Тристания - Куртто Марианна. Страница 27

А теперь ей нет до него дела.

Ларс умер; но даже если нет, даже если он жив, он боится однообразия, боится стать таким же, как все.

Лиз вспоминает руку молодого мужчины на своем плече.

Вспоминает улыбку, притаившуюся в уголках губ мужчины постарше, и понимает: эта улыбка — самое настоящее из всего, что она успела увидеть в Кейптауне.

Тристанцы всегда верили в то, что видят. Вот и сама Лиз однажды стояла на родном острове, восхищаясь пейзажем, и говорила мужу: даже если Тристан взорвется…

Она не знала, откуда пришли эти слова.

Но они остались в ее ушах как заклинание, они просачивались в сны и в медленные дни, а потом разлетелись на осколки, подобно стакану, в который врезался большой кулак.

Всего одна ошибка.

А после нее — сплошная темнота.

Солнце колет Мартины глаза, точно тупая игла.

Воздух тут не такой, как на острове: он спертый, им трудно дышать. Марта скучает по ветру, с которым сражалась всю свою предыдущую жизнь.

Капоты машин переливаются оттенками красного, синего и зеленого, но это совсем не тот зеленый, к которому она привыкла. На витринах магазинов ровными рядами стоит множество товаров, назначения которых Марта не знает.

Она знает, что ей следовало бы думать о Берте, ей следовало бы снова любить Берта так, чтобы он чувствовал ее любовь и вернулся к ней. Сколько времени утекло с их последней встречи — неделя, тысяча морских миль; они уже так далеко друг от друга, что Марте следует остановиться, и когда она останавливается, ее разум вдруг раскрывается, как большой парус в бурю.

А затем схлопывается обратно.

Марта идет дальше.

Смотрит на людей в безрукавной одежде, по-звериному обнажающей их шерсть, слышит их крики в голове. Она чувствует, что ее одежда по-прежнему пахнет подвалом и пометом, она хочет новую одежду, хочет зайти в магазин, посмотреть продавцу в глаза и сказать: мне нравится зеленый цвет, мне нравится прикосновение шелка к коже.

Такие желания она испытывает впервые в жизни.

Внезапно Марта понимает, что карта в классной комнате относилась к этому и другим большим городам, к этим улицам, таким же настоящим, как все то, что она оставила на острове.

Мир повсюду такой же настоящий, как и на Тристане.

Над городом возвышается серая горная стена, а над нею покачиваются белые облака.

Лиз и Дэвид, идущие далеко впереди Марты, кажутся до смешного маленькими.

Марта догоняет их, они втроем доходят до кирпичного дома, возле которого Дэвид просит женщин остановиться. Он открывает входную дверь и ведет их по коридору в большое помещение со столами и скамейками. Тристанцы сидят там и негромко переговариваются. По сравнению с прохожими на улице они выглядят как люди из мира прошлого.

Кажется, в комнате собралось множество марионеток с оторванными ниточками.

Лиз голодна, но не может даже думать о еде.

Держа тарелку на коленях, она сидит у стены и смотрит на свои руки с тонкой кожей и просвечивающими сосудиками. Лиз не понимает, как люди выдерживают то, что уготовила им жизнь.

Как можно выдержать то, что сначала твоя корзина полна фруктов, а затем пуста? Лиз слабая, хрупкая женщина, такой она была всегда, и вся ее сила — это напускное. Она обращается к другим с немой просьбой о том, чтобы ей помогли стать крепче, но делает это так, что другие ничего не замечают.

Лиз такая сильная, — говорят другие.

Лиз так тяжело, — говорят они, — но она непременно справится.

Почему муж уехал?

Хорошо, что уехал ее муж.

Кусочки мяса остывают на тарелке. Кажется, что они двигаются.

А не чей-то другой.

Лиз поднимает взгляд и видит, что к ней подходит Пол.

Пол останавливается перед нею: от него пахнет потом и птичьим жиром.

— Лиз, что, еда невкусная? — спрашивает он. Почему от него все еще несет жиром?

Неужели его жена не стирала на корабле одежду?

— Тебе обязательно нужно есть, — уговаривает Пол. — И тебе, и всем остальным.

— Это Элиде тебя прислала? — спрашивает Лиз хриплым голосом. — Не припомню, чтобы ты был таким заботливым.

— Возможно, ты не все знаешь обо мне, — отвечает Пол и улыбается, обнажая черную дыру там, где когда-то был зуб.

— Возможно. Но сейчас, пожалуйста, оставь меня в покое.

Лиз опускает голову и снова видит мясо: оно остановилось, словно плоть мертвеца, — внутренне содрогается Лиз и тотчас понимает глупость этой мысли. В другой раз она могла бы даже посмеяться над собой.

— Вы были в той конторе? — спрашивает Пол. — Что там сказали?

Когда же он наконец уйдет.

— Ничего. Они ничего не знают.

— Уверен, спасатели сделают все, что только могут.

— А если этого окажется мало?

— Ну, будем надеяться на лучшее.

— Легко тебе говорить. У тебя-то никто не пропал, — говорит Лиз и кивает в сторону Элиде, которая пристально смотрит на них из противополож-ного угла комнаты. Дети собрались вокруг нее, точно у костра в лагере.

— Ты несправедлива, — говорит Пол.

— А ты ждешь справедливости? — вскидывает брови Лиз. — Я вот уже давно перестала ждать.

— Понимаю, тебе тяжело, но от желчности точно не сделается легче.

— Что ты об этом знаешь, — цедит сквозь зубы Лиз.

— Может быть, и ничего. Я просто пытался помочь тебе.

— Не трать времени понапрасну, — отзывается Лиз и со стуком ставит тарелку на скамейку рядом с собой.

Пол поднимает руки — грязные, большие и как будто совсем лишенные сосудов. Затем берет с тарелки кусок мяса и съедает его, не отводя взгляда от Лиз.

Когда посуду уносят, Дэвид просит тишины.

К его удивлению, все разом замолкают, но Дэвид понимает: это еще ничего не значит. Он уже изучил характер тристанцев и знает, что им свойственно молчаливое сопротивление. Они предпочитают оставить мотыгу в земле и уйти, не сказав ни слова.

Дэвид поднимается на приступку, вытирает со лба пот (в комнате жарко, как в теплице летним днем) и начинает рассказывать. Их разместят тут, в пустых комнатах этого здания. На несколько ночей, возможно, на неделю.

До тех пор, пока не придет корабль.

Куда поплывет корабль?

В Англию.

В Англию?

Да. Там вас примут с распростертыми объятиями. Вас уже ждут.

Но там холодно.

Вам дадут теплую одежду.

Там болезни, от которых мы можем умереть.

Вам сделают прививки.

Где мы будем жить?

Вам дадут жилье.

Что мы там будем делать?

Мы непременно что-нибудь придумаем.

Что?

Пока не знаю.

А там опасно?

Не опаснее, чем здесь.

А там есть море?

Есть.

Может быть, не совсем рядом, может быть, не совсем такое, как дома, но есть. Дэвид никогда не понимал этой привязанности островитян к морю и все гадал, как можно любить то, что готово убить и разлучить людей в любую секунду.

Тристанцы начинают растерянно перешептываться. Дэвид смотрит на них, смотрит на людей, вместе с которыми жил на краю света, вдали от бульвара, на котором стоит двухэтажный дом, где остались его вещи, его волосы на подушке, его носки под кроватью и бледная улыбка в зеркале… А еще теплица во дворе: интересно, поливал ли кто-нибудь цветы?

Он смотрит на островитян и хочет защитить их, но сам понимает, что это невозможно. Не мир открыт сейчас перед ними, а они открыты перед миром. Дэвид может найти корабль, может найти тристанцам жилье в Англии, но рано или поздно он бросит их и вернется к своей жизни, какой бы она ни была.

К Дэвиду подходит Лиз: эта женщина носила поверх одежды броню печали уже тогда, когда Дэвид только приплыл на остров. В тот день солнце невообразимо раскалило синее небо и зеленые склоны; оно слепило так, что связующие линии между людьми делались невидимыми.

В тот день Дэвид ступил на черный песок и забыл о белом.