Призраки Дарвина - Дорфман Ариэль. Страница 53

Я выполз в ночь.

Было так здорово оказаться на улице одному, не прячась, взрослому.

Что могло пойти не так? Кто мог сейчас меня сфотографировать или опознать?

Я видел из окна, куда направлялся этот парень, и ноги несли меня туда; я вглядывался в дверные проемы и за углы, почему-то не сомневаясь, что выслежу его, где бы он ни был, кем бы он ни был. Я провел с Генри больше лет, чем с кем-либо еще на этой планете, я знал его от и до, я знал, куда он пойдет.

И я переступил порог бара «Сотито».

Он был там.

Ну, не Генри, конечно, но какой-то его дальний родственник, по венам которого бежала кровь моего посетителя. Не такой плоский нос, волосы подстрижены иначе, но глаза — глаза, щеки и губы. Губы! Я никогда не видел, чтобы они двигались, чтобы рот открывался и закрывался, издавая какие-то звуки. Как часто я представлял себе эту сцену, момент, когда его фотография воплотится в реальность, когда он наконец заговорит. Но сейчас в баре в Пунта-Аренас сидел в одиночестве человек, очень похожий на Генри, но не он.

На мгновение я заколебался. За моей спиной снова хлопнула дверь бара, в помещение со свистом ворвался порыв ветра, а затем раздался чей-то голос, вероятно туриста:

— Извини, приятель, ты загораживаешь путь.

Я сделал шаг в сторону, и мимо меня прошел грузный мужик в сопровождении блондинки, едко пахнувшей духами, парочка устроилась у барной стойки, недалеко от того места, где я… Где я должен быть. Я подошел к столику молодого человека и встал возле него. При близком рассмотрении сходство было менее очевидным — для начала, он оказался старше, чем когда-либо был Генри, да и кожа светлее, возможно, с примесью белой крови, но от этого становилось только тревожнее.

— Con permiso, — сказал я на своем зачаточном испанском. — Прошу прощения.

— Хочешь вместе? — сказал он на английском, с сильным акцентом, кроме того, невнятно из-за избытка спиртного. — Садись.

Я сел, а он сделал знак официантке, подняв два дрожащих пальца.

— Ты сидишь — ты платишь, — буркнул он.

Я кивнул. Он полез в карман, выудил листок бумаги и передал мне. Рекламная листовка, немного помятая, но красиво напечатанная.

«ПУТЕСТРАНСТВИЕ» — было написано наверху листовки красным, этот цвет указывал на то, что в общине кавескаров тебе рады, а может, это просто совпадение. Мне понравилось, как обыграли слова «путешествие» и «странствие», обозначая, что это не безумие, а путешествие. Это придавало уверенности. Чуть ниже фотография двойника Генри с широкой улыбкой, сидящего между двумя иностранцами — высоким скандинавом с желтыми, как сыр, волосами и хорошенькой брюнеткой, глаза которой горели от удовольствия. Затем шел набор слов: «Экскурсии. Туры. Пингвиний остров. Каякинг. Катание на лошадях. Охота. Рыбалка». Шрифтом помельче: «Национальные обряды по запросу. Аутентично. Экзотично». В самом низу его имя совсем маленькими буквами: «джемми эден валакиал, гид, английский, испанский». С номером телефона и факса.

— Джемми Эден Валакиал. Твое имя?

— Así те Ilато, — подтвердил он по-испански. Да, его так зовут.

— Сото Puerto Edén? — спросил я, давая понять, что нет необходимости переключаться на английский, но он проигнорировал предложение.

— Родился тама.

— Мы туда скоро поедем, — сказал я.

— Не хочешь пингвинов?

— Нет.

— Ничего нет тама, в Пуэрто-Эден. А я тебе покажу пингвинов. Как они спаряются и вылупляются. Остров Магдалена. Много тебе покажу.

Официантка, уставшая, сонная женщина, принесла напитки. Два виски. Он выпил залпом, жестом показал, что я тоже должен выпить. Я покачал головой. Он потянулся через острый угол стола, схватил стакан и осушил его, а потом помахал официантке: еще два.

— Как зовут? — спросил он.

— Фицрой.

Он хмыкнул:

— Как большой моряк. Ты тоже большой моряк?

— Нет.

— Нет пингвинам. Что ты хочешь в Пуэрто-Эден. Ничего тама. Хочешь ехать по снегу? Нравится такое? У нас есть.

— Нет.

— Хочешь кораблекрушений, фламенко, гуанако? У нас есть гуанако. У нас есть лисы, черный лебедь, много уток. Хочешь поохотиться?

— Нет, — я покачал головой.

— А чего ты хочешь?

— Кавескаров.

— Кавескаров, — запинаясь, повторил он, но его глаза сузились. — У нас есть танцы. Церемонии. Настоящие шаманы. Пляски инициации. Я тебя научу. Но это будет стоить. А может, хочешь молодую девочку, красивую индианку? Настоящая. Хорошая. Но будет стоить. Дорогие девочки.

— Я не хочу девочку, — сказал я.

— Тогда мальчика?

— Нет.

— Тогда что тебе надо, черт побери?

Я хотел потянуться и дотронуться до его руки, почувствовать ее тяжесть, убедиться, что она настоящая. Но этот жест мог быть превратно истолкован. Вместо этого я поддался порыву и спросил:

— Как будет «прощение» на языке кавескаров?

— Прощение? — переспросил он.

— Perdonar, — пояснил я по-испански.

Он посмотрел на меня, впервые за время нашего разговора по-настоящему посмотрел на меня, даже сквозь меня, словно бы осознав, что перед ним не обычный турист.

— Я не знаю, — пробормотал он.

— А «кожа»? — не унимался я. — Как сказать «кожа»?

— Káwes. Еще это значит «тело».

— А «лицо»?

— Зачем тебе?

Официантка вернулась с двумя стаканами. Он выпил один, подождал, выпил второй.

— Лицо, — напомнил я. Вынул двадцатидолларовую купюру. — Как сказать «лицо»?

— Откуда ты знаешь, что я не лгу?

— Лицо, — повторил я.

Джемми нахмурился и поджал губы. Я так и не узнал, не понравился ему этот вопрос или он просто набивал себе цену, потому что нас неожиданно прервал чей-то голос:

— Я слышал ваш разговор. — Это был среднезападный американский говор, голос мужской, громкий и навязчивый. — О пингвинах и тому подобном. Мы уже купили экскурсию, приятель, но нам интересно, сколько ты берешь в день, ну и другие твои услуги, я имею в виду, если мы решим заказать одну из этих, ну, церемоний, танцев-шманцев и тому подобного.

Это был тот грузный турист, подошедший к нам от барной стойки, где устроился с крашеной блондинкой.

— Мы заняты, — сказал я, стараясь снова установить зрительный контакт, словно, если я потеряю его из виду, он исчезнет.

— Виггинс, — представился здоровяк. — Джаспер Виггинс. А вон там моя подруга Матильда. Матильда Нордстрем.

Она подняла бокал вина. Лицо блондинки было бледным, с плотным слоем румян, что придавало ей слегка клоунский вид. Она мне не понравилась, неприятный дерзкий курносый нос, накладные ресницы и слишком широкая улыбка; мне в ней ничего не нравилось, но особенно бесило то, что она вообще приперлась в бар на другом конце света, испохабив и осквернив мою встречу с двойником Генри, испортив шанс поговорить с одной из жертв моих предков. Виггинс, должно быть, заметил насмешку и отвращение в моих глазах и разозлился.

— Не очень-то ты дружелюбный, приятель. — Он отступил на шаг или два, зацепившись за стул. — Тогда я вернусь позже, когда ты успокоишься, мы вон там посидим, я и Нордстрем, еще пробудем здесь некоторое время.

Я снова повернулся к Джемми, который никак не отреагировал на диалог между иностранцами. Он взял банкноту и положил ее в карман.

— Jeksórtqal, — сказал он. — Лицо. Добавлю ak’iéfkar, «белое лицо». Ваше. Моя как огонь. Хочешь знать, как мы говорим «огонь» на кавескаре?

Я положил еще одну двадцатку.

— Afcar. И «ночь». Ночь дарю тебе бесплатно. Ак’éте. «Ночь». Мое лицо. Огонь и ночь. Мое лицо раскрашено. Красный — тебе рады. Черный — нет. Хочешь, чтобы мое лицо было раскрашено и тело? Как в старые времена. Ты платишь. Сколько?

— Нисколько.

— Нисколько? Нет, нет и нет? Видишь этот глаз? Видишь в нем… — он поискал нужное слово, — облаку?

Я посмотрел на глаз, на который он показывал, точная копия глаза, на который я в отчаянии смотрел с четырнадцатого дня рождения, — и единственным сюрпризом было его неопровержимое существование, отсутствие облака, которое я мог различить.