Топи и выси моего сердца. Дневник - Дугина Дарья Александровна. Страница 69

Мужчина призван в мир, чтобы дать силу роду. Многие из мертвых роду импульс не дали, и лежали истлевающие. Много их в украинской земле ныне. В нее просачивается, проникает. И из них будет расти пшеница, а из нее – делать хлеб. И вся их сила, костная пыль и шелест кожи превратится в хлеб. Который будут есть дети. Смотрящие на небо и видящие в нем облака. Которые так напоминают животных. Нам еще решать, чьи дети будут есть хлеб из почвы, пропитанной кровью русских. Но пусть это будут дети Наши. Что это, наши? Не известно. Пусть они просто будут нашими.

«Жила бы страна родная. И нету других забот».

На все отвечать. Даже когда буду раздроблена.

«Вы были расстроены».

Чем я была расстроена? Вот уже неделю я имею час, чтобы ходить на спорт, множество вкусной еды, и даже из Беларуси. Ем каждый день, как убойный экспонат, и даже немного радуюсь. И даже в среду была впервые за долгое время на встрече на крыше, да и вообще – все напряжение, чуть спало, а тут мне говорят: «я расстроена». Знаете, что бывает, когда я расстроена? Океаны выходят за свои границы и острова бастуют, выставляя свои скалы, как зубы посреди ночи! И вообще, когда я расстроена, я нападаю на соседние страны. А тут пока все целы. И даже северный Казахстан еще в неправильных границах. Но мы все вернем назад. Стоит только расстроиться!

Так. Маленький проектик расписать подробно – раз. Два – написать все, что фестиваль требует под выступление АГД [474]. Три – спорт. Четыре – Москва.

А да, к слову… Маленькая страна про меня забыла. И маленькая страна тоже…

Почему песня Сантима [475] «Москве не хватает крови» кажется мне супер-актуальной? Потому что она супер-актуальная. Между прочим – 1-ый день без кофе! И сахара.

Как же тяжело – эти детоксы. Два дня без сахара и два дня без кофе. Еще интервальное голодание (с 10–18 ем). Как же тяжело полным людям жить!

Тело надо запретить вообще.

Валентин! Это я… Чувствуется осень постепенно расходится. 1 день без сигарет! Я купила цикорий. Я – теперь цикорий.

Подготовительная неделя. Надо много поработать. Официально отказываюсь от колы.

Империя шепчет. На последнем фронтире

Вспомнила, как это – просыпаться рано, заниматься йогой, четко планировать день. Очень довольна. Еще рада за хороших людей. Начинаю любить радоваться за близких.

То ли мне показалось, то ли на Тверской в машине чьей-то играл Зубов Сексшоп [476].

Империя шепчет веригами военных.

Так. Я очень весела была на концерте. Потому что Андрей не пил, а я пил коктейль Негрони (6 штук). Приехала, работала. Дальше работала. Два часа утра, а я все работаю.

Так. Как минимум, я ничего не помню.

Хочется сесть на какой-нибудь поезд – Сапсан, например, и пить пиво, и ехать в Питер. Загрустнело и обезличело.

Год без Андрея. Узнала в Петрограде. Срывался эфир. От Петроградки до Насти дошла в слезах. Единственная мысль в голове: Андрей, не предадим! Будем славить красотой Вас. Умер. Похороны. Черная земля и черные платья.

Дай, Бог, чтобы я пошла на фронт и захватила живым Вакарчука [477]. И он бы пел мне песни свои на осколках тех зданий, что его армия уничтожила. Я стану военным и захвачу всех.

На листе бумаги. И чего? Мяу…

Что-то впала я в какую-то тоску тоскейшую…

Просто рано лечь спать. Просто не пить. Просто выспаться.

Помянули Андрея. Все прошлое болезненно. Видимо, мертвые иногда держат за руку в годовщину.

Красив наш город. А грусти стоит скрыться.

Фронтир – дыхание Империи [478].

Можно сказать, что с 2014 года я вполне находилась в пространстве Новороссии, мышления Новороссии, фронтирного мышления. Фронтир я здесь подразумеваю как некую живую границу.

И мне кажется, что сейчас происходят исторические события, которые все мы должны подвергнуть осмыслению. Не только политическому, экономическому и, в каком-то смысле, социологическому, но и философскому. Потому что, по сути дела, сбывается судьба нашей страны, сбывается императив Империи.

Это великая Победа, которую мы все ждем, которая перестраивает весь мир.

От однополярного режима, от торжества либеральной гегемонии американского миропорядка мы переходим к совершенно новому миру. В нем уже не один игрок, но множество сильных игроков, со своими традициями, историей, культурой. В нем нет универсального человека, но есть множество людей.

Этот переход очень важен, специальная военная операция – это осязаемая точка исторического процесса, в которой однополярность ушла в прошлое, а многополярность начала приходить на ее место.

День начался с панической атаки и параноича, который прошел в середине дня с началом резких интересных событий, неожиданных встреч и завершился довольно нормальной лекцией. Но параноич меня чуть не гробанул сегодня. Не нравится мне такие параноичи. Параноичи лечить встречами с пассионарными.

Не выдерживаю. Просто устала. Очень устала.

Фаза узнаваемости: ко мне подплыли в бассейне и спросили: «А вы Дарья Дугина?»

Самое главное, что у меня не отняли Питер. Такое бывает, что города становятся перегруженными воспоминаниями и иногда не очень легкими. А я не дала отнять мой Питер. Потому что у него его-то и не было. Поэтому я спокойно иду по моему Питеру.

Я дико устал и не пишу диссертацию, и не соблюдаю сегодня диету.

Мертвые, кстати, отрезвляют. Хорошая прогулка по кладбищу была вчера. И часовня Ксении Петербургской. Мне кажется, мне стоит бросить курить (не курить вообще). Но почему-то пока не складывается. Тоска.

6 / 08

З

омбарт:

Средневековая Европа подчинила космическое явление половой любви, как и всю жизнь человеческую, идее служения Богу. Всякая не освященная Богом, т. е. не получившая благословения церкви любовь, клеймилась как «греховная». Иные взгляды на любовь стали проникать в более широкие круги европейского общества только с 11-го столетия, в котором вообще началось освобождение жизни от опеки церкви. В конце 11-го столетия в Провансе, в песнях трубадуров, опять зазвучали тоны свободной земной любви. Этот вид поэтического творчества достиг наибольшего развития за время с половины 12-го до половины 13-го столетия. За французскими трубадурами последовали немецкие миннезингеры, а в Италии появилось множество лирических поэтов, воспевавших исключительно одну любовь.

Все песни трубадуров и миннезингеров кажутся нам теперь неискренними, поддельными и напыщенными, но они и должны были быть таковыми, потому что они знаменовали зарождение новой любви. На этой поэзии лежит отпечаток юношеской эротики, исчерпывающейся в обожествлении возлюбленной, в томлениях и стонах, в мечтах и молениях. Твердую почву здоровой чувственности мы встречаем только в 14-м столетии. Трудно ответить на вопрос, были ли духовными потомками миннезингеров те люди, которыми был полон Фиаметты Боккачио; но во всяком случае, настроение, свойственное Декамерону, тесно связано с мечтательностью предшествовавших столетий: это настроение есть ничто иное, как реакция здоровой чувственности против утрированного идеализма, реакции, которая первоначально выражалась в несколько ребяческих формах: прелести любовных наслаждений как бы открывались вновь, снятие одежд и покрывал как бы сулило новое, неизведанное блаженство. Но при всем том, женщина, в представлении мужчины, все еще оставалась одетой.