Холодные песни - Костюкевич Дмитрий Геннадьевич. Страница 39
– Там что-то есть, – сказал Лотар, протиснувшийся мимо Ниры.
Из дыры выполз скорпион. Лотар перерубил его мачете.
Над нами бесновались обезьяны, ухали туканы. Ревуны швырялись ветками. И чего взбеленились? Будто почувствовали что-то. Они и до этого выражали свое недовольство нашим присутствием, но не так бурно. Одна темпераментная птица спикировала на Ниру и попыталась тюкнуть большим ярким клювом. Нира вовремя закрыла голову руками, а я махнул мастерком, отгоняя.
– Какое-то тело! – крикнул Лотар. – Ребенок!
– Похоронная камера, – сказала Камила.
Вот так первый день в джунглях! Шуму поднялось о-го-го. Посмотреть на мумифицированный детский трупик сбежался народ с других раскопов.
Осторожно извлекли, завернули в пластик, понесли к джипам на носилках. Тело было покрыто окаменевшей землей, понятны лишь общие очертания.
– Фотографии только для себя, – предупредил профессор, – чтобы в Сеть не попало!
Профессор похвалил Лотара. Лотар похвалил Ниру и Камилу. Все были довольны. Кроме туканов, обезьян и мертвого ребенка.
Перед отъездом раскоп затянули тарпаулином, собрали пустые бидоны и бутыли и покатили в лагерь, грязные и усталые.
Вечером, сидя в меннонитском кафе через дорогу от лагеря и записывая впечатления от прошедшего дня, я представил, что мои записи – литературное произведение. И вот кто-то их читает, заранее зная, что с героем не случится ничего непоправимого. Забавно представлять себя героем. Хотя мне не нравятся рассказы в форме дневника, как раз из-за того, что герой «заранее бессмертен». Но вот что подумал. Это ведь с мемуарами все так однозначно. А есть еще как бы «найденные» дневники, в которых повествование может оборваться в любой момент, и гадай потом, что там с бедолагой. Да и читал я парочку рассказов, где герой все «я» да «я», а в конце взял да помер, мол, «я начал заваливаться в бездну». И вот откуда он все это нам рассказал? Из бездны? Нет, о «бессмертных» героях думать приятней. Впрочем, я не собираюсь влипать ни в какие неприятности.
Утром лагерь жужжал, как рой москитов.
Трупик ребенка оказался вовсе не трупиком, а глиняной фигуркой. В камералке находку бережно очистили от земли – тут-то и прояснилось. Не такая большая ценность, как древние останки, но тоже не фунт изюму.
На завтраке к нам подсел профессор Джон.
– Весьма интересная находка! А какое состояние!
– Это идол? – спросил Фрэнк. – Или игрушка?
– Не то и не другое. Майя делали таких человечков, алушей, чтобы те охраняли поля. Делали из глины, редко из воска. – Профессор помассировал свой крючкообразный нос, будто собирался чихнуть. – Я поговорил с Юмой, нашей посудомойкой, она майя, – уточнил он для новичков. – Показал фотографии, и она подтвердила мои догадки. Ее старик был ах-меном, знахарем, он рассказывал ей об алушах. Не думаю, что сегодня кто-то использует алушей для защиты посевов. Все забывается, утрачивается.
– Ух ты! – сказала Шарил. – А как эти садовые гномики отваживали воров? Как пугало?
– Кидались камнями, насылали болезни, – ответил профессор.
– А-а, – протянула Эмили, – суеверия…
– Не суеверия, а верования. Для изготовления алуша шаман использовал кровь животных, затем хозяин мильпы клал фигурку под дерево или в ямку, оставлял подношения богам и уходил. Ночью алуш оживал…
– …и заступал на дежурство, – закончил Лотар.
Профессор кивнул, ничуть не обидевшись на то, что его перебили.
– Почему кровь именно животных? – спросил я.
– Чтобы алушу передались их свойства. Хотя, по другой легенде, в рот алуша втиралась человеческая кровь, кровь мужчины, хозяина. – Профессор хлебнул остывшего кофе. – Повезло, что мы нашли целого алуша. Обычно их разбивали после сбора урожая.
Кто-то спросил, зачем.
– Индейцы верили, что если этого не сделать, то поле зачахнет. Они находили место, где спит алуш, – а он спал только в полдень, – и разбивали его камнем. А на следующий сезон лепили нового защитника.
До отъезда на раскопки я хотел попасть в камералку, чтобы глянуть на диковинного глиняного алуша, но дверь оказалась закрытой. Я немного постоял, надеясь, что вернется Каспер, заведующий лабораторией, но не дождался.
Траки остановились среди меннонитских полей. Профессор выскочил из кабины и побежал к бульдозеру, который утюжил холм. Начальники раскопов припустили следом. Профессор долго о чем-то спорил с фермером или наемным рабочим, вернулся злым и хмурым.
– Что-то серьезное? – спросил я у Лотара.
– Еще одна пирамида… была.
– Они ее что, просто сносят?
– Ага. Это же их земля. Если государство пронюхает про памятник, то сразу за собой застолбит. А фермерам это надо?
Вот так здесь дела делаются. Стоит холм на краю поля – может, храм, может, что-то еще, – а археологам не подступиться. Возни с документами не оберешься. Земля частная, с хозяевами ссориться не с руки. А меннониты не любят, когда на их земле памятники вырастают. Зачем им памятники? Раз-два бульдозером – и порядок. Можно сеять. А государство… а что государство? Столько памятников кругом, всех не наохраняешься.
Вкатили на знакомую поляну, пикапы показушно развернулись – приехали.
Двинули к раскопу № 85.
До поездки в Белиз я наивно представлял археологию как долгий поход команды матерых копателей сквозь непролазные джунгли, с проводником из местных, с ночевками и смертельными опасностями. Поход к затерянному городу, о котором проводнику поведали старейшины. А на деле – вот оно как. Куда ни залезь, где ни копни – древние руины, культурный слой.
У джунглей хороший аппетит. Полторы тысячи лет назад здесь были дороги из утрамбованного щебня, город, поселки, поля в низинах, ирригационные системы, каналы. А как забросили – джунгли тут как тут, ням-ням.
К нашей бригаде присоединились профессор Джон с супругой (его бывшей студенткой). Ниру и Камилу отправили на другой раскоп. Я заметил, что девушки расстроились. Профессор объяснил, что в подкоп в ближайшее время все равно никого не пустят, сначала надо снять нагрузку со стен пирамиды.
Я работал по старой схеме. Рубил корни, таскал и просеивал землю. Профессор и Лотар расчищали угол пирамиды. Супруга профессора писала в толстую тетрадь и фотографировала. Во внутреннем помещении (в таком могли разлечься с десяток-другой глиняных человечков, этих алушей) оказались камни и свежие следы, будто кто-то ползал по многовековой пыли. Профессор и Лотар сошлись на том, что это игуаны – прятались ночью от дождя.
Работали по два часа с пятнадцатиминутными перерывами. В пол-одиннадцатого собрались у бидона с водой, перекусить прихваченными из столовой булочками. С утра у меня крутило желудок, поэтому ограничился двумя кружками воды.
Шарил сыпала шутками, студентки-дылды гоготали в голос. Приходил кто-то из дальней группы, консультировался с профессором. Москиты и влажность высасывали остатки сил. Я сидел на бревне и смотрел на пирамиду.
Рубя корни, я заметил странное поведение муравьев. Насекомые держались подальше от дыры в кладке, обтекали ее, словно гнездо врагов. Широконосые обезьяны продолжали хулиганить – брезент над траншеей и верхушка пирамиды были завалены палками.
После перекуса, высыпая грунт на раскачивающуюся сетку, услышал звук удара по дереву. Не придал этому значения. Стук повторился. Я огляделся. Наверное, ревуны или туканы. Хотя показалось, что звук исходил снизу.
Желудочные боли намекнули, что до лагеря лучше не тянуть. Я отставил ведро и углубился в джунгли. Официальные «туалеты» имелись по обе стороны от тропинки, помеченной желтой лентой, – в лес уходили красные ленты, чтобы не заблудиться, но я боялся не добежать.
Прихватил с собой кайло, чтобы расчистить в сельве немного личного пространства. Да и мало ли – ягуар. Пока сидел на корточках, казалось, что ко мне кто-то подбирается, крадется сквозь густые кусты. Оборачивался – никого. Нам говорили о змеях, но за два дня я видел лишь одну, та проворно заползла на дерево.