На фронтах «холодной войны». Советская держава в 1945–1985 годах - Спицын Евгений Юрьевич. Страница 45

Как утверждают многие историки (М. М. Наринский, А. М. Филитов, С. Я. Лавренов, И. М. Попов [285]), если проанализировать беседы И. В. Сталина и В. М. Молотова с послами западных держав сразу после начала кризиса, то действительно можно усмотреть намерение советской стороны заставить союзников отказаться от планов создания Западногерманского государства и все же подтолкнуть их сесть за стол переговоров. Иными словами, введением полномасштабной блокады Западного Берлина Советский Союз хотел если не помешать, то как минимум замедлить сам процесс появления на европейской политической карте нового Западногерманского государства, которое неизбежно должно было встать под знамена США. При этом сама блокада, по мнению Москвы, не несла в себе особого риска возникновения войны, поскольку сохранялась возможность сделать обратный ход. Вместе с тем с началом блокады 16-я воздушная армия генерал-лейтенанта Ф. И. Агальцова, которая составляла костяк ВВС Группы советских оккупационных войск в Германии, была приведена в состояние повышенной боевой готовности. Эта готовность, естественно, не означала приказа на открытие огня по транспортам бывших союзников, однако во всех ведущих мировых столицах этого, конечно, не знали, а потому там воцарились напряженность и панический страх перед неизвестным будущим. Понятно, что для самих американцев это означало полную компрометацию их новой европейской политики, являвшуюся для них важнейшим послевоенным приоритетом.　

Тем временем в самом Вашингтоне вновь развернулась острая дискуссия в отношении путей выхода из кризиса. Ряд политических и военных деятелей, в частности министр армии К. Роял и глава президентского аппарата адмирал У. Дихи, считали, что «американская военная позиция в Берлине безнадежна вследствие явной недостаточности необходимой силы» и поэтому «было бы предпочтительней для будущего США уйти из Берлина». Однако их оппоненты, прежде всего генерал Л. Клей и его политический советник Р. Мэрфи, напротив, активно настаивали на очень жестком противостоянии Москве, вплоть до применения военной силы, и требовали не останавливаться даже перед угрозой развязывания новой мировой войны.　

Как утверждают те же С. Я. Лавренов и И. М. Попов [286], в первые дни «большой блокады» генерал Л. Клей неоднократно призывал Вашингтон одобрить его план прорыва блокады военным путем, который включал бы не только проведение военных конвоев до места назначения, но и в случае необходимости бомбардировку советских аэродромов в Восточной Германии и нанесение ударов по советским войскам, задействованным в этой блокаде. Однако против этих мер категорически возражали ряд авторитетных американских политиков, в частности американский посол в Москве Уолтер Смит, который не раз предупреждал высокое начальство, что любая попытка осуществления вооруженного конвоя «может быстро перерасти в крупный вооруженный конфликт». Правда, по мере развития Берлинского кризиса в Вашингтоне сложилось общее мнение о том, что уход из Берлина станет непоправимым ударом по престижу самих США.　

Оптимальный выход из этой тупиковой ситуации неожиданно подсказала сама жизнь. Как было сказано выше, в первые дни кризиса генерал Л. Клей в качестве временной меры для доставки продовольствия и других товаров в западные сектора Берлина прибегнул к использованию транспортной авиации, и это совершенно неожиданно оказалось эффективной мерой. В конечном счете был выбран именно этот вариант противодействия блокаде, хотя на тот момент никто в Вашингтоне не был уверен, что для преодоления кризиса этого окажется достаточно, мало кто верил, что воздушный мост сможет длительное время бесперебойно обеспечивать Западный Берлин всеми необходимыми ресурсами. Но уже в конце июля 1948 года на заседании Совета национальной безопасности США генерал Л. Клей гарантировал эффективность воздушного моста, который проработал аж до 30 сентября 1949 года, хотя блокада Берлина была полностью снята еще 4 мая того же года. Надо сказать, что в современной историографии существуют различные оценки как самих масштабов, так и эффективности воздушного моста. Но, на наш взгляд, наиболее достоверные оценки содержатся в работах военных спецов, в частности в мемуарах генерала армии А. И. Грибкова, который утверждал, что к его осуществлению были привлечены 57 000 военнослужащих союзных войск, 405 американских и 170 британских самолетов, которые совершили более 277 200 самолетовылетов в Берлин и доставили более 2,35 млн. тонн грузов [287].　

Надо сказать, что преодоление блокады с помощью воздушного моста в западной и отчасти нашей историографии частенько изображают крайне пафосно и крайне однобоко, как некую «моральную победу Запада», «успешную и героическую акцию», спасшую от голодной смерти сотни тысяч западных берлинцев. Однако подобные оценки очень далеки от истины, что достаточно убедительно показал в своей статье «“Блокада Берлина” и продовольственный вопрос: забытые аспекты» профессор В. А. Беспалов [288]. Достаточно сказать, что только в августе-сентябре 1948 года по прямому указанию маршала В. Д. Соколовского начальник берлинского гарнизона генерал-майор Александр Георгиевич Котиков организовал поставку в Западный Берлин около 850 тыс. тонн продовольственных грузов, что почти в 1,75 раза превышало все то, что западные «партнеры» смогли поставить по воздушному мосту в этот период [289].　

Естественно, вокруг этих мероприятий советской стороны на Западе была тут же организована громкая пропагандистская кампания: Берлин изображался «форпостом всего свободного Запада», который необходимо отстоять любой ценой. Причем в качестве средства «сдерживания Москвы» уже в середине июля 1948 года первый министр обороны США Джеймс Форрестол по личному указанию Г. Трумэна отдал приказ перебросить на территорию Великобритании две группы стратегических бомбардировщиков в составе 90 самолетов В-29, способных нести ядерное оружие на борту. И хотя в тот период вся эта акция явно походила на обыкновенный блеф, именно она стала составной частью реализации той самой доктрины «сдерживания коммунизма». Игра велась на грани фола, неопределенность в отношении намерений Вашингтона могла реально подтолкнуть Москву на крайние меры, вплоть до начала полномасштабных боевых действий. Именно поэтому в американских штабах на протяжении всего кризиса не прекращалась отработка разных сценариев возможных ответных действий. Но уже в октябре 1948 года проведенная в самый разгар кризиса штабная игра «Пэдрон» воочию показала американскому военно-политическому руководству, что выиграть войну против СССР США не смогут даже с помощью ядерного удара. В итоге это вынудило Вашингтон предусмотреть ряд нестандартных решений, вплоть до эвакуации американских войск со старого континента. Причем это намерение держалось в строгой тайне как от потенциального противника, так и от своих союзников. Хотя при этом Вашингтон не торопился отказываться и от идеи превентивного удара по СССР, о чем зримо говорит тот факт, что на протяжении 1946–1949 годов один за другим разрабатывались чрезвычайные планы превентивной ядерной войны против Советского Союза, в том числе «Дропшот», «Граббер», «Пинчер», «Бройлер», «Халфмун», «Флитвуд», «Оффтэкл», «Троян» и другие.　

Между тем известный российский специалист по германскому вопросу профессор А. М. Филитов в одной из своих последних работ [290] справедливо пишет о том, что ни одно из толкований причин возникновения Берлинского кризиса не дает ответа на естественный вопрос, чем же руководствовался сам И. В. Сталин, продолжая блокаду Берлина, когда уже обозначился явный успех воздушного моста между западными зонами и западными секторами Берлина, когда исчезли всякие перспективы как на уход союзников из Западного Берлина, так и на смягчение западной позиции по германскому вопросу, когда каждый день приносил новые пропагандистские выгоды Западу и проигрыш Москве, в том числе чисто экономический из-за западной «контрблокады» в виде разного рода торговых эмбарго и бойкотов. Очевидно, что сохранение такой напряженности в центре Европы имело с точки зрения советского руководства некую самоценность, если только «не сводить все дело к элементарному упрямству и иррациональности позднего сталинизма». Думается, что у И. В. Сталина в тот период «мог быть в данном случае какой-то рациональный расчет, связанный с соображениями глобального силового противоборства».