Тристания - Куртто Марианна. Страница 17

Помнит, какой страх плескался в отцовских глазах, пока огонь не потушили. Страх появился во взгляде отца и остался там навсегда.

Трещина смыкается. Рана затянулась, овец больше нет, остались только серые камни, зеленая трава и белый глаз солнца в небесах.

Глаз мигает. Гора грохочет, черные полосы дыма ползут по снегу на вершине. Эти линии похожи на решетки, — отмечает Марта, наклоняется и подхватывает подол влажными от пота руками.

Она бежит прочь.

Марта понимает, что ей следовало бы думать о Берте. Где он? Как он?

И о матери.

Но она размышляет о китах, о Крапке-Майе: а вдруг лава дотечет до воды и приклеится к китовой спине? Что тогда будет с Крапкой-Майей? Она умрет? Марта представляет себе, как через сто лет кто-нибудь обнаружит в море китовые кости. Ученый будет восхищаться своим открытием и размышлять о жизни тристанцев, пытаясь догадаться, каково это — трудиться без передышки день за днем и видеть, как над тобой постоянно колышется тень смерти. Все готово в любой момент вернуться туда, откуда пришло.

Надо двигаться осторожно, потому что склон крутой, а у мокасин скользкие подошвы. Марта останавливается, старается аккуратно разуться и не отвлекаться ни на что другое, но в голове продолжают мелькать страшные картины. Поднимая взгляд, она видит океан, который сверкает так, словно все алмазы растопили и вылили в его воды.

Как океан не боится сверкать и быть таким красивым, когда все вокруг Марты гибнет?

Босиком идти удобнее. Марта не выбрасывает мокасины, а сжимает в руках, ведь она сшила их сама: она помнит, как забили корову, как разделали тушу, а шкуру растянули между деревянными столбами и оставили сохнуть. Марта вырезала из шкуры лоскуты нужного размера и протыкала в них дырки молчаливыми вечерами, пока Берт читал свою книгу. Тишина свисала с потолка, точно задохнувшаяся летучая мышь.

Марта шагает дальше, подошвы ног саднят, кожа кровоточит. Нужно двигаться быстрее, нужно прогнать из головы мысли и воспоминания, которым не место в этом аду.

Однажды, всего один раз в жизни Марта чувствовала себя живой. Что за глупости, а все остальные дни я что, мертвая? Я живая, и точка! — фыркает она, но сама не верит в это. День за днем Марта просыпается, завтракает и идет на работу. Она ведет уроки, дети плохо понимают сложение, дети все такие красивые и хихикают над своими шутками. Марта любит детей.

Или не любит?

Сейчас не осталось никаких правил, никаких учебников. Есть только глупое сердце, которое отчаянно колотится в груди.

Марта могла бы исчезнуть и не тревожиться больше ни о чем.

Не думать о том, что на прошлой неделе закончилось мясо, а следом и мука. Не таскаться за корягами на берег, промокая до нитки. Не носить больше старую, сто раз штопанную одежду, втайне мечтая о том, чтобы ходить голышом, в целой и гладкой коже.

Не выслушивать просьб и жалоб учеников, не закрываться от безмолвного обвиняющего взгляда Берта. Оставить все.

Прекратить сажать цветы, которые не расцветают, поливать овощи, которые достаются гусеницам, возделывать чахлую картошку, которая из года в год вырастает мелкой.

Марта могла бы исчезнуть, остаться тут навеки. Но ноги продолжают путь.

Тропа под ногами качается, шею обдает жаром, скоро все закончится. Какой пустой желудок!

Внезапно Марте кажется, что она могла бы съесть целого быка. Она едва не кричит от голода, когда наконец спускается в поселок, безлюдный, как пиратский рай.

Марта открывает дверь своего дома, хотя знает, что там никого нет. Она идет в спальню, кровать пуста, Марта садится на край и слушает тишину. В тишине она различает голоса, которые звучали в этой комнате, вспоминает желания, которыми были наполнены ее стены.

На ночном столике лежит книга, который день подряд раскрытая на пятьдесят второй странице.

Голод снова напоминает о себе.

Кажется, никогда в жизни Марте не хотелось есть так, как сейчас: она мечтает о фаршированной крачке, о хрустящей корочке яблочного пирога, о соленой рыбе. Марта опять перебирает в памяти те дни, когда во всем чувствовалась сладость и пот, когда они с Бертом прикасались друг к другу, проводили руками по шее, плечам, коленям и чувствовали искры на кончиках пальцев. Перебирает в памяти ночи.

Темнота опускалась внезапно и накрывала их. Это было прекрасно.

Марта встает с кровати, идет в кухню и отворяет дверь кладовки. Набивает полный рот сухого печенья, хватает сырое яйцо и разбивает его скорлупу.

Где же остальные?

Что ей делать?

Собака обнюхивает пол, слизывает тухлый желток и комковатый белок. По крайней мере, у Марты есть собака.

Еще у нее есть гобелен — подарок, который она повесила на стену после свадьбы. Марта не хотела делать этого, но не могла поступить иначе. Ей вдруг кажется, что вся ее жизнь — череда поступков, которые она совершила против своего желания. В таком случае чего же она хотела? Какие поступки принесли бы ей радость?

Марта снимает гобелен со стены, кладет его на пол и ложится.

Какое-то время пол покачивается, а потом наступает абсолютная тишина.

Марта поднимается с пола и выходит из дома.

Ищет односельчан, стучится в двери, и те выпадают из проемов. Дома пусты. Именно сейчас, когда рядом никого нет, Марта вдруг понимает, как утешительно может звучать человеческий голос.

На столах сохнет еда, на холодных плитах темнеют кастрюли.

Мир выпадает из своих петель, — говорит себе Марта, — и его обломки разлетаются в разные стороны. Вот, значит, как это происходит.

Дойдя до другого конца центральной улицы и никого не встретив, она решает вернуться домой. Останавливается у соседского дома и смотрит на его окна. В них тоже темно.

Хотя, пожалуй, нет. В этих окнах темнее, чем в других.

Марта заходит в дом и прикасается к своему лицу. Она все еще жива. Ей не следует быть в этом доме, видеть остатки еды на столе, представлять себе, как мальчик медленно опускал вилку рядом с тарелкой и делал вывод: сегодня день выдался вот такой. Капли текут по лицу Марты, хотя она считала, что выплакала свои слезы давным-давно.

Думала, что наплакалась на всю жизнь.

Марта идет дальше. Ей хочется крушить все вокруг, бить посуду и смотреть на рассыпающиеся осколки, хочется растрепать букет, который ей сначала подарили, а потом грубо отобрали.

Она распахивает кухонный шкаф, видит десяток металлических банок и вытаскивает их.

Ищет консервный нож, шарит в ящиках и на полках; зубами, что ли, она их открывает? — недоумевает Марта, хватая столовый нож. Вспарывает банки и от резких движений чувствует боль в запястье. Но боли она не боится.

Мертвые рыбины.

Крабы без клешней.

Марта несет банки в спальню, поднимает одеяло и вываливает содержимое банок на белую простыню.

Серый поток похож на дождь из ночного кошмара. Марта делает вдох, ощущает запах чешуи, моря и морских обитателей. К горлу подступает тошнота. Марта кашляет, плюется пеной и желчью; но съеденное дома остается в желудке. Марте сразу становится легче: она избавляется от своего давнего недуга, который растекается по серой куче желто-белыми пятнами и придает всей композиции новый оттенок.

Перед уходом Марта застилает кровать одеялом.

8

Англия, октябрь 1961

С какого-то момента пути становится неважно, долго ли еще ехать. Ты скучаешь по своим близким одинаково сильно что за пять, что за шесть тысяч километров от них. Я часто гадаю: что они думают обо мне? Считают ли умершим? Возможное и вправду умер, после чего родился заново, хотя ношу прежнюю кожу, дышу прежними легкими, в которых иногда бурлит воздух, прорезываемый воплями крачек.

Я живу в зеленом доме на берегу холодного моря. Здесь протекает моя жизнь, здесь обитают застрявшие в горле слова, а навязчивые сновидения стучатся в проржавевшие ворота ума. Они волокутся за мной и напоминают о себе постоянно: когда я встаю с кровати, когда наливаю воду из-под крана, когда открываю газету и кладу на нее ладонь, чтобы почувствовать пачкающее тепло типографской краски.