Дневник горничной - Мирбо Октав. Страница 15

Заметив камень на аллее, он бросился его поднимать, затем очень осторожно подошел к ограде и изо всех сил бросил камень в наш сад. Мы услышали звук разбиваемого стекла. Торжествуя и задыхаясь от смеха, он подошел к нам и пропел:

– Еще одно окно высажено… чисто сделано…

Роза смотрела на него нежным материнским взглядом. Она была в восхищении от него.

– Какой он проказник! Совсем ребенок! – сказала она мне. – Как он молод для своих лет!

Когда мы выпили по маленькой рюмке настойки, капитан Може предложил мне оказать честь пройтись по его саду. Роза отказалась сопровождать нас, ссылаясь на свою астму, и советовала нам не заставлять себя ждать слишком долго.

– Впрочем, – прибавила она в шутку, – я буду смотреть за вами.

Капитан мне показал все свои аллеи и все клумбы с цветами. Он называл мне наиболее красивые из них, и каждый раз прибавлял при этом, что таких нет у свиньи Ланлера. Вдруг он сорвал маленький, очень красивый и причудливый цветок и, вращая его между пальцами, спросил у меня:

– Ели вы его когда-нибудь?

Я так была ошеломлена этим нелепым вопросом, что не нашлась, что ответить. Капитан подтвердил:

– А я ел. Великолепный вкус. Я ел все цветы, которые здесь растут… Тут есть и хорошие, есть и похуже. Есть и такие, которые мало чего стоят… Вообще, я все ем…

Он прищурил глаза, прищелкнул языком, потрепал себя по животу и повышенным голосом, в котором звучал какой-то вызов, повторил:

– Да, я все ем!..

Мне захотелось польстить его мании.

– И вы правы, господин капитан.

– Конечно, – ответил он не без гордости. – И я ем не только растения, но и животных… животных, которых никто не ест… животных, которых никто не знает… Да, я все ем…

Мы продолжали свою прогулку вокруг клумб с цветами, по узким аллеям, где тихо качались на стеблях красивые чашечки, голубые, желтые, красные. Когда я смотрела на эти цветы, мне казалось, что капитан испытывал какие-то радостные ощущения в своем желудке. Он как-то медленно и мягко облизывал языком свои потрескавшиеся губы.

Он еще прибавил:

– И я вам должен сказать: нет таких птиц, насекомых, червяков, которых бы я не ел. Я ел хорьков, ужей, кошек, сверчков, гусениц… Я все ел… Об этом все знают у нас. Когда находят какое-нибудь животное, живое или мертвое, которого никто не знает, тогда говорят: «Нужно снести капитану Може…». Мне приносят, и я съедаю… Зимой, в большие холода, пролетает много неизвестных птиц… из Америки, еще из более далеких стран, может быть… Их приносят мне, и я их ем. Я держу пари, что нет такого человека в мире, который ел столько вещей, сколько я. Я все ем…

Вернувшись с прогулки, мы сели под акацией. Я уже хотела уходить, как капитан воскликнул:

– Ах!.. Нужно мне вам показать любопытную штуку, вы, наверное, ничего подобного никогда не видели.

И он громко позвал:

– Клебер! Клебер!

– Клебер – это мой хорек, объяснил он мне. Феномен…

И еще раз позвал:

– Клебер! Клебер!

Тогда на одной ветви, над нами, из-за зеленых и желтых листьев показалась розовая мордочка и два маленьких, очень живых черных глаза.

– Ах! Я так и знал, что он здесь поблизости. Иди сюда, Клебер! Псстт!..

Животное проползло по ветви и осторожно спустилось по стволу, цепляясь когтями за кору. Оно было покрыто белой шерстью в рыжих пятнах и передвигалось мягко и грациозно, как змея. Оно встало на землю и в два прыжка было уже на коленях у капитана, который очень нежно стал его ласкать:

– Ах! Мой милый Клебер! Ах! Мой прелестный, маленький Клебер!

Он обернулся ко мне:

– Видели ли вы когда-нибудь такого ручного хорька? В саду, повсюду он следует за мной, как маленькая собачка. Мне стоит только позвать его, как он уже здесь, смотрит на меня, виляет хвостом. Он ест с нами, спит с нами. Право, я его люблю больше, чем человека. Мне давали за него триста франков, я отказался, и не отдам его за тысячу, за две тысячи франков. Сюда, Клебер.

Животное подняло голову к хозяину, вскочило к нему на плечи, нежилось, ласкалось и обвилось вокруг шеи капитана, как галстук. Роза ничего не говорила, она казалась рассерженной.

Вдруг адская мысль мелькнула у меня в голове.

– Держу пари, – сказала я, – держу пари, господин капитан, что вы не сможете съесть своего хорька!

Капитан посмотрел на меня сначала с большим удивлением, затем с бесконечной грустью… Глаза его стали совершенно круглыми, губы дрожали.

– Клебера? – бормотал он, – съесть Клебера?

Очевидно, такого вопроса никто ему никогда не предлагал, ему, который ел все… Перед ним как будто открылся новый мир съестного.

– Держу пари, – повторила я с жестокой настойчивостью, – что не сможете съесть своего хорька?

Испуганный, грустный, движимый каким-то таинственным чувством, старый капитан поднялся со скамьи. В нем заметно было какое-то необыкновенное возбуждение.

– Повторите еще раз! – прошептал он.

Резко, отчеканивая каждое слово, я в третий раз сказала:

– Держу пари, что вы не сможете съесть вашего хорька!

– Я не смогу съесть своего хорька? Что вы сказали? Вы сказали, что я не буду его есть?., да. Вы это сказали? Ну так вы сейчас увидите… Я все ем…

Он схватил хорька, моментально переломил ему позвоночник и бросил на дорожку аллеи бездыханный трупик, крикнув при этом Розе:

– Приготовь мне из него рагу на ужин!

И с какими-то безумными жестами убежал и заперся в комнатах.

Я испытывала в течение нескольких минут невыразимый страх. Все еще подавленная своим ужасным поступком, я поднялась, чтобы уйти. Я была очень бледна. Роза проводила меня. Улыбаясь, она сказала мне:

– Я не сержусь за то, что вы это сделали. Он слишком сильно любил своего хорька. Я не хочу, чтобы он что-нибудь любил. Я нахожу, что и цветы он уж слишком сильно любит…

После короткого молчания она прибавила:

– Он вам этого никогда не простит. Этому человеку верить нельзя… Еще бы!.. Старый солдат!..

Через несколько шагов она опять заговорила:

– Будьте осторожней, моя милая. Про вас уже начинают болтать. Вас, кажется, видели вчера в саду с господином Ланлером. Поверьте мне, это очень неблагоразумно с вашей стороны. Он вас разукрасит, если не постарался уже. Будьте осторожны и помните. С этим человеком шутки плохи. С одного раза… ребенок…

Запирая за мной калитку, она простилась:

– Ну, до свиданья! Пойду теперь готовить свое рагу.

Целый день я видела перед глазами маленький трупик бедного хорька на дорожке аллеи.

Сегодня за обедом, когда я подавала десерт, хозяйка очень строго сказала мне:

– Если вы любите сливы, то вы должны просить у меня. Я уж посмотрю, можно ли вам дать, но я вам запрещаю брать самой.

– Я не воровка, барыня, и не люблю слив, – ответила я.

Хозяйка настаивала:

– Я вам говорю, что вы брали сливы.

– Если вы считаете меня воровкой, – возразила я, – то рассчитайте меня.

Хозяйка вырвала у меня из рук тарелку со сливами.

– Барин съел утром пять штук. Всего было тридцать две, теперь осталось только двадцать пять… значит, две украли вы. Чтобы этого больше не было!..

Это была правда… Я съела две… Она их сосчитала! Нет! В жизни таких не видала!

Глава пятая

28 сентября.

Моя мать умерла. Это известие я получила сегодня по почте. Хотя я от нее ничего, кроме побоев, не видела, меня это опечалило, и я много, много плакала… Застав меня в слезах, хозяйка мне сказала:

– Это еще что за манера?

Я ответила:

– Моя мать, моя бедная мать умерла!

Своим обычным голосом хозяйка на это заметила:

– Это несчастье, но я тут ничего не могу поделать. Во всяком случае работа от этого не должна страдать.

И это все… Ах, право, какая она добрая!

Меня поразило это совпадение между смертью моей матери и мучительным концом маленького хорька, и я почувствовала себя от этого еще более несчастной. Я подумала, что это мне в наказание послано и что моя мать, может быть, не умерла бы, если бы я не заставила капитана убить бедного Клебера… Сколько я ни повторяла себе, что моя мать умерла раньше хорька, ничего не помогало, и эта мысль меня преследовала целый день, как угрызение совести…