Базилика - Монтальбано Уильям. Страница 42

Хозяин замер. Он тихо спросил:

— Ты убил моего брата Педро?

— Да.

— А мы убили твою жену и детей. Я помню.

Сигарный дым тяжело повис в неподвижном горном воздухе.

— Да он сумасшедший. Loco! [85]— заорал его сын. — Когда остальные копы приехали, то увидели, как он голый катается по земле. Loco!Ты ненормальный, — снова выпалил Эрнесто Кабальеро, брызжа слюной.

Крестьянин не пошевелился.

— Ты сумасшедший, Змеелов? — спросил Патрисио Кабальеро.

— Сумасшедший.

Я подумал об этом, чертя в пыли полукруг носком сандалии.

— Это не так плохо. Безумие придает свою ясность. Да, будем считать, что так и есть. Я псих.

Отец показал жестом на красное дерево.

— Это произведение искусства безумца? Или запугивание? А может, бутафория? Напоминание о том, что может произойти, если мы не уйдем тихо? Мы уйдем тихо. Но ты никогда не покинешь эту страну живым, полагаю, ты это знаешь. Ты встал на тропу самоубийцы.

Я пожал плечами.

— Я не настолько безумен, чтобы беспокоиться об этом. Это виселица. Виселица, на которой все кончится.

— Ты не можешь убить нас! То есть…

На грани паники юноша искал опору. Он закричал:

— На помощь! На помощь! Карлос, Мануэль, помогите! Ради Бога! Помогите!

Патрисио Кабальеро, похоже, было неловко за поведение сына. Он сдерживал свой страх. Он был хозяином.

— Итак. Это не экстрадиция, не справедливый суд, не по-американски. Ты собираешься убить нас, так? Наша смерть станет расплатой за твою семью. Я прав?

Отец переместился, загородив бормочущего юношу. Еще немного, и он оттолкнет его и набросится на крестьянина. Неплохой план, если у мальчишки хватит ума броситься бежать.

— Это только начало, — тихо сказал я. Я хотел, чтобы они знали. — Я собираюсь убить всех Кабальеро.

— Это невозможно!

Теперь Кабальеро разозлился.

— Мы будем травить тебя до скончания века. Тебя ничто не спасет. Ты тоже умрешь, и не только ты, весь твой род. Родители, братья, дяди, родственники, друзья, люди, которые никогда не слышали имени Кабальеро. Кем бы они ни были, где бы ни находились. Они все умрут. Если не завтра, то на следующей неделе, в следующем году. Так поступаем мы, так поступают Кабальеро.

Кабальеро швырнул сигару в кусты. Это был сигнал, вызов.

Я обдумал подобный вариант.

— Есть только я, больше никого. Не повезло тебе, Кабальеро.

Я смотрел, как из травы, куда упала сигара, появились первые завитки дыма.

Я оборвал продолжительное молчание коротким движением головы.

— Пора.

Глава рода сказал:

— Не думаю, что ты отпустишь нас, если я попрошу прощения за то, что убил твою семью. Или, например, если мы заключим сделку…

— Ты хочешь дать мне денег? Немеченые банкноты, а может, кругленький счет на Кайманах или в Швейцарии?

— Если пожелаешь. Мы можем это обсудить. Мы же цивилизованные люди. А печальные вещи случаются.

Поднялся легкий ветерок и ласково потрепал дымок, зависший рядом с Кабальеро.

— Вещи, о которых мы позже сожалеем. Это жизнь, — продолжал хозяин, — но всегда все можно исправить. Уверен, ты понимаешь, о чем я. Даже у боли есть своя цена…

Он что, не понял?

— Сделка — на дереве. Пора.

— Он псих, papi, сумасшедший. Он не может этого сделать. Давай поймаем его.

— Осторожно!

— У него даже пистолета нет.

— У него есть пистолет.

— Он не сможет остановить нас обоих, — кричал мальчишка. Но он ошибался.

Юноша подпрыгнул, сжался, укоротив сто восемьдесят сантиметров своего роста, и взвыл от боли, когда пуля раздробила ему плечо.

— Повернись.

Я ударил отца рукояткой пистолета и связал его, прежде чем он очнулся. Мальчишка корчился на земле, позабыв о том, что надо быть мужественным. Он заплакал, когда я дернул раненое плечо, чтобы связать ему руки. У моих девочек не было времени, чтобы поплакать.

— Я понимаю твои чувства. Любой отец поймет, — оправдывался Кабальеро. — Возьми меня, но отпусти моего сына. Он всего лишь мальчик.

— Иди к дереву. Помоги сыну.

— Лучше застрели меня, — произнес Патрисио Кабальеро с некоторым достоинством. Он пробежал несколько неуклюжих шагов, прежде чем я успел подставить ему подножку.

— Срок этого предложения истек.

Огонь разгорелся уже не на шутку. Белый дым окутывал меня, и я укрепил петлю.

—  Adios.

— Да пошел ты, — ответил отец.

Его сын словно в изнеможении обвис, намочив в штаны, но затягивающаяся петля привела его в чувство.

—  Papi, papi, — кричал он. — Я не верю. Этого не может быть. Скажи ему, чтобы он прекратил. Спаси нас.

— Прости меня, сын. Постарайся быть храбрым, — сказал отец.

Я прошел туда, где стояла крупная гнедая лошадь, к которой я привязал конец веревки. Я оседлал ее и погнал вперед, прочь от дерева. Лошадь тронулась неуверенно, но быстро привыкла к нагрузке. Проехав несколько шагов, я натянул вожжи. Лошадь взбрыкнула, но я сдержал ее и ехал медленно, чтобы она привыкла к своей ноше.

Спиной к дереву, пустым взглядом глядя на зеленые холмы вдали, я не обращал внимания на ужасные крики позади меня и растущий рев пламени, охватывавшего сухие кусты.

Спустя некоторое время снова наступила тишина, и ветер погнал огонь вниз с холма, прочь от вершины и дерева-виселицы.

Скоро мимо качавшихся фигур пролетели две певчие птички. Высоко над ближайшей долиной парил в небе ястреб.

Острым ножом я перерезал веревки и, не оглядываясь, уехал прочь.

ГЛАВА 16

Семья Кабальеро вышла из церкви узкой, безупречно одетой черной линией: сплошной шелк с итальянскими фирменными этикетками. У меня был самый лучший бинокль, но надобности в нем почти не было. Я знал их всех: все лица, все биографии и большинство их преступлений. Я убил главу семьи и его третьего сына. Оставались двое старших — Горацио и Эдуардо, которые теперь стояли рядом, как самые близкие родственники покойных, перед двумя блестящими гробами, вынесенными из церкви группой слуг.

Четвертый и младший сын Кабальеро, Луис, еще нескладный подросток, стоял в шаге позади с двумя сестрами и их мужьями. Вереница скорбящих была длинной — персонал и сельские жители, но сами похороны должны были пройти исключительно в семейном кругу. Это я услышал по радиоприемнику, моей единственной связи с миром. Как и бинокль, походное обмундирование, ножи и боеприпасы, он был лучшим из того, что можно было купить на украденные кокаиновые деньги.

Прошел почти год, и я многому научился с тех пор, как удрал из психбольницы через высокую кирпичную стену. Я понял: когда мужчина полон решимости, он может совершить поистине невероятные поступки, если у него есть время, деньги и мотив. Несколько сотен тысяч долларов и собственная точка зрения. Мощное сочетание. И сила утраивается, учетверяется, если человек к тому же желает, нет, даже жаждет рискнуть, отказаться от предоставленного ему шанса выжить.

Имея в достатке деньги и располагая временем, я начал не спеша, с самых низов. Сначала был Хорхе Фуэнтес, он же Куэвас, последний жестокий мужчина, которого знала моя жена Лиза. Я нашел его в Алабаме, он там жил, занимаясь на авиабазе продажей жилых фургонов молодежи, которая не могла себе их позволить. Перед смертью Хорхе, всхлипывая, рассказал мне, где найти похитителя с грубым голосом. Как оказалось, он приходился дальним родственником Кабальеро. Остановка номер два. Когда жизнь начала потихоньку покидать его в подвале в Коннектикуте, грубый голос перешел на визг; он расписал мне все родовое древо клана Кабальеро.

Наркополицейский Энди Риджуэй снабдил меня, в ответ на мой телефонный звонок о помощи, дискетой с важнейшими разведданными ФБР. Услуга, оказанная одним полицейским другому. Никаких расспросов, никаких «успокойся, Пол», «где ты», «приезжай, поговорим». Да благословит тебя Господь, Энди.