Тристания - Куртто Марианна. Страница 16

Идти туда недалеко. Придя во двор, мы видим Дэвида, стоящего рядом с ровной зеленой изгородью; мы обступаем его и засыпаем вопросами:

— Почему земля трясется?

— Почему идет дым?

— Беспокоиться не о чем, — отвечает Дэвид и поясняет, что уже связался с чиновниками в Кейптауне. Оттуда новость передали в Лондон, и ученые из Лондона сообщили: процессы идут в глубине земной коры. Опасности нет.

Опасности нет? О, они не чувствуют, чем сейчас пахнет воздух.

Они не слышат этого грохота — гулкого, как будто кто-то колотит по пустым бочкам. Земля под их ногами ровная, горячий суп не проливается им на руки, так что они не вправе указывать, что нам делать дальше.

Мы складываем картошку в мешок. Берем оде-яла, пижамы и шерстяные носки, наполняем бутыли водой и прощаемся со своими домами. Желаем стенам счастья. Спешим на картофельные поля (на той половине горы спокойно) и разбредаемся по хижинам, которые стоят рядом с участками. Внутри темно, по углам шуршат крысы. Мы устраиваемся бок о бок, зажигаем свечи и начинаем рассказывать истории. У нас с собой есть чай и чайники: греться теплым питьем, когда настанет ночь… Хотя всем ясно, что мы и так не замерзнем: в хижинах тесно, а в вышине, полыхая жаром, бурлит и кипит каменное варево.

— Сейчас поступим так, — говорит Дэвид.

И в кои-то веки мы слушаемся его.

Когда мы еще только заканчиваем сборы, с горы спускаются тристанцы, работавшие на своих картофельных участках. На их руках земля, а в глазах неведение, но мы, полагая, что знаем больше, успокаиваем их, рассказываем, какой придумали план: людям важно иметь план, важно действовать, потому что действия спасают от паники.

Мы грузим вещи на деревянные тележки и впрягаем в них быков, которые в кои-то веки очнулись от своей привычной сонливости. Сегодня они повезут не картошку, а детей, которые слишком большие, чтобы их несли на руках, но слишком малы, чтобы преодолеть весь путь пешком; сегодня они повезут наших стариков, например старуху Хендерсон, которая прожила тысячу лет и видела рождение тысячи жизней, но подобного не видела никогда.

Я стою в кухне и прикидываю, что брать с собой. Что спасет маму?

Розы?

Они уже давно сожжены.

Газетные вырезки?

Они приклеены к стене.

Маму спасет кастрюля, спасет мысль о том, что я буду есть: простые вещи, пингвиний жир, хотя он слабо горит и противно пахнет; а еще рыбные консервы из шкафа, да, не забыть взять открывашку!

Покончив со сборами, мы сходимся у подножия тропы, ведущей наверх.

Дэвид забирается на большой камень, знаком просит тишины и говорит:

— Хочу убедиться, что все здесь. Проверьте, вдруг кто-то отсутствует?

Люди смотрят по сторонам. Элиде пересчитывает своих детей, мама кладет руку мне на голову и не убирает ее.

Из толпы раздается тихий голос:

— Марта.

Все поворачиваются на звук этого голоса.

— Где Марта? — спрашиваю я у мамы и только потом вспоминаю, что она почему-то недолюбливает учительницу, а значит, ей мало интересна судьба Марты.

Мама не сказала ни одного плохого слова ни об одном человеке, даже о предыдущем поселковом старосте, которого ненавидели все, потому что он сажал непокорных в колодки и пытался установить на Тристане порядки внешнего мира, которые тут не приживаются. Мама с сочувствием относится к Мартиной матери, у которой живот вспучен, как у осла, объевшегося травы, а глаза пустые, словно взгляд давно вытек из них, но саму Марту моя мама терпеть не может.

Берт подходит к Дэвиду, и они решают, как быть. Кто-нибудь пойдет искать Марту или останется в поселке дожидаться ее? Нет, задерживаться тут слишком опасно. Окна и двери уже вылетели из петель от подземных толчков, вот-вот начнут рушиться стены.

— Куда подевалась Марта?

— Может быть, она в Готтентотском ущелье?

— А она часто там бывает? Это по пути.

Берт отправится туда.

Добравшись до картофельных полей, мы расходимся по хижинам и устраиваемся на ночлег. В хижинах тесно, деревянный пол жесткий, а окон нет. Еда холодная, но тревожит нас не это, ведь прямо сейчас наш родной остров, наш дом взрывается и обрушивается в море, спускается туда, откуда однажды поднялся. Возможно, его появление изначально было ошибкой; возможно, остров — это ребенок, который родился случайно, вырос слишком большим и теперь его нужно уничтожить.

Мы по очереди выходим на улицу. Смотрим по сторонам и задаем безмолвные вопросы, но в ответ получаем только вонючий дым: так пахнут протухшие на жаре птичьи яйца.

Что делать, — думают все, — когда вулкан начнет извергаться?

Почему никто не научил нас, как быть?

Почему никто не рассказал, что такое может случиться?

Потому что гора спала и потому что нам все равно лучше знать. Ведь мы — дети королевских стражников, пиратов и китобоев, и мы ничего не боимся.

Мы сбиваемся в стайки, ждем и вспоминаем былое:

— Как-то раз Уильям плыл в сторону Песчаного мыса, и вдруг его лодка развалилась надвое…

— Как-то раз мы выловили столько крабов, что «Тристания» чуть не затонула…

Возможно, завтра все снова станет как прежде.

Возможно, завтра мы вернемся домой, покачивая затуманенными головами, точно стряхивая с себя неприятный сон. Будем чувствовать легкий дурман, словно пили ночью расплавленные звезды.

Отец знакомил меня с созвездиями, рассказывал о Большом Псе и Поясе Ориона, в котором обитают три короля: Альнитак, Альнилам и Минтака.

Он показывал на небо.

— Вон там, видишь? Они мчатся друг за другом и никогда не сталкиваются.

Вскоре все будет как прежде; я открою школьную дверь, за которой ждет учительница. Я подойду к ней, ее руки будут теплыми, готовыми встретить новый день. Встретить меня. У остальных учеников другие развлечения, остальные ученики слишком маленькие, им не интересно изучать голоса птиц, они туго соображают по арифметике и перебрасываются разными глупыми записками.

Каждого из них волнует только свое собственное сердце.

А на моих руках видно будущее: так однажды сказала учительница, когда мы остались вдвоем и свет просачивался на ее лицо через задернутые шторы.

На твоих руках целый мир, помни это.

На них все решения, которые ты примешь.

Разговоры в хижинах затихают, настает ночь, все ложатся спать. Вокруг становится совсем темно, и только три короля освещают мой путь к ней.

Берт ищет Марту в Готтентотском ущелье, но там ее нет.

Она на противоположной стороне горы — там, где все меняется, там, где земля разрывается и превращается в воду.

Но это огонь, а не вода.

Огонь поднимается из глубины, он чужой и в то же время знакомый: дом, — вспоминает Марта и понимает, что потеряла его.

Земля разверзается, и в зияющую пропасть падают искристые белые облака.

Овцы?

Вот, значит, какая она — геенна огненная, о которой говорится в Писании.

Марта всегда полагала, что это небылица.

Оказалось, это настоящий кошмар: кара за неверие и наслаждение, за минуты в темных комнатах, наполненные влагой и запахом. Неужели это правда? Неужели Господь все видит? Различает ли Он блеяние овец, тонущее в грохоте камней? Сама Марта уже не слышит их голосов, а только видит беззвучно открывающиеся рты.

Она никогда и нигде не чувствовала себя такой огромной и неуклюжей, как сейчас и здесь.

Ей нужно идти, нужно спасаться, потому что трещина в склоне горы становится все шире и вот-вот дотянется до места, где стоит Марта. Собака испуганно озирается по сторонам и лает, здесь ее голос звучит тихо, здесь острое становится тупым, а твердая земля превращается в крошево. Собака подбегает к хозяйке, тычется носом в ее щиколотки: Скорее! Идем же!

Марта чувствует, как тяжелеют ноги. Вид падающих в пропасть овец настолько страшен, что Марта не в силах двигаться. Ощущая жар пламени, она вспоминает, как однажды в детстве поднесла руку слишком близко к свече и рукав занялся огнем. Марта помнит то ощущение, когда кожа нагрелась до безумия.