Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар. Страница 73
Традиционно на малой родине любого выбившегося литератора, мягко говоря, оценивают строго: если мы все ещё тут – почему он уже там? Но в данном случае куда более важным оказался другой вопрос: а не было ли явлено здесь скрытое раздражение ростовских партийных товарищей, напрямую причастных к расказачиванию?
Словно бы отвечая на публикацию 5 декабря 1928-го Шолохов – в компании Михаила Светлова, прозаика Николая Ляшко и ростовского поэта Григория Каца, – нагрянул в Ростов, где в течение четырёх дней дал несколько выступлений – в университете, на рабфаке, в доме работников Просвещения, на заводе «Аксай».
Из газет: «На вечер Мих. Шолохова, Мих. Светлова и РАППа собралось в Доме печати свыше 500 человек. Все выступления принимались восторженно. Особый успех выпал на долю т. Шолохова, читавшего новую главу из 5-й части “Тихого Дона”». Свидетельствует П. Вениаминов: «Михаил Шолохов, сидя за небольшим столиком на сцене, ровным, чуть взволнованным голосом стал читать новые главы из “Тихого Дона”… Мы видели могучий талант, хотя перед нами был простой, скромный молодой человек. После того как Шолохов сложил в папку рукопись, многие тут же поднялись на сцену и выразили восхищение. Похвалу писатель принял сдержанно».
Как наглядно умыл он своих критиков! Где ж авторы ваших подмётных писем, куда они все подевались? Почему залы полны совсем другими людьми?
Неожиданно главный редактор «Молота», участник Гражданской, коммунист Евсей Абрамович Цехер, явился к Шолохову на встречу и попросил разрешения дать для публикации главу «Тихого Дона».
Мысленно выругавшись, писатель дал первую главу третьей книги. 28 декабря «Молот» опубликовал её, сократив её текст с двенадцати до двух страниц и дав своё заглавие – «Казачья ”Война и мир”».
Заголовок сочинил Цехер.
Шолохов раскрыл газету и выругался уже вслух.
В декабре 1928 года нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский в итоговом интервью «Правде», подбивая итоги года, в числе прочего сообщил: «“Тихий Дон” – произведение исключительной силы по широте картин, знанию жизни и людей, по горечи своей фабулы… Это произведение напоминает лучшие явления русской литературы всех времён».
В «Красной панораме» (№ 1, 4 января 1929 года), в статье Луначарского «Литературный год» та же самая оценка была воспроизведена ещё раз. Нарком недвусмысленно поставил Шолохова в один ряд с Пушкиным, Достоевским и Горьким.
Той же зимой в журнале «Искусство» была опубликована статья Луначарского «Классовая борьба в искусстве». Бережно увещевая ортодоксальных леваков, объявивших классической традиции войну, он приводил в пример два главных, на его наркомовский взгляд, достижения молодой советской литературы: «Такие бесспорно глубоко художественные произведения, как “Разгром” Фадеева и “Тихий Дон” Шолохова, с очевидностью показывают, что авторы их учились у классиков. Форма у Фадеева очень близка к Толстому, с известной примесью Чехова. Форма у Шолохова – насыщенная реалистическая форма, к которой поднимались многие наши классики, выражая большие бытовые явления. Повредило это Шолохову и Фадееву? Конечно, нет…»
Шолохову – 24, Фадееву – 28. Нарком произвёл их в главные государственные писатели.
Новый, 1929 год Шолохов встретил в станице Вёшенской. Свой дом, дочка, мать, любимая женщина и третья книга романа в работе. Никаких долгов. Удивительные перспективы по новым гонорарам. «Донские рассказы» и две книги «Тихого Дона» читают по всей стране.
В первых трёх номерах журнала «Октябрь» за 1929 год начала публиковаться третья книга романа. Шолохова пригласили в члены редакционной коллегии журнала, оказав честь самому многообещающему автору.
Редактором «Октября» был уроженец Херсона, поэт и критик Семён Абрамович Родов. В редакционный совет входили поэт Александр Безыменский из Житомира, сын своего отца Иоиля-Шимона Гершановича, писатель Юрий Либединский из Одессы, сын своего отца Натана Либеровича, а также Леонид Авербах. Проверенные бойцы литературных баталий.
Шолоховский парадокс состоял в том, что он, по меркам тех лет, должен был восприниматься в качестве «попутчика». Однако он изначально выбрал себе самую что ни есть левацкую компанию. Если б Шолохов опубликовал свой роман в журнале «Красная новь», где закрепились «попутчики» и крестьянские поэты, с него сразу пролетарский критический спрос был бы втрое жёстче. Но заход через «Октябрь», с предварительной рекламой в «Правде», на какое-то время сбил пролетарским ортодоксам прицел. На левом фланге, в редакционном портфеле «Октября» не было сильных прозаиков, способных составить конкуренцию матёрым «попутчикам» – Алексею Толстому, Леониду Леонову или Всеволоду Иванову. Шолохов стал козырем «Октября».
Литература во второй половина 1920-х твёрдо воспринималась как часть политики – причём в куда большей степени, чем кинематограф или театр. С основными литературными новинками в обязательном порядке знакомилось всё партийное руководство. На какое-то время Шолохов угодил в зазор: патентованные литературные «пролетарии» – к пролетариату, впрочем, как правило, не имевшие никакого отношения, – видели в нём своего. Шолохов был им нужен – он усиливал их политический вес. Власть же в лице Луначарского (но не только его), занимавшая, как правило, куда более консервативные позиции, чем ортодоксы, радовалась шолоховскому явлению в силу сложившихся ещё в конце XIX века эстетических предпочтений. В их представлении Шолохов был идеальным образцом новой литературы: «классический», но «про классовую борьбу».
В итоге стало ясно, что до сих пор, за 12 лет существования Советской власти, столь обескураживающего успеха не имел никто из русских писателей.
Что-то нравилось одной литературной группировке, что-то прославляла другая. Кого-то принимала партийная критика, кого-то – интеллигенция «из бывших». Но чтобы писатель разом стал своим и для наркомов, и для рабочих, и для казаков, и для столичной публики, и для левацкой критики – такое случилось впервые.
Шолоховское признание можно было бы отчасти сравнить со статусом Есенина в последние два года его жизни, но всё-таки в поэзии подобные тиражи даже не предполагаются. За год с романом Шолохова ознакомился как минимум миллион жителей Страны Советов. И все понимали, что это лишь первый миллион.
Ещё позавчера Шолохов был почти неотличим от молодых комсомольских писателей, занимая своё место в одном ряду с Василием Кудашёвым, Марком Колосовым или Георгием Шубиным. Теперь от его вертикального взлёта перехватило дыхание: бывает же!
К тому же посмотрите, как этот юный и зелёный гнёт свою линию: уже третья книга началась, а он Григория своего так и не привёл к большевикам! Кто ему право дал? Каким образом этот хват всех обхитрил и в дамки угодил?
Впервые будто бы лёгкая тень промелькнула во всё той же ростовской газете «Молот».
В номере от 11 декабря 1928 года за подписью Ю. Юзовского был опубликован вполне себе комплиментарный отчёт о литературном вечере Шолохова. Рецензия, где «Тихий Дон» был назван «грандиозной эпопеей» завершалась риторической фразой: «И такой размах – в 23 шолоховских года!?»
На самом деле автора звали Иосиф Ильич Бурштейн. Родился он в 1902 году в Варшаве, находившейся в составе Российской империи. В 1919 году приехал в Ростов-на-Дону. Выступал в печати как театральный критик, хотя такое событие, как приезд знаменитых литераторов упустить не мог. Ничего плохого он, скорее всего, не хотел сказать. Однако поставленный вопрос вполне мог попасться на глаза критически настроенному человеку и зацепить, как репейник: «Нет, ну а действительно, как так?»
Первые слухи появились зимой 1929-го.
Поначалу говорили так: Шолохов не тот, за кого себя выдаёт. Слишком серьёзное знание фактуры давало возможность предположить, что он – бывший белогвардеец.
Скоро появились подробности: он – подъесаул Донской армии и работал в контрразведке.
Из этого предположения вырастет позже версия о том, что Шолохов уменьшил свой возраст на несколько лет: чтоб избегнуть даже предположений об его участии в Гражданской войне.