Законы границы (СИ) - Серкас Хавьер. Страница 14

— Как?

— Люди с Лян Шань По. Слышали когда-нибудь это название?

— Нет.

— Что ж, разумеется: вы слишком молоды. Но готов поспорить на что угодно, что большинство людей моего возраста помнят его. Оно стало известным по первому японскому сериалу, показанному в Испании. Он назывался «Синяя граница». Сериал имел такой оглушительный успех, что через две-три недели после его начала не было ни одного подростка, который бы не смотрел его. «Синюю границу» начали показывать в апреле того года, и на момент знакомства с Сарко и Тере я был уже фанатом сериала.

Это была своего рода восточная версия «Робин Гуда». Очень хорошо помню заставку с мелодией, я и сейчас мог бы ее напеть: картинка на экране показывала движущееся народное войско, пешее и конное, с оружием и знаменами в руках, а голос за кадром произносил одни и те же слова: «Древние мудрецы говорили, что не следует презирать змею за то, что у нее нет рогов. Возможно, когда-нибудь она перевоплотится в дракона. Так же и один человек может однажды превратиться в целую армию». Сюжет фильма был незамысловатый. Действие разворачивалось в Средние века, когда в Китае власть попала в руки императорского фаворита Као Чу, алчного и жестокого человека, превратившего цветущую землю в бесплодную пустыню. Против его гнета восстала лишь группа храбрецов во главе с бывшим охранником императора Линь Шуном. Среди них находилась одна женщина — Ху Сань-Нян — верная соратница Линь Шуна. Преследуемые тираном, эти люди вынуждены были скрываться на берегу Лян Шань По, реки недалеко от столицы — это и была та самая «синяя граница», о которой говорило название фильма: реальная и в то же время символическая. Граница между добром и злом, между справедливостью и несправедливостью. В целом все истории сериала строились по похожей схеме: каждый раз из-за козней Као Чу один или несколько добропорядочных граждан вынуждены были перебраться на другую сторону Лян Шань По и присоединиться к благородным разбойникам во главе с Линь Шуном и Ху Сань-Нян. Подобный сюжет повторялся, без особых вариаций, из серии в серию.

— И вы стали ассоциировать себя с данной историей?

— Для чего нужны истории, если не для того, чтобы ассоциировать себя с ними? Тем более когда ты подросток? В моей фантазии, в ощущениях, в самой глубине сердца наш город в то лето являлся для меня Китаем, Батиста — Као Чу, Сарко — Линь Чуном, Тере — Ху Сань-Нян, Тер и Оньяр — Лян Шань По, а те, кто жил по ту сторону этой водной границы, особенно обитатели бараков, «людьми с Лян Шань По». Сам же я был тем самым добропорядочным гражданином, восставшим против тирании и не желавшим больше быть змеей или человеком-одиночкой, а жаждавшим превратиться в дракона или целое войско. Каждый раз, когда я пересекал Тер или Оньяр, чтобы встретиться с Сарко и Тере, для меня это было словно преодолением «синей границы», границы между добром и злом, между справедливостью и несправедливостью. И все это, если хорошо подумать, не лишено смысла, не правда ли?

— Вы слышали когда-нибудь про Лян Шань По?

— Нет. Что это?

— Неважно. Расскажите, когда вы впервые увидели Сарко.

— Это было весной 1978 года. Мне исполнилось двадцать три, и к тому времени я уже целых четыре года безвыездно прожил в Жироне, не считая нескольких месяцев, проведенных на военной службе в Мадриде. Я уже не снимал квартиру вместе с другими инспекторами на улице Монтсени и недавно женился на Анхелес — она работала медсестрой в клинике Муньос. Мы познакомились с ней, когда я лежал там после удаления аппендицита. В те времена Жирона по-прежнему была промозглым, мрачным, унылым и грязным городом, но в нем не было более промозглого, мрачного, унылого и грязного места, чем китайский квартал.

Уж я-то знаю об этом не понаслышке: мне довелось практически жить там многие годы. Как я вам уже говорил, вся или почти вся преступность города концентрировалась в китайском квартале, поэтому достаточно было держать под контролем это место, чтобы не давать криминалу выходить из берегов. Не стану лукавить: это было не так трудно. Китайский квартал представлял собой лишь несколько блоков ветхих домов, образовывавших паутину узких, зловонных и темных улиц: Беллайре, Барка. Портал-де-ла-Барка. Поу-Родо, Москес и Пухада-дель-Рей-Марти. Эти пять-шесть улочек, зажатых между церквями и монастырями, были старинным кварталом на въезде в город, и проституция там процветала с давних времен. Вообще, в конце семидесятых годов китайский квартал пережил последний этап своего процветания, а в восьмидесятые-девяностые, когда там окончательно стали властвовать наркотики и все вокруг превратилось в болото, муниципалитет воспользовался упадком для очищения данного района, выдворения оттуда людей. Хотели сделать из него то, чем он стал сейчас — самое фешенебельное место в городе, с модными ресторанами, шикарными магазинами и квартирами на верхних этажах для богачей. Каково, а?

Но в мое время все было не так. Тогда это был квартал, где семьи простых небогатых обывателей сосуществовали с настоящими обитателями дна, иммигрантами, цыганами и криминальными личностями. К тому же были еще и проститутки — в мои времена их насчитывалось более двухсот. Все они состояли у нас на учете. Нам было известно, кто они такие и где работают, мы вели статистику, следили, чтобы среди этих девиц не было несовершеннолетних или преступниц. Периодически проверяли, не удерживают ли кого-либо из них насильно, заставляя заниматься проституцией. А мест для подобного рода занятий имелось предостаточно: их насчитывалось пятнадцать только на улицах Портал-де-ла-Барка и Поу-Родо, находившихся в центре китайского квартала, где было сосредоточено наибольшее количество борделей. И все их я знал — на протяжении многих лет не было почти ни одной недели, когда бы я не зашел в какой-нибудь из них. Даже сейчас легко могу перечислить названия заведений: «Ла-Куадра», «Лас-Вегас» и «Капри» — на Портал-де-ла-Барка; остальные находились на Поу-Родо: «Эстер», «Нури», «Мари», «Копакабана», «Ла-Ведет», «Треболь», «Малага», «Рио», «Чит», «Лос-Фаролес» и «Лина». Почти все женщины, трудившиеся в этих заведениях, были местными, из провинции, имели детей и не желали проблем. Отношения у нас с этими девицами и хозяйками борделей складывались хорошие. Между нами было заключено неписаное взаимовыгодное соглашение: мы не мешали им жить, а они за это снабжали нас информацией. Договор к тому же предполагал, что все мы должны были соблюдать определенные формальности. Например, нам, полицейским, было известно, что большинство баров китайского квартала были связаны с проституцией, однако мы делали вид, будто это были самые обычные бары и все вокруг должны принимать эти правила игры. Когда мы там появлялись, их привычная жизнь замирала — девушки и клиенты переставали подниматься в номера, а «мадам» предупреждала тех, кто находился наверху, о нашем появлении, чтобы все сидели тихо до нашего ухода. Разумеется, наш договор не всегда неукоснительно соблюдался: порой девушки или их хозяйки утаивали от нас информацию, или мы злоупотребляли своей огромной властью. В первые дни службы я патрулировал китайский квартал на пару с Вивесом, начальником нашей группы. Как я вам уже говорил, Вивес был совершенно безбашенным, отвязным типом, и очень скоро мне довелось своими глазами увидеть, как он набрасывался каждый вечер в китайском квартале на выпивку и девочек, угощаясь бесплатно всем, чем только можно было поживиться, а когда у него срывало крышу, то устраивал жуткий дебош и скандалил. Сам я в те времена был еще идеалистом, считавшим, что мы, полицейские, — хорошие парни, защищающие хороших людей от плохих, поэтому проделки Вивеса не одобрял и однажды высказал ему это. Представляете, да? Ему, конечно, было наплевать на мое мнение: он послал меня ко всем чертям, заявив, чтобы я занимался своими делами, а у меня не хватило духу доложить о его поведении субкомиссару Мартинесу. Я решился лишь попросить сменить мне напарника, и субкомиссар согласился, даже не спросив у меня объяснений. Очевидно, он знал Вивеса намного лучше, чем я, и, хотя у него не было желания или возможности избавиться от подобного типа, его мнение о нем, вероятно, было еще хуже моего.