Отцы наши - Уэйт Ребекка. Страница 7

Когда Малькольм вернулся в комнату, Томми выключил пылесос и, опершись на трубу, обозревал дело рук своих.

— Неплохо получилось, — сказал он.

— Да. Стало гораздо лучше, — одобрил Малькольм. Он вспомнил, как Томми ребенком вытирал пыль или мыл посуду и как он всегда хотел, чтобы его труды не остались незамеченными. Малькольм снова огляделся и произнес, понимая, что получается немножко смешно: — Да комнату не узнать.

Томми выдернул пылесос из розетки и смотал шнур, а Малькольм положил постельное белье на кровать. Но когда он начал расправлять простыню, Томми сказал: «Я сделаю» — и подошел к нему, как будто хотел забрать ее.

— Да ладно, давай я.

— Нет, я сам.

Малькольм отступил, удивленный настойчивостью Томми.

Неужели он помнит все те разы, когда им с Хизер приходилось перестилать ему постель в детстве? Малькольм надеялся, что дело в чем-то другом.

Спустив пылесос вниз, он заметил на обувнице рюкзак Томми. Когда Малькольм его поднял, он показался ему слишком легким. Он вообще привез с собой какие-нибудь вещи, кроме тех, что на нем? А они были никак не по погоде.

В комнате Томми аккуратно натягивал простыню на углы матраса.

— Я принес твою сумку, — Малькольм поставил ее рядом с дверью, чувствуя, будто переступил какую-то грань, как-то нарушил личное пространство Томми.

— Спасибо, — поблагодарил Томми.

Они немного помолчали.

— Ванная дальше по коридору, — сказал Малькольм.

— Я знаю. Я помню.

— Ну да, конечно. — И снова помолчали, потом Малькольм произнес: — Ладно, я пойду займусь ужином. Спускайся, когда будешь готов. Не торопись.

Он вышел из комнаты, аккуратно закрыв за собой дверь.

В кухне Малькольм обозрел содержимое холодильника. Он был так потрясен приездом Томми, что ему пришлось долго собираться с мыслями. Он решил разогреть остатки пирога с курицей, приготовленного пару дней назад, но на двоих его не хватит. Есть же картошка, внезапно сообразил он; печеная картофелина, немного овощей и пирог — они наедятся. Он услышал, как наверху включили душ, как зашумели трубы, и с облечением понял, что Томми прямо сейчас сюда не спустится.

Когда Томми пришел, ужин был уже почти готов и Малькольм накрывал на стол. Волосы Томми были влажными после душа, но на нем была та же красная в клеточку рубашка, тот же свитер и те же джинсы, что и раньше. Томми нерешительно мялся у двери, пока Малькольм не сказал: «Садись». Тут его осенило, что надо предложить Томми выпить, но сам он почти не употреблял, так что в доме была только бутылка виски и какое-то старое шерри еще с тех времен, когда Хизер была жива. Виски, подумал он, будет в самый раз, но когда он предложил его Томми, смущенно извинившись, что у него нет ни пива, ни вина, тот поспешно отказался.

Малькольм суетливо раскладывал еду на тарелки, приговаривая:

— Тут не так много, уж что осталось. Надеюсь, ты не вегетарианец? — Эта мысль только что пришла ему в голову.

— Нет.

Малькольм наблюдал за тем, как его племянник трогает столовые приборы — слегка подвинул вилку, провел пальцем по ручке ножа, — но он не мог определить, от нервозности это или от рассеянности. Вдруг Томми спохватился и положил руки неподвижно на стол, одна на другую. Малькольм подумал, что он выглядит изможденным. Круги под глазами были почти багровыми, а само лицо — неестественно бледным, такого цвета, какой бывает у тяжело больных или мертвых.

Малькольм принес тарелки. Наверное, решил он, Томми нужно как следует поесть и хорошенько выспаться, но он не знал, его ли это слова или Хизер.

Они сидели друг напротив друга и молча ели. Малькольма это устраивало. В отличие от Хизер он никогда не тяготился тишиной, не чувствовал потребности говорить, просто чтобы что-то сказать. Но он отвык есть в чужом обществе. Он знал, что его поведение за столом неидеально — на это ему часто указывала Хизер, и в ее отсутствие дело могло стать только хуже. Он сгибался над едой, клал локти на стол и не опускал столовые приборы, пока жевал, — Хизер утверждала, что воспитанные люди так не делают.

Но Томми тоже не особенно умел вести себя за столом. Он ел быстро, опустив голову, как будто стараясь поскорее выполнить неприятную домашнюю работу. А может, он просто голоден как волк, пришло в голову Малькольму.

Наконец, почти закончив есть, Томми спросил:

— Ты сам это приготовил? Пирог? Малькольм кивнул с набитым ртом.

— Вкусно, — оценил Томми.

— Пару дней назад он был вкуснее, — возразил Малькольм, проглотив кусок. — Разогретый уже не то.

— Не помню, чтобы ты готовил, — сказал Томми. — Вроде этим всегда занималась Хизер.

Малькольм сам удивился, каким интимным показалось ему это замечание, как быстро и болезненно воскресает прошлое. Вот тут, на этом же самом месте, Томми сидел в детстве, Хизер квохтала над ним, а Малькольм молчал, предоставив ей самой с ним разбираться.

— Я научился после смерти Хизер, — объяснил он. — Пришлось. Оказалось, это не так трудно. Нужно просто найти рецепт и следовать ему. Тут нет никакого волшебства. — Он замолчал, почувствовав, будто предает этими словами Хизер. — Но я не умею готовить так, как она. Делаю, что получится.

Томми кивнул и больше ничего не сказал. Он закончил есть и положил приборы на стол. А через мгновение как будто опомнился, взял нож и вилку и ровно сложил их на тарелке. Затем оперся головой на руку. Казалось, он засыпает за столом.

Малькольм тоже покончил с едой и осторожно посмотрел на часы на стене. Была только половина девятого. Обычно в это время он выпивал чашку чая и читал книжку в гостиной или включал телевизор. Он пытался представить, как Томми проводил вечера, но ему ничего не приходило в голову.

Он встал, чтобы убрать со стола, но Томми сказал тоном, к которому Малькольм уже начал привыкать:

— Я сделаю.

— Поставь их у раковины, — ответил Малькольм. — Я вымою завтра утром.

Оставлять грязную посуду на завтра было одной из тех немногих слабостей, которые он позволил себе после смерти Хизер. В остальном он старался строго придерживаться ее распорядка.

Томми аккуратно сполоснул тарелки и приборы и поставил их рядом с раковиной. Он остался стоять, опершись на столешницу.

— Хочешь чаю? — спросил Малькольм. — Можем посмотреть телевизор, а еще у меня есть газеты… (Трехдневной давности, что для здешних мест было совсем неплохо, но у Томми могли быть другие взгляды на этот счет.)

— Я бы лучше лег спать, если ты не против. Трудный день.

— Конечно, — ответил Малькольм, стараясь скрыть облегчение. — У тебя есть все, что нужно?

Томми кивнул.

— Я только налью себе стакан воды на ночь.

Малькольм вспомнил, что он так делал и в детстве. У многих людей есть такая привычка.

— Ты знаешь, где тут все, — сказал он, не совсем уверенный в том, вопрос это или утверждение.

— Да.

— Хорошо. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответил Томми. Он помолчал немного, потом налил себе воды и вышел из кухни.

Оставшись в одиночестве за кухонным столом, Малькольм глубоко вздохнул. Он был рад, что Томми лег спать рано, так что им не пришлось совершать вечерний туалет в одно и то же время, вежливо пропускать друг друга в узком коридорчике по дороге в ванную, в пижамах чистить зубы по очереди.

Он поставил чайник и снова с тоской подумал о Хизер. Она бы знала, что делать, она бы все упростила. Малькольм признался самому себе — только в этот момент, пока он был один, — что не хотел бы, чтобы Томми жил у него. Он понимал — и не постеснялся бы об этом заявить, — как сильно он подвел этого мальчика. Как они все его подвели. И все равно не хотел, чтобы Томми был здесь, этот молодой человек, которого он совсем не знал, но который был до жути похож на Джона. Он не хотел разговаривать с ним, не хотел вспоминать. А пуще всего он не хотел признавать, что к тому времени, как Томми покинул остров, он начал его бояться, хотя изо всех сил старался побороть это чувство и ненавидел себя за него. Он напоминал себе, что Томми еще ребенок, которому пришлось столько вынести. Но тогда в Томми уже проявилось неистовство. Он уже стал причинять людям боль.