Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909 - Богданович Татьяна Александровна. Страница 46

Из фантастической, вынырнувшей прямо из средневековья Венеции, мы мгновенно перенеслись в шумный современный Милан, хотя главный его магнит — великолепный, беломраморный, тоже средневековый собор.

В Милане надо было принимать решение — или ехать прямо в Женеву, или попытаться совершить переход пешком через перевал Мон-Сени.

Все опытные, знающие, благоразумные люди уверяли нас, что сезон пеших восхождений на горы еще не наступил и все равно придется вернуться. Но мы упрямо стояли на своем. Ждать было некогда, а отказываться никак не хотелось. Разумных соображений мы привести не могли, а только твердили, что нам хочется этого. И так как известно, что «против глупости сами боги борются безуспешно», то мы и победили. Мы сели на поезд, доставивший нас на станцию Домодасола, откуда идет фуникулер до начала пешеходного перевала.

Мы были единственными пассажирами, вышедшими на этой станции. Люди не смогли удержать нас, теперь очередь была за небом, и оно добросовестно исполнило свою обязанность. Только что мы вошли на станцию — большой, совершенно пустой, скудно освещенный сарай, как началась одна из тех горных гроз, которыми пугают путешественников. Голубые молнии во всех направлениях пересекали небо, освещая таинственным светом сарай, раскаты грома раскалывали небесный свод, обрушивая на нас окружавшие нас горы, убеждая бежать, спасаться. Но куда? Безвыходность рождает смелость отчаяния. Мы предались воле разбушевавшихся стихий и заранее радовались при мысли о том, как будем рассказывать о своей неустрашимости.

Наконец, гроза стала понемногу стихать, и одновременно послышался свисток игрушечного паровозика, спешившего за нами. Быстро переступая карликовыми ножками, он подвез к площадке пустой крошечный вагончик, мы вошли в него, и он повлекся куда-то в горное ущелье, все озаряемое молниями и глухо ворчащее навстречу нам.

Вот и конечная станция. Трудно описать изумление содержательницы постоялого двора, когда мы вошли к ней и объяснили наше желание.

— Сезон еще не наступил, — повторяла она, вслед за другими.

Помимо того, ее чрезвычайно удивили наши легкомысленные, совсем не альпинистские костюмы.

Пользуясь необыкновенной легкостью и удобством пересылки вещей в Швейцарии, сначала мы отправили вперед чемоданы, потом ручной багаж и, наконец, даже жакеты, оставшись только в юбках и батистовых блузках. И действительно в долинах было уже жарко, но в горах температура совсем иная, а этого мы и не рассчитали.

— Что же мне с вами делать? — ужасалась участливая швейцарка.

В конце концов, она нашла выход. Все равно нам необходим проводник до Шамони, куда мы направлялись. Ну, так она закутает нас в платки, а мы отдадим их проводнику, и он принесет их обратно.

Выходить надо было до рассвета, так как солнце, теперь уже жаркое, растапливало днем замерзший за ночь снег, и тогда идти было опасно. Насколько глубок был снег, мы поняли, увидав телеграфные столбы, от которых торчали только самые верхние чашечки.

Хозяйка накормила нас и уговорила все-таки немного прилечь, чтоб поберечь силы. Мы уже начали немного смущаться — силы! Неужели нужны в самом деле какие-то особенные силы?

В три часа утра хозяйка пришла за нами, закутала каждую в несколько платков, заколола как можно выше наши юбки и передала с рук на руки проводнику, пожелав нам всего самого доброго.

Несколько десятков обычных шагов в гору, в продолжение которых мы успели подумать: «Что же тут такого особенного?», как внезапно это «особенное» началось.

Перед нами была почти совершенно отвесная снежная стена, покрытая настом, т. е. оттаявшим за день и заледеневшей за ночь снегом.

Мы в недоумении оглядывались, уверенные, что где-нибудь есть тропинка, хоть и крутая, но доступная. Но тропинки не было.

— Что ж, назад? — насмешливо спросил Михаил Вильямович.

— Ни за что, — ответила Мума. — Идите же. Пусть он покажет, что надо делать, — кивнула она в сторону проводника.

Проводник укрепил в снегу свою палку, потом с легкостью шагнул наверх, укрепил ее выше и шагнул еще. Затем он вернулся, протянул руку Муме и объяснил ей, чтоб она ставила ногу в его следы, поддержива-ясь с другой стороны своей палкой.

На мою долю остался весьма мужественный и достаточно сильный, но совершенно неопытный проводник. Мы с ним значительно отстали, но все-таки кое-как подвигались вперед.

Сколько времени длилось это восхождение, не могу сказать, но что ничего подобного мы себе не представляли — это верно.

Наконец, мы достигли вершины перевала и перед нами открылся изумительный вид на переливающуюся всеми лучами восходящего солнца горную цепь, сверкающие ледники, гигантский Монблан. Этот дивный вид вознаградил бы нас за всю невероятную трудность восхождения, если б можно было вдосталь полюбоваться им.

Но нас ждала неожиданная неприятность.

Проводник вдруг заявил, что если он пойдет провожать нас до Шамони, то уже не успеет в этот день возвратиться назад, а ему это необходимо. Другой дороги тут нет, Шамони прямо перед нами. Стоит только спуститься с перевала, а там проезжая дорога.

— Спускаться совершенно все равно где, — убеждал он нас. — Идите себе прямо. Предупреждаю об одном, не подходите близко к телеграфным столбам. Они нагреваются всего сильнее, и можно провалиться. А извлечь оттуда довольно трудно. Ну, решайтесь скорее, ни вам, ни мне не стоит терять времени. Снимайте платки, я отнесу их хозяйке.

И это еще! На перевале дул ледяной ветер, а нам так хотелось насладиться еще всей этой божественной красотой.

Но… что поделаешь! Мы сняли платки и сразу точно окунулись в ледяную ванну. В одну минуту наш коварный проводник исчез. Мы остались одни на снежной верхушке перевала.

Посидеть и отдохнуть — о чем мечталось — нечего было и думать.

Надо было сейчас же спускаться вниз. Ну, все-таки вниз, а не вверх, утешали мы себя.

Вскоре пришлось убедиться, какое это плохое утешение. Если мы не хотели скатиться кубарем с перевала до самой долины, надо было употребить не меньше усилий, чем при подъеме. По счастью еще альпийские палки мы купили в собственность, чтоб сохранить на память, а то худо бы нам пришлось.

Обливаясь потом под жгучими лучами солнца, увязая в рыхлом снегу, всеми силами удерживаясь, чтобы не скатиться, мы ползли, карабкались, хватаясь друг за друга и чуть не плача.

Наконец, мы добрались до более покатого склона и смогли хоть выпрямиться. Но тогда оказалось, что наши с Мумой юбки на аршин от подола до того набухли от таявшего снега, что превратились в огромную, непосильную для нас тяжесть. Самоотверженный брат предложил выжать Мумину юбку. Мума великодушно выжимала мою. Когда вместо пуда, каждая стала весить полпуда, мы продолжили путь.

В маленькой деревушке у самого подножия Альп мы зашли в деревенский трактирчик, попросили себе с Мумой комнату, молока с хлебом и отдали просушить наши юбки чулки и ботинки.

Оставалось только вооружиться терпением, но именно терпения у нас и не хватило. Чулки высохли очень быстро, юбки тоже, хотя вид, какой они приняли, испугал бы и самого невзыскательного человека.

Но кожаные ботинки и не собирались сохнуть, а когда мы попытались натянуть их на сухие чулки, задача оказалась непосильной.

Пришлось в Шамони идти босиком, в надежде, что там найдется сапожник, который возьмется поставить ботинки на колодки и так просушить их.

По счастью, это удалось сделать, но настроение оказалось вконец испорченным. Мы мечтали только об одном — лечь и отдохнуть.

Омнибус в Женеву отходил рано утром.

Только назавтра днем, въезжая в нарядную, блещущую чистотой Женеву, мы вполне поняли, какую огромную глупость совершили, не послушавшись советов разумных людей.

Когда нас высадили у конторы омнибусов, мы буквально не знали, куда деваться. Зайти в том виде, в каком мы были, даже в самый скромный отель, представлялось немыслимым.

Михаил Вильямович пошел доставать наш багаж и остальные вещи, мы же с Мумой, как неприкаянные, бродили около конторы.