Синдром Вильямса (СИ) - Трапная Марта. Страница 35

— Я даже не знаю, останавливаются ли там поезда.

— Останавливаются, мы же видели, когда ехали.

— Кристина. Я обещаю, что ничего тебе не сделаю. Не скажу никому про тебя. Вообще ничего. Не знаю, почему ты так меня боишься. Не знаю, кто тебе промыл мозги этой историей охотников и эльфов, ты не похожа на ролевиков. Но я точно знаю, что если мужчина привозит девушку в лес, то он обязан увезти ее обратно. Я понимаю, ты не хочешь, чтобы я знал, где ты живешь. Хорошо, я не буду пытаться это узнать. Но оставить в лесу одну я тебя не могу, понимаешь? Это неправильно. Для меня неправильно. Вот ты говоришь, что не можешь убивать. А я не могу бросать девушек в лесу.

— В лесу я себя чувствую лучше, чем в городе, — перебила я его. — И я не одна. Я с собакой. Я могу жить в лесу годами.

— Если тебе захочется жить в лесу годами, — твердо сказал Матвей, — собирайся и живи. Но отправляйся в этот лес сама, без моего участия. — Он помолчал и добавил. — Кристина, я тебя очень прошу. Пожалуйста, сделай мне одолжение. Позволь отвезти тебя в город. Обещаю, больше я тебя никогда не увижу.

— Хорошее обещание, — сказала я. — А можешь пообещать, что никогда ни при каких условиях не станешь меня убивать?

— Кристина, ты мне спасла жизнь, как я могу тебя убить?

По-всякому, вздохнула я про себя, но вслух ничего не сказала. Матвей истолковал мое молчание по-своему.

— Хорошо. Я обещаю, что никогда ни при каких условиях не причиню тебе вреда и не убью тебя. Клянусь.

У него перехватило горло на последнем слове и голос стал совсем низким. Что ж, по крайней мере, это настоящая клятва.

— Договорились, — сказала я. — Бери вещи, поедем. Тебя Люда ждет…

Он мгновенно покраснел.

— Эээ… Я…

— Не оправдывайся. Она влюблена в тебя, а ты в нее. Я — флуктуация. Неконтролируемая реакция организма. Мне нет дела до твоей личной жизни, по большому счету… — Я улыбнулась. — Пойдем к машине.

Часть 4. Охотники и жертвы. Глава 1. Обратная сторона медали

Вечер неотвратимо превращался в ночь, а Матвей не возвращался. Можно было бы позвонить, но Елена Михайловна не любила мобильные телефоны. Они притупляют интуицию и лишают самостоятельности. Женщина стояла на балконе и смотрела на сумерки, которые становятся все плотнее, превращаются в настоящую тьму, вдыхала такой непривычный запах города и не могла избавиться от ощущения, что она не видит чего-то важного. Вернее, что она увидела что-то важное, но никак не может понять, что это. Как будто память самовольно взяла и отбросила прочь вещь, которую никак нельзя забывать.

Город шумел, но все тише. Как успокаивается дыхание засыпающего человека. Город, который давно стал безопасным. Это было хорошо, но немного неправильно. То есть для города это было как раз правильно. А вот для нее — нет. Она чувствовала себя ненужной. Еще не старой, полной сил, знающей много полезного и важного, умеющей такое, что дано немногим… и все ее тренировки, весь ее опыт, умение чувствовать опасность, безошибочно вычислять жертву в миллионом городе, превращаться в тень добычи и, наконец, брать свое — все это стало ненужным. Так, забив гвоздь, убирают в кладовку молоток, избавившись от мышей, прячут мышеловку… Елена Михайловна невесело рассмеялась. Мышеловка, которая должна гордиться своими успехами, вот кто она такая. Вот самое верное сравнение.

Прошуршали шины, мигнули огни фар. Елена Михайловна перегнулась через перила. Матвей торопливо шагал к подъезду: куртка распахнута, волосы встрепаны, глаза блестят. Мягкая, правильная походка. Инстинктивно верный выбор одежды. Жаль, что пропадет такая наследственность. Елена Михайловна еще раз вздохнула и отправилась открывать дверь.

Еще с порога ее обдало чужим запахом. Чужим, но слишком хорошо знакомым. Мед и цветы. Она втащила за руку сына в коридор и быстро захлопнула дверь. Запах не исчезал. Женщина смотрела на Матвея и не верила себе. Это был не ее сын. То есть нет, это был ее сын, роднее некуда. Но он пах как добыча. Какие-то неуловимые ноты, привкус тумана во рту.

Ее захлестнула волна ненависти — до черных пятен перед глазами, до спазма горла.

— Мама, что с тобой? Ты в порядке? — встревоженно спрашивал Матвей, а она смотрела на него и ничего не могла ответить.

— Я сейчас, я вызову скорую, мама, ты держись, — он взял ее за руку, и это была не его рука — она была мягкой и слишком нежной для ее сына. Он никогда так не прикасался к ней, с такой заботой. Он заставил ее сделать несколько шагов к креслу и почти насильно усадил. Она тут же вырвала руку.

Матвей бросился на кухню, на ходу доставая телефон.

— Не нужно скорую, — сказала Елена Михайловна, заставляя успокоиться.

Нет, но какова наглость! Взять потомственного охотника и сделать с ним такое! Это не наглость даже, это жестокое, извращенное издевательство!

— С кем ты был сейчас? — спросила Елена Михайловна.

— С Людой. А что такое, мам?

Матвей стоял перед ней, так и не сняв куртку, только рюкзак бросил в угол под вешалкой. Рюкзак был подозрительно большим. С таким рюкзаком к девушке не ездят. Да еще на машине!

Елена Михайловна твердо посмотрела на сына.

— Нет. Ты был не с Людой.

Он наклонил голову к плечу, как птица, и улыбнулся незнакомой кроткой улыбкой. Опять этот чужак в родном сыне! Невыносимая пытка. И главное, непонятно, что дальше делать и как с этим жить.

— Ты не хочешь снять куртку и разуться, например? Так и будешь стоять одетым?

Матвей нахмурился.

— Мама, что с тобой? Почему ты злишься? Я же звонил, предупредил, что буду поздно. Что-то случилось?

Она поднялась и подошла к сыну вплотную. Запах, тошнотворный запах свежей травы, цветущих лип и еще чего-то такого лесного… Елена Михайловна взяла сына за подбородок и заглянула в глаза.

— Матвей, что-то случилось не со мной, а с тобой, и Людочка здесь ни при чем. Я ее видела, я ее знаю, я даже говорила тебе, если помнишь, что буду рада видеть ее своей невесткой. Очень. А знаешь почему? Потому что она никогда бы не сделала с тобой того, что сделал с тобой кто-то другой.

Матвей рассмеялся, мотнул головой и отступил на шаг. Стащил куртку с одного плеча, потом с другого. Двигался неловко и словно бы берег одну руку. Елена Михайловна присмотрелась. Порез был между большим и указательным пальцем правой руки. Странный тонкий порез. Сложно представить, чтобы человек мог порезаться сам в этом месте. Если только он не левша.

— А что у тебя с рукой?

Матвей посмотрел на руку, на порез.

— Да так, поранился ножом.

Он присел и начал расшнуровывать ботинки. И снова — осторожно и медленно, словно бы боялся лишний раз пошевелить рукой. Елена Михайловна дождалась, пока он переобуется, потом прошла на кухню — там свет был ярче, и позвала сына.

— А теперь покажи, что у тебя с рукой.

Он послушно протянул руку. Она внимательно смотрела на тонкую полоску. Она уходила глубоко. Нож был острым и тонким.

— И что ты резал этим ножом, интересно?

— Хлеб, мама. Я резал хлеб и сыр.

— Не представляю, как можно порезать руку, режа сыр. Или это был какой-то особо твердый сорт сыра?

— Ага, гранит, — фыркнул Матвей. — Мама, честное слово, это был сыр и хлеб.

— Хорошо, — Елена Михайловна поджала губы. — А что это был за нож? Только не говори, что это был обычный нож. Этот нож не мог быть обычным.

— Тонкий, острый с обоих сторон. На конце острый, как игла. А в профиль его совсем почти не видно. И черного цвета, — сдался Матвей. — А еще я не знаю, из чего он сделан. Слишком легкий для стали.

— Блестел? — спросила Елена Михайловна.

Матвей покачал головой.

— Нет. И не отражал ничего. Очень удобный. Мне его отдавать не хотелось.

Женщине стало жарко и холодно одновременно. Один из легендарной шестерки Блуждающих Братьев? Да что за ерунда лезет ей в голову! Откуда здесь, в этом спокойном углу Вселенной, блуждающие стилеты?! Но с другой стороны, все сходится — и вид, и действие. С третьей стороны, если здесь появился Блуждающий Брат, значит, этот уголок стал уже не таким спокойным и даже, скорее всего, перестал быть уголком. И, наконец, в четвертых… Елена Михайловна решительно тряхнула головой.