В постели со Снежной Королевой - Тронина Татьяна Михайловна. Страница 7

— Серьезно?

— Да. В Древней Элладе так называлось какое-то колючее растение, ученые считают, что это мог быть репейник или артишок. А в 1737 году Линней, по праву называемый родоначальником современной системы ботанической классификации, впервые применил это слово, изменив на латинский лад его написание.

Чай у Кашина был какой-то особенный, с сильным цветочным ароматом. Алена подозревала, что старик бросает в заварку засушенные соцветия своих любимцев, но спросить об этом не решалась.

— А вообще я, как переводчик, всегда настаиваю на том, что растения должны называться строго латинскими терминами, иначе происходит путаница, так как одно слово можно перевести в нескольких вариантах. Например, лейкотриха, — с увлечением произнес он (Алена поежилась). — Разве трудно запомнить это название?.. Так вот, лейкотриха переводится как белоколючковая, беловолосая, беловолосистая, белоигловая, белощетинковая… Хотя на самом деле все просто, достаточно запомнить: «лейкос» — значит белый, а «трихос» — волосы. И все!

— А вообще сложно разводить кактусы? — вежливо спросила Алена. — И что для этого надо?

— О, в этом нет ничего особенно сложного! — просиял Кашин, обнажив идеально ровные зубы, слишком идеальные для настоящих. — Перво-наперво, Елена Петровна, если вы решите разводить их, то купите себе пинцет.

— Зачем?

— Затем, чтобы вытаскивать из себя колючки! — захихикал старик. — Попробуйте джем, Лина только вчера его принесла…

И Кашин пустился в долгий и подробный рассказ о разновидностях кактусов.

— …заблуждение считать их жителями только пустынь, на самом деле они растут и в тропических лесах, и на травянистых равнинах, в горах и даже на морском побережье — так называемые мелокактусы.

Алена вспомнила, как три года назад они с Алешей ездили в Испанию, и на мгновение даже ощутила холодок морских брызг у лица. Как было хорошо тогда, легко и просто… Казалось, они смогут прожить друг с другом хоть тысячу лет, и даже этого будет мало. «Ты мне никогда не надоешь, не разонравишься, — сказал ей как-то Алеша, когда они вечером пили местное вино у себя в номере, сидя у открытого окна. — Ты очень славная, ты сама — как музыка».

Она тогда чуть не заплакала от восторга, от какого-то беспредельного, мучительного счастья — ведь Алена и в самом деле тогда слышала в себе музыку. Да, тогда у нее в ушах звучала мелодия, такая прекрасная и, главное, неизвестная — потому что она эту мелодию не слышала еще нигде и никогда.

И сейчас, сидя напротив Кашина, который как раз добрался до того, как правильно окоренять черенки у кактусов, Алена вдруг попыталась вспомнить эту мелодию.

Пальцы ее, лежавшие на столе, зашевелились, прикасаясь подушечками к холодному пластику, словно под ними была клавиатура.

— …так вот, если не соблюдать это условие, то после высадки в грунт растение гораздо медленнее трогается в рост. Но самое главное — срезать черенки и снимать «детки» надо только весной или в начале лета! Это уж как дважды два…

Господи, как глупо они расстались! Алеша был, наверное, не в духе, он сказал — «нам надо расстаться», а Алена, вместо того чтобы разобраться во всем, сбежала, кипя от обиды.

Она разозлилась на Алешу, потому что была уверена — он должен всегда воспринимать ее как воплощенную гармонию, он не имеет права быть недовольным ею.

«Какая дура… Нет, теперь уж поздно, теперь ничего не исправишь! Может быть, позвонить ему? А зачем? Наверняка у него уже кто-нибудь есть, мужчины никогда не бывают одинокими…» — мелькнула злая мысль.

— …раз уж вам так интересно, Елена Петровна, то я вам сейчас подарю опунцию. Опунцию Бергера, если быть точнее, — так полностью звучит ее название…

И не успела Алена опомниться, как Семен Владимирович поставил перед ней горшок с растением, которое напоминало человечка с угрожающе растопыренными руками. Алена немного подалась назад от длинных колючек, вспомнив некстати, что пинцета-то у нее дома, кажется, нет…

— Спасибо, Семен Владимирович, но я не уверена, что справлюсь, — растерянно пробормотала она.

— О, это проще простого, я вам все объясню! — взмахнул тонкими ручками Кашин. — Между прочим, я очень ценю людей, которые не подавляют окружающих своей самоуверенностью. Вы честно признались в своих сомнениях. А взять, например, Кирилла Глебовича Лигайо…

Алена вздрогнула и попыталась встать.

— Нет-нет, вы сидите, теперь я буду за вами ухаживать. — Кашин теперь уже сам подлил ей чаю. — Мы учились вместе с Кириллом Глебовичем, и еще тогда он любил брать на себя непосильные задачи. Вы в курсе, Елена Петровна, что он погубил Франсуа Валло?

— Что? Он убил его? — несколько нервно спросила Алена. «Сейчас скажу, что мне некогда. Встану и уйду. Ну сколько можно! Теперь оказалось, что этот Лигайо еще и уголовник… Кактус якобы забуду».

— А вы, например, знаете, кто такой Франсуа Валло? — зловеще спросил Кашин.

— Нет, — честно ответила Алена, потихоньку отодвигаясь от стола.

— Вот! — закричал Кашин, подняв вверх тонкий кривой палец. — А если бы не Кирилл Глебович, то Валло бы сейчас вся Россия знала! Вы слышали про Рембо, Верлена, Аполлинера?

— Про них слышала, — пробормотала Алена. В самом деле, довольно знакомые имена, поэты они были, что ли…

— Кирилл Глебович своим переводом убил Франсуа Валло. А если бы перевод доверили мне, то ничего подобного бы не произошло…

— Семен Владимирович, мне пора! — закричала Алена. — Спасибо, спасибо за все…

— А опунция? — спохватился Кашин. — Вы ее забыли! Сейчас я вам газетку дам, чтобы вы, значит, руки не накололи, пока несете ее…

Он выдвинул широкий ящик и зашуршал газетами. Сбоку, возле стопки старых газет, лежала складная подзорная труба.

— Извините, — сказала Алена. — Можно посмотреть?

— Что? Трубу? А, пожалуйста, пожалуйста… — благодушно кивнул старик. — Ее мне подарили еще в советские времена, лет тридцать назад. Я тогда переводил одного французского коммуниста — несколько рассказов для журнала «Огонек», на морскую тему… Он, знаете ли, очень под Хемингуэя косил, как теперь молодежь выражается. Потом приехал, подарил мне эту трубу — настоящую, морскую. В благодарность. Умер в середине восьмидесятых.

— Как интересно… — пробормотала Алена, вертя в руках трубу. Она была тяжелая, в кожаном чехле. Когда она спросила разрешения взглянуть на нее, то в первый момент и сама не поняла, зачем ей это. А теперь заволновалась. Потому что труба была много лучше ее несерьезного биноклика. — Спасибо.

Алена поспешно попыталась положить трубу назад, в ящик, боясь собственных мыслей. «Может быть, я потихоньку начинаю сходить с ума от одиночества?..»

— Зачем? — перехватил ее руки Кашин. — Если вам надо, Елена Петровна, то вы берите… Это, между прочим, настоящая цейссовская оптика! Сейчас такую не найдешь. Берите, берите.

— Господи, но она мне совершенно ни к чему! — растерялась Алена. — А потом, для вас это память…

— Какая ерунда! — фыркнул сердито Кашин, еще более становясь похожим на сказочного тролля. — Я же вам объясняю — переводил несерьезные подделки под Хемингуэя, ничего интересного с художественной точки зрения!

— Хорошо, — нерешительно сказала Алена. — Я возьму. На время. Вы же знаете, из окон такой чудесный вид…

— Вот именно! — закричал Кашин. — Вам она обязательно пригодится, поскольку вы, как человек творческий, наверняка черпаете свое вдохновение в природе. Я, знаете, уже стар, голова плохо работает… — с досадой произнес он. — Не могу так хорошо переводить, как раньше. А мне предлагали — сейчас много интересной литературы появилось, много возможностей… И гонорары уже другие, разумеется! Эх, был бы я лет на двадцать помоложе…

Алена ушла от него, едва удерживая горшок с кактусом и тяжелую трубу.

Кактус она поставила на кухонное окно, за занавеску, — и тут же о нем забыла. Зато трубу тут же принялась чистить — она была какой-то закоптелой, скользкой на ощупь, с замазанными стеклами — может быть, потому, что слишком долго лежала у Кашина в кухонном ящике…