Балаустион - Конарев Сергей. Страница 13

– Он – герой, – голос Леонтиска поневоле прозвучал торжественно и чуть нараспев, как у аэда.

– Герои – это сыновья богов, – возразила девушка.

– Он не от крови богов, он от их духа. Поэтому его так боятся такие, как твой и мой отцы, – губы Леонтиска искривила горькая усмешка. – Они знают, что он – их полный антипод, злой и бесстрашный. Они друзья македонцев и римлян, а он враг этих кровопийц, они любят пиры и театры, а он сутками упражняется с копьем и мечом в гимнасии, они чтут существующий порядок, мечтают о вечном сладком мире, он засыпает с мыслью о войне. Он – угроза всему их миру. Он ищет свободы там, где они довольствуются постыдным, но необременительным рабством. И, видят боги, они правы, что хотят уничтожить Пирра, сына Павсания, потому что он – пламя, в котором сгорят они и им подобные!

Было заметно, что Эльпиника изумлена страстностью речей бывшего возлюбленного, так не похожего сейчас на несмелого паренька, которого она знала по Олимпии. В этот миг в ней и самой что-то изменилось.

– Они хотят убить его, это правда, – негромко, словно через силу произнесла она, рассеянно поглядев в конец коридора, откуда раздавались приглушенные расстоянием страстные вскрики рабыни. – Я кое-что слышала, и сегодня, и раньше, в разговорах отца… Так, обрывки фраз, но общий смысл… теперь понятен. Но все равно я не могу уразуметь… Расскажи мне, расскажи все. Про себя, и про Пирра. Тогда, четыре года назад, ты ведь мне почти ничего не рассказывал…

– Рассказать тебе? – удивился Леонтиск. – Но зачем это, Эльпиника?

– Я хочу знать, – просто сказала она, с подозрением посмотрела на каменную скамью, на которой до того сидели стражники, затем со вздохом уселась. – С детства люблю увлекательные и страшные истории. Да и тебя хочу развлечь, не сидеть же тебе здесь в сомнительной компании этих уродов. Или ты предпочитаешь их мне? Хочешь, чтоб я ушла?

– Нет, – Леонтиск не выдержал и улыбнулся. – Останься. Я… я расскажу тебе. Но с чего начать?

– С самого начала, – она поджала под себя ноги и изобразила на лице глубокое внимание.

– Ну хорошо. Но это займет немало времени!

– Ничего, я думаю, ты можешь не торопиться. Папочка ведь обещал отпустить тебя еще не скоро!

Леонтиск этой шутки не оценил, но сдержав чувства, начал рассказ.

– Я, как тебе, наверное, известно, единственный сын в семье. Брат, родившийся годом позже меня, умер во младенчестве, я его практически не помню. С тех пор боги давали матери только дочерей, и после рождения младшей, Гиллании, мама захворала и скоро умерла. Отец сам с молодых лет выбрал карьеру военного, и тот же жребий определил для меня. Его твердым убеждением было, что наилучшее воспитание может дать только агоге, спартанская система обучения молодежи. Отец заранее договорился с кем-то из лакедемонских старейшин о том, что меня, сына афинского гражданина, примут на воспитание в агелу. Агелой спартанцы называют отряд учеников, вместе живущих и обучающихся военному делу. Так же называется и школа для юных воинов в целом. Так, в возрасте семи лет, мне пришлось попрощаться с родным домом. Мой учитель Филострат привез меня в Спарту и сдал на попечение наставнику агелы педоному Басилиду…

– Прощай, малыш. Будь достоин своего отца. Не забывай, что ты мужчина.

Голос Филострата был мягок и печален. Не отрывая взгляда от мальчика, учитель со вздохом поднял дорожный ларь, вскинул его на плечо. У Леонтиска нестерпимо защипало в глазах, но он сдерживался изо всех сил. Мужчины не плачут.

– До свиданья, учитель, – собственный голос показался ему чужим. – Я буду все делать так, как ты меня учил.

Филострат качнул окладистой, с проседью, бородой, помедлил, словно хотел что-то сказать. Так и не решившись, повернулся к выходу, поправил на плече ларь, кивнул на прощанье молчаливо взиравшему на сцену прощанья педоному, бросил последний взгляд на Леонтиска и вышел прочь. В помещении с голыми серыми стенами остался только перепуганный мальчик семи лет и сверлящий его взглядом сердитый на вид старик, одетый в просторный хитон, оставлявший открытыми мускулистые, огромные, совсем не стариковские руки.

– Идем со мной, – равнодушно произнес педоном и уверенным шагом отправился к двери, противоположной той, через которую вышел учитель Леонтиска.

Подхватив свой узел, мальчик поспешил за стариком. Миновав портик гимнасия, они вышли наружу и пошли по улице. Впрочем, улицей это назвать было трудно. Леонтиск поражался, глядя на неприхотливые дома спартанцев, стоящие без всякого порядка. Зачастую к каменным домам были пристроены деревянные хозяйственные постройки, мазанки рабов и свободной прислуги. Кое-где встречались даже загоны, в которых томилась, изнывая от жары, мелкая скотина. Все это разительно отличалось от того, к чему Леонтиск привык в родных блистательных и помпезных Афинах. Спарта же отличалась от деревни лишь небрежно замощенной улицей-дорогой, да выступавшими из-за деревьев и крыш строгими дорическими колоннами храмов.

Впрочем, глазеть по сторонам времени не было. Педоном Басилид, несмотря на свой почтенный возраст, быстро шел вперед, и Леонтиску приходилось почти бежать, чтобы поспеть за резвым стариком. Спустя половину часа они подошли к древним воротам в заросшей ползучей мелочью стене. У распахнутых покосившихся створок стояла в карауле четверка часовых – тяжеловооруженные пехотинцы-гоплиты. Старшему из них было не более восемнадцати лет, но Леонтиску они показались уже совсем взрослыми воинами. «Неужели и я когда-то стану таким?» – подумал он, с восторгом разглядывая сияющие выпуклые панцири, красно-синие султаны шлемов и мускулистые, застывшие на оружии руки.

Завидев педонома, часовые расступились и отдали честь – наклонив голову и прижав кулак правой руки к левой стороне груди. Басилид, слегка кивнув, молча прошел в ворота. Проходя мимо стражей, Леонтиск висками почувствовал их насмешливо-снисходительные взгляды. Юного афинянина распирало от любопытства. Ему страстно хотелось задать педоному сотню самых различных вопросов, но как только он догонял широкоплечего старика и открывал рот, безразличное выражение на лице спартанца возвращало прежнюю робость, отбивая всякую охоту заговаривать.

За воротами выложенная грубым булыжником мостовая превратилась в обычную утоптанную грунтовку. Видимо, для воспитанников агелы (а Леонтиск догадался, что уже ступил на территорию военной школы) мощеная дорога считалось излишним удобством. Через четверть стадия грунтовка уперлась в полукруглую вытянутую подкову бегового стадиона. За стадионом находился квадратный плац, посреди которого на кубе пьедестала возвышалась медная фигура Ареса-Эниалия, держащего в руке обнаженный меч. И хотя меч в опущенной руке божества смотрел острием в землю, поза повелителя битв излучала такую зловещую угрозу, что Леонтиск невольно передернул плечами. Сердце сжала тоска, все вокруг показалось до отвращения чуждым и нереальным. Мальчику захотелось закрыть глаза, а снова открыв их, проснуться и оказаться в своей высокой деревянной кровати под надежной крышей отцовского дома. Веки, подчиняясь безгласной команде, сомкнулись, но Леонтиск тут же споткнулся и чуть не упал. Педоном обернулся и, с подозрением поглядев на мальчика, презрительно проскрипел:

– Ты оступился? Дурной знак! Видно, непутевый ты, косолапый курицын сын!

Эти слова вкупе с занывшими от удара о камень пальцами ноги окончательно убедили Леонтиска, что происходящее – не сон, а самая что ни на есть горькая реальность. На миг он возмутился – его, сына стратега, нечасто обзывали подобными словами. Однако зловещий стрик не был тем человеком, с кем стоило пререкаться. Старательно избегая смотреть на пугавшую его мрачную статую, новичок-афинянин все так же молча последовал за широкой спиной педонома.

В ближайшем углу плаца два десятка юношей тренировались в поднятии тяжестей, другой угол занимал построившийся в две шеренги лицом друг к другу отряд мальчиков помладше, примерно одинакового с Леонтиском возраста. Мальчуганы азартно фехтовали громоздкими деревянными мечами. Сердце молодого афинянина заколотилось – он понял, что длинное путешествие близится к концу.