Встреча с хичи. Анналы хичи - Пол Фредерик. Страница 11

Подозрения Уолтерса о том, что проект финансировал Робин Броудхед, вполне обоснованны. А вот мнение Уолтерса о мотивах Робина – вовсе наоборот. Робин был высокоморальным человеком, но обычно не очень стремился соблюдать законы. К тому же он получал большое удовольствие, соря намеками на себя, особенно когда говорил в третьем лице.

Бомба в Киото сожгла деревянную статую Будды, которой было больше тысячи лет; беспилотный корабль приземлился на астероиде Врата и, когда его открыли, выпустил целое облако спор сибирской язвы; перестрелка в Лос-Анджелесе; плутониевая пыль в главном водопроводном резервуаре Лондона – вот что обрушивалось на нас. Терроризм. Бессмысленное насилие.

– Странный мир, – сказал я своей дорогой жене Эсси. – Индивидуумы действуют трезво и разумно, но, собираясь вместе, они становятся неразумными подростками; собираясь группами, они ведут себя как дети.

– Да, – кивнула Эсси, – это верно, но скажи мне, Робин, как твои кишки?

– Хорошо, ожидания оправдывают, – ответил я и добавил шутку: – Невозможно больше достать хорошие запчасти. – Потому что мои кишки, конечно, транспланта, как и многие другие части моего тела, – таковы достоинства Полной Медицины Плюс. – Но я говорю не о своей болезни. О болезни мира.

– Ты прав, – согласилась Эсси, – хотя, по моему мнению, если бы у тебя с кишками было все в порядке, ты реже говорил бы о таких вещах. – Она подошла ко мне сзади и положила ладонь мне на лоб, глядя с отсутствующим выражением на Таппаново море. Эсси понимает устройство человека, как немногие, о чем свидетельствуют ее премии, но когда она хочет узнать, нет ли у меня температуры, то делает это так же, как когда-то ее нянька в Ленинграде. – Температуры нет, – неохотно сказала она, – а что говорит Альберт?

– Альберт говорит, – ответил я, – что тебе нужно заняться своими гамбургерами. – Я сжал ее руку. – Честно, со мной все в порядке.

– А ты надежности ради спросишь все-таки Альберта? – торгуется она. На самом деле она очень занята новой группой своих предприятий, и я об этом знаю.

– Спрошу, – пообещал я, похлопав ее по все еще великолепному заду. Она скрылась в своей мастерской. Как только она ушла, я позвал: – Альберт. Ты слышал?

В голограмме над моим столом появилось изображение моей информационной программы. Альберт почесывал нос концом своей трубки.

– Да, Робин, – сказал Альберт Эйнштейн, – конечно, я слышал. Как вы знаете, мои рецепторы всегда функционируют, за исключением тех случаев, когда вы их специально отключаете или когда ситуация исключительно интимная.

– Гм, – ответил я, рассматривая его. Он совсем не франт, мой Альберт, в своем неаккуратном свитере, собранном складками на шее, в спущенных носках. Эсси все это поправила бы в секунду, если бы я попросил, но мне он и таким нравится. – И как же ты определяешь, что ситуация интимная, если не подсматриваешь?

Он переместил кончик трубки с носа на щеку, продолжая почесывать и мягко улыбаться: знакомый вопрос и ответа не требует.

Альберт скорее друг, чем компьютерная программа. Он достаточно сообразителен, чтобы не отвечать на риторические вопросы. Когда-то у меня было более десяти воспринимающих и обрабатывающих информацию программ. Одна программа – бизнес-менеджер – рассказывала, как обстоит дело с моими инвестициями, другая – медицинская – сообщала, когда нужно заменять органы (между прочим, я считаю, что она вступила в заговор с другими программами и они совместно добавляли мне в пищу лекарства), юридическая программа помогала не попадать в неприятности, а когда я все же в них попадал, мне помогала моя старая психоаналитическая программа. Или пыталась помогать: я не всегда верил Зигфриду. Но постепенно я ограничился только одной программой. Это мой научный советник и помощник, мастер на все руки Альберт Эйнштейн.

– Робин, – с мягким укором сказал он, – вы ведь меня вызвали не для того, чтобы проверить, подглядываю ли я?

– Ты прекрасно знаешь, почему я тебя вызвал, – ответил я, и он правда знал. Он кивнул и указал на угол комнаты, в сторону Таппанова моря; там находится экран интеркома. Альберт управляет и им, как и всем остальным оборудованием в доме. На экране появилось нечто вроде рентгеновского снимка.

– Пока мы разговаривали, – сказал Альберт, – я позволил себе просветить вас пульсирующим звуком, Робин. Посмотрите сюда. Вот это ваш последний кишечный транспланта, и если вы посмотрите внимательней – подождите, я увеличу изображение, – я думаю, вы заметите, что вся эта область воспалена. Боюсь, что происходит отторжение.

– Мне не нужно это объяснять! – рявкнул я. – Сколько?

– Сколько времени до того, как положение станет критическим? Ах, Робин, – искренне сказал он, – трудно сказать: ведь медицина по-прежнему не точная наука…

– Сколько?

Он вздохнул.

– Я сообщу вам минимальную и максимальную оценки. Катастрофические последствия не наступят в течение ближайшего дня и обязательно наступят через шестьдесят дней.

Я расслабился. Не так плохо, как могло бы быть.

– Так что у меня есть время, прежде чем положение станет серьезным.

– Нет, Робин, – энергично возразил он, – оно уже серьезное. Неприятные ощущения будут усиливаться. Вы должны немедленно начать прием лекарств, но даже при этом вероятны очень сильные боли. – Он помолчал, глядя на меня. – Судя по вашему выражению, – заметил он, – какая-то идиосинкразия заставляет вас откладывать принятие мер как можно дольше.

– Я хочу остановить террористов!

– А, да, – согласился он, – это я знаю. И очень веская причина, если мне позволено будет высказать мнение. Поэтому вы хотите лететь в Бразилию и выступить перед комиссией Врат… – это верно; дело в том, что наибольший вред террористы наносили с космического корабля, который никто не мог обнаружить, – попытаться убедить членов комиссии поделиться данными о террористах. А от меня вы ожидаете заверения, что задержка вас не убьет.

– Совершенно верно, мой дорогой Альберт. – Я улыбнулся.

– Могу вас в этом заверить, – серьезно сказал он, – по крайней мере, я могу следить за вами, пока ситуация не станет острой. Но в тот момент вы должны будете немедленно подвергнуться операции.

– Согласен, мой дорогой Альберт. – Я улыбнулся, но ответной улыбки не получил.

– Однако, – продолжал он, – мне кажется, что это не единственная причина, по которой вы откладываете трансплантацию. Мне кажется, у вас на уме что-то еще.

– Ох, Альберт, – вздохнул я, – ты становишься ужасно скучен, когда начинаешь рассуждать как Зигфрид фон Психоаналитик. Будь хорошим парнем и отключись.

И он с задумчивым видом отключился. У него есть все основания выглядеть задумчиво, ибо он прав.

Видите ли, в самой глубине души, где я спрятал ощущение вины, которое не сумел уничтожить Зигфрид фон Психоаналитик, так вот там, глубоко внутри, я ощущаю, что террористы правы. Я не имею в виду все эти убийства, взрывы и сведение людей с ума. Это всегда неправильно. Я хочу сказать, что у них есть право быть недовольными человечеством и право требовать внимания к себе. Я не просто хотел остановить террористов. Я хотел исправить их.

По крайней мере, сделать их не такими больными. И тут мы соприкасаемся с моральной стороной вопроса. Сколько можно взять у другого человека, чтобы не считаться вором?

Вопрос этот все время возникал у меня в голове, и я не знал, где найти на него ответ. Не у Эсси, потому что разговор с Эсси всегда переходил на состояние моих кишок. Не у моей старой психоаналитической программы, потому что разговор с ней всегда смещался от «Как мне улучшить положение?» на «Почему, Робин, вы считаете, что именно вы должны улучшить положение?». Даже не у Альберта. С Альбертом я мог говорить почти обо всем. Но когда я начинаю задавать ему подобные вопросы, он смотрит на меня так странно, словно я попросил его определить свойства флогистона. Или Бога. Альберт всего лишь голографическая проекция, но он очень хорошо взаимодействует с окружением; иногда появляется такое ощущение, что он на самом деле здесь. И вот он начинает осматриваться в том месте, где мы находимся, допустим в моем доме на Таппановом море – должен признать, что это очень удобный дом, – и всегда говорит что-нибудь вроде: «Почему вы задаете такие метафизические вопросы, Робин?» И я понимаю, что невысказанная часть его ответа такова: ты ведь сам все это создал.