Отдыхай побольше!

Той ночью, заключенная в плен полога, Лукреция видит сон: она где-то в туманном, сыром месте, идет по узким улочкам вдоль каналов с неподвижной водой. Впереди и позади шагают дети. У них нет четкой телесной оболочки, но логика сна подсказывает, что они — ее будущие дети. Они ждут особого сигнала, как актеры перед выходом на сцену. Несмотря на дневные страхи перед беременностью и материнством, Лукреция жаждет коснуться этих созданий, обнять их маленькие тельца, погладить шелковистые волосы, поцеловать линии у них на ладонях: она чувствует себя рекой, что выходит из берегов и образует маленькие притоки, которые текут, куда им вздумается. Однако дети из сна, посланники неведомого будущего, избегают ее прикосновений. Она тянется к ним, но они уворачиваются, ныряют за двери, отпрыгивают к забавным каменным мостикам, и Лукреция сжимает лишь влажный воздух. Хотя дети прячут размытые лица, их ручки время от времени ее касаются, а гибкие пальчики переплетаются с ее пальцами. «Где вы? — пытается понять она. — Что за место? Как мне вас найти? Когда вы придете?» Они не отвечают или не слышат. Они увлечены друг другом, весело перекликаются, мчатся по переулкам и причалам, их голоса подвижны, как челноки; туманный воздух служит тканью, а их слова — призрачной нитью.

Прежде чем самой пойти спать, Эмилия жжет в миске янтарную смолу, чтобы Лукреция хорошенько выспалась. Как говаривала ее мать, сон — лучшее лекарство.

Серые перья дыма витают над кроватью, где лежит Лукреция, зажмурив глаза и вцепившись в одеяло.

Лукреции снится, что она оказалась в одной из картин в покоях отца и ходит босая по земле, усыпанной цветами — белыми, красными, лимонно-желтыми. Она боится помять лепестки и ступает осторожно, петляя, страшится хруста стебля под ногой. Сквозь густую листву слышно пение женщин, мелькают в хороводе тонкие, светлые одеяния. Женщины совсем близко, но нельзя коснуться их рукой — они то оказываются впереди, то сбоку от нее. Среди ветвей затаилась коварная сущность: Лукреция то ли знает о ней, то ли вспоминает, точно не скажешь. Из кустов дует ледяной ветерок и лижет ее голые руки. «Будь осторожна, не попадайся ему на глаза», — шепчет внутренний голос, и эта мысль клубится в голове, как дым. Должно быть, он полубог, или воплощение природной стихии, или древесный дух, жаждущий жертвы либо мести. Он охотится на женщин в светлых одеждах или на нее? Неизвестно. Эти женщины могут ее спасти? Неясно. Она раздвигает плющ и ветви холодными, замерзшими руками и продолжает путь, надеется на лучшее. Главное — обходить цветы и не трогать низко висящие фрукты, вот и все, что она знает.

Castello погружен в тишину; Лукреция, свернувшись, спит в кровати, а Эмилия тихонько сопит с открытым ртом на тюфяке. Этажом ниже на боку спит Нунциата, прижимая к себе спаниеля. А далеко-далеко под ними, в сторожке, обнесенной рвом, привратник просыпается от стука в деревянную дверь. Еще сонный, он трясет товарища, и они, позевывая, встают с тростниковых циновок.

Цепи разводного моста не гремят, когда привратники их опускают: механизм смазывают несколько раз в неделю. Такова, помимо прочих, обязанность привратников. Consigliere всегда твердил им, что мост нужно сводить и разводить без всякого шума, чтобы герцог приезжал и уезжал, когда угодно, и никого не тревожил.

Привратники, еще во власти сна, снимают шляпы и низко кланяются, завидев у castello двух лошадей.

Лукреция опять видит сон. На сей раз она стоит в каком-то круглом здании, вероятно, на мельнице. Слышно, как скрежещут друг о друга камни. Слева от нее София склонилась над рычагом и крутит мельничный жернов. Дело нелегкое; лицо няни блестит от пота, ее руки крепко сжимают рычаг, она задыхается от натуги. Лукреция идет было помочь, но София качает головой.

— Ты знаешь, что делать, — говорит няня, не глядя на нее.

Скрежет усиливается, хочется закрыть уши руками.

— Не знаю! — перекрикивает она шум. — Что мне делать?

Няня сурово глядит на нее.

— Знаешь.

Вздрогнув, Лукреция просыпается, губы еще шепчут: «Скажи, скажи!»

В комнате никого. Чистый белый свет смягчает очертания мебели, приглушает цвета тканей. В воздухе разлит запах горящей смолы, а стены кажутся до странности голыми.

Она оборачивается и видит на углу кровати Альфонсо. Он сидит совсем близко, держит руку на бедре Лукреции. Вернулся из Модены, но почему? Ей сказали, его не будет еще две недели. Что он здесь делает? Она не видела Альфонсо с того дня, когда она сама принесла платье для портрета, а муж велел ей оставаться у себя. Когда это было? Неделю назад, больше?

— Не хотел вас будить, — тихо произносит он. — Хорошо выспались?

Ошеломленная, Лукреция наблюдает, как муж все ниже наклоняется к ней. Что он задумал? Его лицо приближается, она съеживается на подушках, но спасения нет, спрятаться некуда.

Он касается ее лба сухими губами и отодвигается, не заметив ее сопротивления.

— Вы что-то бормотали во сне, но я не смог разобрать. Звучало очень серьезно.

Альфонсо разглагольствует о том, как вздрагивает во сне его собака: наверное, ей снится охота на зайцев; о кошмарах, мучивших Нунциату в детстве, — каждую ночь она доводила нянек до исступления своими криками. Странно, почему она так брыкалась, так кричала…

Как он может спокойно заходить к ней в комнату после долгого отсутствия, припоминать все эти истории? Он забыл о Контрари, о последнем разговоре с Лукрецией? Еще удивительнее другое: он снова превратился в того герцога, которого она видела еще в детстве, на зубчатой стене. Герцога, который изобразил мышку. А еще в мужчину, с которым она обвенчалась в Санта-Мария-Новелла меньше года назад. У него много сторон, и она пока не увидела их все. Сейчас перед ней заботливый муж, он забавляет ее рассказами, болтает, берет ее за руку, заботится о жене, закатывает рукава giubbone, обнажая смуглые запястья.

Ей многое хочется ему сказать. Она скоро уедет домой во Флоренцию; его поступок с Элизабеттой и Контрари был варварским, бесчеловечным; она уже никогда не сможет его полюбить; она ненавидит то, что он с ней вытворяет по ночам; она не хочет рожать ему наследника; она мечтает уехать от него далеко-далеко. Эти мысли проносятся в голове, будто гонимые ледяным ветром из ее сна. Ни поймать их, ни выразить вслух она не может, ведь Альфонсо так задушевно с ней говорит и так ласков — держит за руку, справляется о здоровье, сочувствует недомоганию, говорит, что пригласил лекаря. Он не позволит никакой болезни ее мучать.

Словно совсем другой мужчина, а не Альфонсо, повелел убить Контрари. Муж любит Лукрецию. Наверное. А то был правитель Феррары. Один человек — и в то же время совершенно разные люди. Одинаковые, но разные.