Тристания - Куртто Марианна. Страница 22

Лиз не хочет, чтобы Ларс возился с сыном: она не верит, что Ларс выдержит хрупкость крохотного существа. Он ведь не выдержал хрупкости самой Лиз, а продолжал жить так, словно близкий ему человек ни капельки не страдает.

Ребенок рос не внутри него, и потому он не желал видеть ее муки.

Когда в самые тяжелые дни Лиз закрывала глаза, ей казалось, что страдание — это единственное, что вообще есть в мире.

Лиз знает, что у мужа есть темная сторона и что он хочет поворачиваться к сыну только светлой стороной. Сын растет возле материнской груди, он видит материнскую темноту и свет, а отца сын видит редко и нечетко, как будто с самого начала было ясно, что однажды отец уедет и не вернется. Растворится в неизвестности.

Но иногда отец отправляется с сыном на рыбалку. На борту «Тристании» сын видит рыб, которые поблескивают, точно умирающие драгоценные камни; их омертвелость, их скользкое отчаяние сын запомнит навсегда и будет ощущать в своем теле годы спустя.

Лиз наблюдает за тем, как растет сын, но понимает, что он еще слишком мал. В то же время уже сейчас ему многое интересно: он исследует предметы, роется в земле и изучает насекомых, просеивает песок на берегу и находит ракушки — красивые, но безголосые.

С самого начала сын растет в одиночестве. Вот ему четыре года, и его отец направляется в другой дом, чтобы принести рыбы другим детям.

Дом на самом дальнем краю поселка.

Дом стоит рядом с консервным заводом, вдали от остальных домов, потому что мужчина, построивший его, хотел отгородиться от людей и сплетен, которые ползают по песчаным дорогам поселка и по подоконникам забираются в дома.

По двору снуют мыши, на грядках безжизненно лежат пучки травы туесок. Полуразвалившийся забор вокруг двора весь замшел, и когда мужчина, несущий рыбу, отворяет болтающиеся на петлях ворота, он ловит себя на мысли, что во дворе надо прибраться, мышей изничтожить, а забор возвести заново, — но кто станет убивать мышей, кто станет таскать камни и укладывать их, когда об этом не просят?

Он стучится в дом, никто не отзывается. Он открывает дверь, которая тоже муть не выпадает из петель, как и всё в этом доме; он ступает внутрь и видит, что плита черная, шторы пыльные, а стол весь в крошках и пятнах. Он чувствует запах скисающего молока и объедков; он радуется, что это не его дом.

Кладет рыбу на стол.

Гадает, куда подевалась Тильда, — Тильды нигде нет, а рыба быстро протухнет, если вот так просто оставить ее на столе.

Из комнаты доносится стук.

Мужчина приближается к двери и ударяет по ней кулаком.

— Да?

Он входит в комнату и ощущает другой запах. Воздух здесь свежий: похоже, окно только что закрыли. Мужчина чувствует неуловимый сладковатый запах женщины; пока он стоит в дверях, это наваждение еще можно стряхнуть, еще можно сказать, что принес рыбу, развернуться и не менять ничего в своей привычной жизни, но он поступает иначе.

Женщина стоит у окна. Она еще не женщина, а только девушка; она печальна и знает овечий язык; едва увидев ее, мужчина понимает: он хочет того, чего хотеть нельзя. Он и раньше понимал это, но сейчас все мысли отступают на задний план, пропуская вперед тело, подгоняя его к другому телу; он догадывается, что это безумие и что после уже ничто не будет так, как прежде.

Он подходит к девушке.

Сначала он смотрит на нее и четко видит каждую черту ее лица, видит легкий пушок на предпле-чьих. Видит, как девушка жаждет жизни, но не кричит о своей жажде, потому что не знает подходящих слов, не чувствует на это права; видит, как под кожей девушки проступают ключицы, похожие на змеиных детенышей. Они движутся. Мужчина явственно видит, как в них бьется жизнь, но вскоре его зрение затуманивается; черты девушки, которые мгновением раньше были неповторимыми и ясными, расплываются и превращаются в серое пятно, которое втискивается в ум мужчины и вытесняет оттуда все прочее, оставляя только желание.

Ему кажется, что он где-то далеко, очень далеко от самого себя и от собственной жизни: на острове, который он видел с борта корабля, но ни разу не высаживался на его берег.

Остров-призрак, вот где он находится.

Тут все не взаправду.

Он может делать что угодно.

Мужчина нажимает пальцем на ключицу и чувствует движение змеиного детеныша.

Почему девушка не визжит, почему не отстраняется, почему не прогоняет мужчину?

Лиз много раз задавала себе эти вопросы.

И вдруг поняла: потому что девушка тоже хотела этого.

Придя к такому выводу, Лиз перестает относиться к Марте как к девушке, потому что девушка стала женщиной, а женщинам свойственно обольщать, заигрывать с мужчинами, которые принадлежат другим женщинам, и при случае присваивать их себе.

Жизнь Лиз продолжается, но что-то в ней изменилось, и Лиз не может не чувствовать этого, потому что она поняла это по рукам, и по телу, и по животу девушки, который немного выдается вперед. Или он вырос из-за того, что она съела всю ту рыбу? Лиз готова кричать, хотя не кричала никогда, готова бить посуду, хотя не била ее никогда. Лиз держит свою ненависть внутри.

Ненависть разрастается, вытягивает щупальца и омрачает каждый день жизни Лиз. Она ведет себя подчеркнуто спокойно и разговаривает подчеркнуто вежливо, замуровывает в себе разрушительную мысль и забывает о том, что оттуда ее уже не вытащить. Какое-то время стена держится. Но Лиз по-прежнему помнит о том, что произошло, она не в силах вырвать из себя эту мысль и уничтожить ее. Постепенно Лиз начинает понимать: кое-что ей все-таки придется уничтожить.

Однажды вечером, когда Лиз сидит после обеда на кухне и вяжет, она чувствует, как стена начинает рушиться.

Лиз смотрит на Ларса, который тоже не изменился внешне: та же кожа, те же волосы, но внутри — другое. Ларс, в последний раз, когда ты ходил к Тильде… — рвется у Лиз с языка, но в решающий момент она обуздывает себя. Лиз продолжает двигать спицами и ловит себя на мысли, что вяжет прямо из нити своего сердца и что клубок вот-вот закончится. В этом деле необходимо поставить точку.

Она вспоминает о брате Марты.

О нем редко кто вспоминает, потому что он всегда молчит, не особенно хорош собой, в отличие от красавицы Марты, не особенно искусен в ловле крабов и выгоне коров на пастбище. «Он всегда маячит где-то на дальнем плане», — отмечает про себя Лиз. Такие люди, как брат Марты, видят всё: Лиз знает это наверняка, ведь она сама относится к их числу.

На другой день она набирает мешок картошки и идет к дому Тильды. Школьные занятия закончились, и вскоре тощий грязноволосый парнишка косолапым шагом приближается к воротам своего дома.

Лиз приветливо машет ему. Сэм смотрит на нее с недоумением: Лиз здесь редкая гостья.

Она протягивает картошку.

Парнишка берет мешок, благодарит и делает шаг к воротам. Лиз протягивает руку, касается костлявой спины и говорит:

— Послушай…

Сэм вздрагивает.

— Ты случайно не был дома, когда Ларс… приносил вам рыбу в последний раз?

— Нет. Не помню такого, — быстро отвечает парнишка.

Лиз уверена, что он лжет.

Ветер утихает. Вокруг Лиз и Сэма наступает за-тишье, и если бы они только воспользовались им, то обрели бы утешение, но этого не происходит Внутри Лиз вспыхивает ярость.

Она поднимается от стоп к плечам и опускается оттуда в руки. Лиз хочет ударить, но не может сделать этого: есть поступки, которых просто не совершают.

Прежде чем все же совершат.

— Понятно. Передавай привет маме, — говорит Лиз и отступает. Затем поворачивает голову и добавляет: — И сестре тоже.

Парнишка кивает.

Он не передаст привет, и женщина знает это.

Но парнишка не знает, что намерена сделать женщина.

Когда корабль с тристанцами на борту снова отправляется в путь, Марта думает о семенах, которые море переносит с одного далекого острова на другой.