Они украли бомбу для Советов - Долгополов Николай Михайлович. Страница 10

— А мама работала?

— В оркестре детского театра после приезда из той, второй командировки. После войны — в цирке на Цветном бульваре. В 1951-м ее уволили.

— За что?

— За честность. Мама продала инструмент и с тех пор больше не работала.

— У вашего отца было много друзей?

— Как вам сказать… Насколько я понимаю, когда отец вернулся в 1962-м после четырнадцати лет отсутствия, стариков, которых он знал, осталось мало. А с довоенных времен почти никого: все в отставке или поумирали. Однажды случайно у Лубянки встретил Кренкеля. Помните, был такой знаменитый полярный радист? Они с папой служили еще в двадцатых в радиобатальоне. Кренкель спросил: «Ты что здесь делаешь?» И отец ответил: «Работаю музейным экспонатом». Восстановилась дружеская связь. Очень хорошие отношения были с Кононом. (Разведчик-нелегал Конон Лонсдейл-Молодый, как и Абель-Фишер, был арестован, но только в Англии, и тоже обменен — на английского разведчика. — Н. Д.)

— Но Лонсдейл был гораздо моложе вашего отца.

— И моложе, и совершенно другой по характеру. Папа — сдержанный, а Конон — экстравагантный, но были на «ты», дружили. Из Конона красноречие било фонтаном. И вот он о своем деле много говорил. Для красного словца или потому, что об ушедшем. И на «Мертвый сезон» они вместе ходили.

— Тогда народу впервые показали полковника Абеля и в общих чертах рассказали, чем он занимается. А как его уговорили в этой картине сняться?

— Отец был не слишком доволен. Говорил, ничего из этого не выйдет. Смешно разучивать текст. Но ему было безумно интересно.

— Конечно, все-таки фильм о судьбе разведчика.

— Да нет, он обожал хотя бы в общих чертах осваивать что-нибудь новое. Это было потребностью. Новизна волновала, притягивала. И если в новом деле удавалось приобрести некий профессионализм и самому, то интересовало вдвойне. Ему было любопытно, как его начнут снимать, как это происходит на самом деле. У нас часто бывал сценарист фильма Владимир Вайншток — остроумный, ехидный человек, прямо сплошное удовольствие. На съемки отец с Кононом не ходили, но кадры какие-то смотрели. В основном чертыхался Конон, а папа ему подпевал-поддакивал. Вайншток хорохорился: «Вы оба ничего не понимаете в жанре. Драка и погоня — обязательная принадлежность». А эти в два голоса: «Драк быть не должно. Погоня — это уже не разведка. Не та проба». Я знаю, что Конон с папой были в восторге от первой серии. Там посещение бегов, музыка с одними и теми же пластинками. Им нравилось. Как я понимаю, это хотя бы приблизительно походило на то, чем они занимались. А вторую серию-боевик папа назвал «клюквой разувесистой».

— Эвелин, осталось здесь, на даче, что-нибудь сделанное отцом?

— Беседка — моя семейная реликвия. И больше ничего. Его рисунки, картины — в Москве. А те, с которыми у меня душевных связей не было, отдала. Он их делал там, и я их не хотела.

— Но почему?

— Вот приходит человек и спрашивает: «А кто это на картине? А гдей-то такая природа? Это негр?» Отец всегда отвечал: «Да, бродяга». И остальное его просто не волновало. А я не знаю, что сказать, и эта ситуация раздражает и меня, и людей.

— Несмотря на некий налет таинственности, мне почему-то кажется, что о вашем отче народ знает немало. Мы в поселке заблудились, но на дачу вашу нас выводили дружно и точно.

— Верно. К нам как-то приезжал директор Ботанического сада, с которым познакомились у Кренкелей. Он тоже плутал и искал: «Где тут дача Фишеров?» А ему: «Так это к знаменитому шпиону Абелю — вам вон туда». И отец от этого страдал по-настоящему. Он-то надеялся, что вернется и от псевдонима освободится. Но так и не удалось.

— Да и как, если имя стало легендой.

— Мама тоже была недовольна. Это был такой скандал, когда решалось, где папу похоронить. Если на Новодевичьем кладбище, то только как Абеля. Мама отрезала: «Нет!» И я тут тоже выступила. И мы настояли на том, чтобы папа был похоронен под своим именем на Донском кладбище. Мы были против Новодевичьего в принципе. Отец ненавидел само понятие престижа.

— Эвелин, и вы сохранили фамилию отца?

— Да. Я ее никогда не меняла. И полагала, что именем Вильяма Генриховича Фишера могу всегда гордиться.

ДВОЙНИК ГЕРОЯ КГБ ТРУДИЛСЯ ТАМ ЖЕ

Не совсем понятная тема: почему же арестованный в США Вильям Генрихович Фишер назвался именно Абелем? Допустим, для американцев фамилия не воспринималась чем-то отпугивающе иностранным, тем более произносят ее в Штатах «Эйбел» с ударением на первом слоге. Сам полковник годы спустя объяснял, что, взяв имя друга, попытался дать понять нашим: да, в тюрьме именно я, и я — молчу. Только каким образом в Москве обязаны были уразуметь, что взят как раз нелегал Фишер, оставалось непонятным. Ведь в США он действовал под фамилиями Голдфус, Коллинз, под именем Марк… Однако на Лубянке разобрались довольно быстро.

И даже вернувшись домой, полковник терпеливо переживал. До конца дней своих оставаться для народа Рудольфом Абелем, а для домашних и сослуживцев Фишером или Вилли, оказалось испытанием не из приятных. Однако легенде было уготовано оставаться легендой, а тайне — тайной.

Хотя бы потому, что и настоящий Абель был нелегалом из НКВД-НКГБ. Этой главе никогда б не появиться, если бы:

а) не улетело столько лет;

б) не изменилось время;

в) не естественное желание дочери разведчика Фишера — Эвелины Вильямовны Фишер — рассказать правду об отце и его ближайшем друге.

И появились на моем столе аккуратно отпечатанные странички из личного дела «Рудольф Иванович Абель» с пометкой:

«Все предоставленные в приложении документы являются выписками из дела № 308797 без изменения оригинальных текстов».

Не изменил «тексты» и я. В них все, как есть.

Самая пора поведать о нем — одном из десятков тысяч, если верить номеру досье, бойцов не совсем видимого довоенного и военного фронтов. Начнем?

Автобиография от 18 февраля 1943 года, написана собственноручно:

«Родился я в 1900 г. 23/IX в гор. Риге. Отец — трубочист, мать — домашняя хозяйка. До 14 лет жил у родителей. Окончил 4 кл. элементарного училища. В 1914 году работал мальчиком-рассыльным в Риге. В 1915 году переехал в Петроград. Вечерами учился на общеобразовательных курсах и сдал экзамен за 4 кл. реального училища».

И тут началось — революция. Северный флот, доброволен на военно-морских кораблях красных.

«В должности рядового-кочегара отбыл на фронт. Участвовал на миноносце «Ретивый» в боях за Казань, по очистке рек Волги и Камы от белых, ходил на операцию в тыл белых на миноносце «Ретивый». В этой операции отбили у белых баржу смерти с заключенными».

А дальше понеслось: бои под Царицыном, где флотилия обороняла город, класс радистов в Кронштадте… Чу, вот и первая зацепка для будущей профессии. Пока же плавал на кораблях, заведовал радиостанцией на острове Беринг, служил радистом на Командорских островах. А в июле 1926 года — приглашение работать комендантом в шанхайское консульство. Здесь дороги Абеля и ОГПУ окончательно пересеклись:

«Был направлен в Пекин, где работал радистом в Советском посольстве до разрыва дипломатических отношений с Китаем в 1929 году. С 1927 года работаю в органах ОГПУ в Иностранном отделе».

От себя добавлю: кажется, в Пекине был шифровальщиком.

Но вот дальше семи лет как не бывало. Потеря для биографов, но не для госбезопасности:

«В 1929 голу был направлен на нелегальную работу за кор-лон. На этой работе я находился по осень 1936 гола».

Нет, не долгий провал в памяти и личном деле. Записей не будет. Маленькая ниточка могла бы потянуться в прошлое, а там — копание в архивах, и вдруг если не свидетели, то следы, догадки… Так в какой все-таки стране трудился сын трубочиста, свободно владевший немецким, английским, французским? В справке по архивному личному делу № 308797 — уклончивый ответ: