Возвращение принцессы - Мареева Марина Евгеньевна. Страница 53

Вот так и скажу. Да, так и скажу. На порог не пустит? Ну, и ладно. Не пустит — побреду домой. Мне терять нечего.

И Нина решительно поднялась с топчанчика.

Был вечер, дождь. В кулинарии на Покровке продавали теперь цветы — очень кстати. Два немногословных и сумрачных московских горца в широченных адидасовских портках с лампасами, в одинаковых вязаных шапочках, надвинутых низко на разбойничьи черкесские глаза, долго выбирали для Нины розы.

В магазине напротив Нина купила хорошие дорогие духи. А может быть, они ей не нужны, этой Солдатовой? Может быть, она ветхая бабушка уже, лет под сто? Солдатова… Такая строй-плац-шинельно-кирзово-военно-полевая фамилия. Ладно, не кирзовые же сапоги ей покупать с портянками! И Нина еще купила зачем-то толстенный французский журнал мод. Зачем? Она и сама не знала.

Она пребывала в истерически-лихорадочном состоянии, когда все — трын-трава, когда понятно самой, что совершается глупость за глупостью, когда каждый новый шаг — блажь, авантюра, нелепица. А! Гори все огнем.

Подсосенский. Старый дом в глубине старинного глухого двора. Подъезд. Лифт. Дверь. У таблички с номером квартиры — маленькая фигурка оловянного солдатика, вырезанная из жести, ярко раскрашенная. Смешно. Оловянный солдатик из сказки Андерсена на двери квартиры Солдатовых. Занятно… И Нина нажала на кнопку звонка.

Пока там, за дверью, кто-то возился с замком, Нина слышала ликующие детские вопли:

— Ага! Опоздал, опоздал, продулся!

Ей открыли двое мальчишек — лет девяти и двенадцати. Увидев Нину, притихли, застыв с открытыми ртами.

— Здрасьте, дети, — нерешительно сказала Нина. — А… А мама дома? Или… бабушка? Можно войти?

Мальчишки молчали, растерянно глядя на незваную гостью.

Из прихожей пахло горело сдобой.

— У вас горит что-то. — Нина вошла в прихожую и положила цветы и сумку на подзеркальник. — Вы одни дома, что ли? Где кухня? Что у вас там дымится?

Она пошла на запах по длинному узкому коридору старой московской квартиры.

В кухне, за столом, накрытым к вечернему чаю, сидел, скрестив руки на груди, старик лет семидесяти. Он был абсолютно невозмутим.

— У вас горит что-то в духовке! — Нина кинулась к плите.

— Не трогайте, — приказал старик. — Он уже идет. Мы видели в окно — он уже подъехал. Сядьте.

Радостные мальчишеские вопли огласили дом, и Нина опустилась на стул возле стены. В кухню быстрым шагом вошел мужчина и сразу бросился к плите. Нина сначала видела только его спину — широкоплечую, сутуловатую. Он был в куртке, такой подвытертой на локтях шоферской кожанке, блестевшей от дождя.

— Мерзавцы! — беззлобно ворчал мужчина, открывая духовку. — Дайте полотенце! — Он схватил полотенце и вытащил из раскаленного зева противень с дымящимся угольнобоким пирогом. — Изуверы! Спалите тут все без меня…

— Проиграл! Па, ты продулся! — кричали мальчишки, прыгая и хлопая в ладоши.

В кухне повисло облако дыма. Мужчина распахнул форточку, снял пирог с противня, быстро и умело срезал кухонным ножом обугленную верхушку и черные бока пирога, не переставая ворчать вполголоса:

— Нет, все, в последний раз! Иначе это кончится пожаром… Папа! — Он взглянул на старика с укоризной. — Ну, с этой шпаной все ясно. А ты? Не совестно?

Он оглянулся на сыновей — и увидел Нину, сидевшую у самой стены.

— Вечер добрый, — поздоровался с ней мужчина, ничуть не удивившись. — А вы-то куда смотрели? Петр. — И он протянул Нине руку. — Вы все-таки пришли?

— Да, — выдавила Нина, вконец растерявшись. — Пришла, да.

Она сидела на краешке стула, прислонившись спиной к стене. Сидела, изнывая от неловкости, отчаянно труся. Хмельной истерический раж дано прошел. Нина смотрела на незнакомого мужика в шоферской куртке, на его мальчишек и отца, лихорадочно соображая, что бы такое сказать, как бы выкрутиться поудачнее и поскорее отсюда слинять.

Большая семья, какие-то свои домашние причуды. Сейчас явится жена и мать, эта самая Солдатова, они сядут ужинать… На кой черт им зареванная Нина с ее бедой и болью?

— Напрасно пришли. — Мужчина снял куртку, бросил ее на руки одному из сыновей. Мальчишки тут же умчались в прихожую. — Я же сказал участковому — не нужно никакой медсестры. Я сам буду делать отцу эти уколы, я умею.

— Он умеет, — подтвердил старик, отрезая кусок пирога.

— Съедобно? — спросил у него Петр, моя руки под краном. — Пойдемте, я помогу вам раздеться. — Он смотрел на Нину с доброжелательным интересом. У него был хороший взгляд — спокойный, прямой, приязненный, излучающий ровное тепло. — Пришли, значит, будем чай пить. Пойдемте.

Нина послушно встала и вышла в коридор. В полумраке на нее налетели мальчишки. Они тащили на кухню тяжеленный громоздкий стул с высокой резной спинкой.

— Молодцы! — одобрил их хозяин дома. — Это — особое кресло, — шепнул он Нине, ведя ее в прихожую. — Готовьтесь! — И он весело, заговорщически подмигнул ей. — Там есть кое-какие секреты…

— Горошина в сиденье? Под обивкой зашита, да? — Как это у Нины вырвалось, почему? Вот, вырвалось помимо воли. Нина сама себе удивилась. Поспешно добавила: — Просто я смотрю: у вас оловянный солдатик к двери прибит. Где одна сказка, там и вторая…

Петр усмехнулся, ничего не ответив. Он стоял рядом с Ниной и ждал, когда она расстегнет пуговицы на плаще. Теперь Нина его рассмотрела наконец.

Высокий и смуглый, лет сорок… Ну, может быть, сорок пять. Острые скулы, крупный резкий нос. Не славянских кровей, нет, — то ли казацкое что-то, то ли цыганское, южное, вольное, похож на Мелихова из старого кино. Узкие темные глаза, низкие брови.

Нина, опомнись, тебе давно пора идти!

— Мне пора, — поспешно сказала она. — Я раздеваться не буду, я пойду, извините.

— Пора? — переспросил Петр, внимательно глядя на Нину. Он ведь тоже ее рассматривал. — Жаль. А что так? У вас еще вызовы?

— Какие вызовы? — Нина не сразу поняла, о чем он. — А… Нет. Я не из поликлиники. Я…

Стоит ли говорить? Нина посмотрела на свои цветы и сумку, лежавшие на подзеркальнике. Петр невольно проследил за ее взглядом, она заметила. Теперь вот не отвертишься.

— Видите ли, я пришла… — Нина с трудом подбирала нужные слова. — Это глупость, конечно… Бестактность… Вы уж меня простите великодушно… Я пришла к вашей… — Нина запнулась. Помедлив, закончила: — Надо полагать, к вашей жене. Она дома?

Даже в полумраке неосвещенной прихожей было заметно, как он побледнел. Кровь отлила от кожи, и смуглое лицо стало серым.

— Людмила Солдатова — это ваша жена? — уточнила Нина. — Я прочла ее статью в журнале, и мне захоте…

— А, — глухо выдохнул Петр. — Статью…

— …Мне захотелось с ней увидеться. Поговорить. Я понимаю, что это абсолютная бестактность…

— Нет, почему же, — пробормотал он сквозь зубы.

— Петя! — крикнул старик из кухни. — Чай остывает. Мы ждем.

— Я пойду. — Нина открыла сумку, достала оттуда коробку с духами, журнал мод и торопливо пристроила свои презенты рядом с букетом. — Это ей. Передайте ей спасибо. Она меня очень поддержала. Такие простые слова, но как-то легло на душу… Так бывает.

— Бывает, — эхом откликнулся Петр. Он был теперь как-то странно подавлен, погружен в себя.

— У меня очень тяжелая полоса, — сбивчиво говорила Нина, понимая, что надо оборвать себя на полуслове, попрощаться, уйти. — Очень тяжелая. Сейчас всем тяжело, а у меня — через край…

— Петр! — снова позвал его старик.

— Папа, ну где вы? — Это мальчишки.

— Мы сейчас! — откликнулся Петр.

— …И так как-то вышло, что не с кем поговорить… — Нина нервно теребила ремень сумки, стоя рядом с вешалкой, рядом с детскими куртками — надо же, и на них вышито по солдатику! — Жила бы Штатах — пошла бы к психоаналитку. А у нас с этим — проблема…

— С аналитиками — швах, — согласился Петр. — У нас вместо аналитиков — анальгетики.

— И вот мне попалась на глаза статья вашей жены, и я решила…