Цитадель один (СИ) - Гулин Алексей. Страница 13

— В припеве лучше сказано: «В добровольное рабство мы не пойдем».

— Да, растут, растут ребята, прямо на глазах.

— Их же посадят, если уже не посадили! — взвыл я.

— Да с чего ты взял? У Питера куратор не глупей меня, а если СП решит проявить инициативу — у мальчишек появятся новые сюжеты для песен. Можешь успокоиться и ждать следующего альбома, если нормальную музыку не слушаешь.

Заметив мою растерянность, он улыбнулся:

— А, теперь, ты сам объяснишь мне, почему на телевидении и в газетах мы установили жесткую политическую цензуру, а петь и читать стихи можно, что в голову взбредет. Заодно я погляжу, научился ты чему-нибудь, или нет, — он откинулся на спинку дивана и демонстративно приложился к бокалу.

Экзамен, так экзамен. В любом случае, общение с Безымянным всегда было похоже на экзамен. Думал я недолго, не больше полминуты.

— Ну… Телевидение слишком просто, слишком легко… Оно не предлагает альтернатив, не предполагает самостоятельного мышления. Оно дает все готовым. То же самое и с газетами, только они действуют попроще.

— Замечательно! — воскликнул Безымянный. Свой бокал он опять поставил на стол. — Телевидение дает все уже разжеванным — только глотай. Это — для тех, не может думать сам, для покорного и беспомощного большинства. Пусть рок-музыканты поют об изменении жизни, пусть писатели пишут о свободе. Те немногие, кто берут на себя труд думать самостоятельно, смогут взять из официальной пропаганды и творчества бунтарей все необходимое, чтобы сделать свои выводы. Не надо думать, что они все кинутся в ваше Сопротивление. Скорее они придут к нам.

— Вы действительно в это верите? — я не удержался от сарказма.

— Я ничего не принимаю на веру. — серьезно ответил он. — Таких случаев уже немало. И если бы творчества инакомыслящих не было, нам бы пришлось этим заняться самим.

— Чтобы люди могли «выпустить пар»?

— Глупости! Чтобы думать самому, нужно видеть два полюса одновременно. Один полюс мы создали сами, другой складывается независимо от нас. Истина всегда лежит посередине, и те, кто находят ее, идут к нам.

— Но найти эту истину не так уж и просто.

Он поставил на стол бокал и наклонился ко мне.

— А кто говорит, что путь к истине легок? Если ты не хочешь самостоятельно искать правду, давай, жуй телевизионную жвачку. Пути для поиска открыты — все зависит только от тебя.

— Не все могут пользоваться интернетом.

— Человек разумен по-настоящему только тогда, когда он способен к обучению. Не можешь научиться — значит твой интеллект недостаточен.

Его категоричность раздражала, но это было хоть что-то. И Безымянный был даже сложнее, чем казался.

…Дни текли, как песок сквозь пальцы. Я уже почти отчаялся найти в Цитадели что-нибудь плохое, что-то неправильное. Казалось, исполнилась мечта человечества о рукотворном рае. Но неожиданно мне пришлось убедиться, что древняя формула «ищите и обрящете», «кто ищет тот найдет», по-современному, не всегда верна. Неприятность нашла меня сама. Даже говорить об этом неловко…

Начнем с того, что я не женат. О причинах говорить сложно, как-то так получилось. С подругой я расстался (по своей инициативе), когда стал партизаном. Воевать так как мы, нельзя с женой и, тем более, детьми за спиной. Любая война представляет из себя смертельную опасность, и я не собирался оставлять вдову и малых детей.

Война оказалось прекрасной сублимацией либидо. Я и не замечал отсутствия близких отношений с противоположным полом: надо было планировать, наносить удар, прятаться и убегать. При этом происходил такой выброс адреналина в кровь, какой и не снился туристу-экстремалу, а ощущения от удачно проведенной операции с лихвой перекрывали эйфорию, испытываемую альпинистом на вершине (когда-то, один раз, черт дернул меня присоединиться к какой-то прогулке на гору близ Пятигорска, так что я знаю, о чем говорю).

Учеба оказалось схожей в этом отношении. Непрерывный поток информации не оставлял места ни для чего другого, так казалось мне поначалу. И тут я вдруг понял, что мне нужна женщина, причем, чем скорее, тем лучше. Я был просто подавлен таким предательством со стороны собственного организма. И тут вечером меня настиг звонок Безымянного, приказавшего явиться к нему, «если у меня будет время и желание», как сказал он. Кроме неуместных запросов организма, меня интересовал еще один вопрос, не менее неприятный…

Когда я устроился в кресле, Безымянный участливо спросил меня:

— Как ты себя чувствуешь?

— Я бы хотел, сначала, прояснить для себя пару вопросов, на которые не могу найти ответа сам.

— Ну?

— Моя комната оборудована камерами наблюдения или в одежде есть «жучки»?

Он приоткрыл рот и замер.

— Вот это да! — с каким-то странным восхищением в голосе произнес он после небольшой паузы, — Настоящий, живой параноик! Это у тебя с детства или благоприобретенное?

— Одна из наших первых встреч началась с Вашей записки с просьбой явиться к Вам. Мне в номер ее принес жук. Теперь я знаю, что они чересчур тупы и не могут самостоятельно носиться по коридорам, выискивая конкретного меня. Значит, Вы знали где я нахожусь. Как?

— Молодец! — теперь его восхищение было не наигранным, — Правда, все равно, параноик. Наверное, партизанство так повлияло. Я же отправил к тебе Всеволода — показать Цитадель, так?

Не дожидаясь моей реакции, он продолжал:

— Я послал зов Всеволоду, узнал, что вы уже расстались. Куда может пойти человек, проведший тут меньше суток? В Спортивную Секцию, в Медицинскую Секцию или к себе в комнату. Я позвонил врачам — тебя не было. Попросил Всеволода послать жука в Спортивную Секцию — тебя не было. Значит, ты — в своей комнате. Вот и все, обычный дедуктивный метод. Элементарно, Ватсон!

Он сделал глоток из непременного бокала с соком.

— Вообще, нам нет необходимости следить за кем-то, даже за тобой. Если мы признали тебя равным себе, о какой слежке может идти речь? И, все-таки, как ты себя чувствуешь?

Я вновь проигнорировал этот вопрос: говорить было как-то неудобно.

— И еще меня беспокоит вопрос дискриминации людей в Цитаделях.

— Дискриминации? Если ты имеешь в виду то, что здесь почти одни русские или так называемые «русскоязычные», смею тебя заверить, в американских Цитаделях — сплошь одни американцы.

— Я не о том. Дискриминация-то по половому признаку! Тут девчонок — раз, два и обчелся!

— А, вот ты о чем! — он ласково улыбнулся, — Это, действительно, проблема. Ты, надеюсь, знаешь, что женское мышление отличается от мужского?

— Знаю.

— Девушек у нас здесь меньше десяти процентов — и эти цифры почти не разнятся в разных Цитаделях. Подавляющее большинство женщин не способны к точным наукам.

— А Софья Ковалевская? А Мария Кюри?

Безымянный вздохнул.

— Ты можешь сказать, какие достижения в науке были у Ковалевской? Я могу. Пара задач о вращении тел, из области дифференциальных уравнений, — вот и все. Достижения Кюри, конечно, существенно выше. Но ты смог привести лишь два примера, навязших в зубах у всех. Это ведь простая пропаганда, призванная убедить всех в том, что женщина ничем не отличается от мужчины. А мышление-то — разное. Нам нужен мужской тип мышления, четкий, логичный, абстрактный. Женщины более практичны, более эмоциональны, нормы их логики отличаются от математической. Пока мы не можем использовать это в полной мере. Женщин, обладающих мужским типом мышления, на самом деле, больше, чем кажется. Если хочешь знать, те девушки, которые учатся рядом с тобой, все получат класс не ниже седьмого, правда, и не выше второго. А среди юношей будут и те, кто не сможет подняться выше десятого класса. Это уже не мои рассуждения, это — статистика. Ты так и не ответил на мой вопрос: как ты себя чувствуешь?

Отмалчиваться дальше было бесполезно. Я собрался с духом и, стараясь быть спокойным, ответил:

— Мой организм взбунтовался против меня. Я считаю это настоящим предательством с его стороны.