Встреча с хичи. Анналы хичи - Пол Фредерик. Страница 134

– О Робин, – в отчаянии сказала она, – ты даже выразиться не можешь правильно!

Я запнулся на полуслове.

– Что?

– Пункт первый, – заговорила она резко и деловито. – У тебя не было двух жен, конечно, если суд не решит, что мой оригинал и я, которая только что с таким удовольствием занималась с тобой любовью, это разные жены.

– Я хотел…

– Я отлично знаю, что ты хотел, Робин, – твердо сказала она. – Хотел сказать, что любишь меня и любишь Джель-Клару Мойнлин, которая время от времени снова показывается, чтобы напомнить тебе о себе. Мы с тобой это уже обсуждали. Это не проблема. У тебя только одна жена, которая имеет значение, Робинетт Броудхед, а именно я, портативная Эсси, С. Я. Лаврова-Броудхед, которая ни в малейшей степени не ревнует тебя к этой женщине Мойнлин.

– Это не реаль… – начал я, но она махнула рукой, чтобы я замолчал.

– Во-вторых, – твердо продолжала она, – беря в обратном порядке… нет, на самом деле беря первый пункт как второй в настоящем обсуждении…

– Эсси! Ты меня позабыла…

– Нет, – ответила она, – я тебя никогда не забываю, ты меня тоже. Это подпункт первого пункта, которым мы займемся в третьем. Обрати внимание! Что касается угрозы всей звездной вселенной, то да, такая проблема существует. Это серьезная проблема. Но мы стараемся справиться с ней, как можем. Далее. Остается один пункт, может, пятый или шестой в первоначальной последовательности, я забыла…

Я начал улавливать ее ритм.

– Ты имеешь в виду тот факт, что мы на самом деле не существуем, – с надеждой сказал я.

– Совершенно верно. Рада, что ты не отстал, Робин. Мы не мертвы, ты знаешь; не забывай об этом. Мы просто лишены тел, а это совсем другое дело. Мы больше не плоть, но мы очень-очень живы. И ты только что продемонстрировал это, черт возьми!

Я тактично ответил:

– Это было замечательно, и я знаю, что ты говоришь правду…

– Нет! Ты этого не знаешь!

– Что ж, знаю с точки зрения логики. Cogito ergo sum [35], верно?

– Совершенно верно!

– Трудность в том, – с жалким видом сказал я, – что я никак не могу этого интернализировать.

– Ага! – воскликнула она. – О! Понимаю! «Интернализировать», вот как? Конечно, интернализировать. Вначале у нас Декарт, а теперь этот психоаналитический вздор. Это дымовая завеса, Робин, за которой настоящая тревога.

– Но разве ты не понимаешь…

Я не закончил, потому что она рукой зажала мне рот.

Потом встала и направилась к двери.

– Дорогой Робин, даю тебе слово, я понимаю. – Взяла мою одежду, лежавшую на кресле у двери, и повертела в руках. – Видишь ли, тебе сейчас нужно говорить не со мной, а с ним.

– С ним? С кем это?

– С психоаналитиком, Робин. Вот. Надевай.

Она бросила мне одежду, и пока я ошеломленно выполнял ее распоряжение, вышла, оставив дверь открытой, и чуть позже в ней показался пожилой мужчина с печальным лицом.

– Здравствуйте, Робин. Давно мы с вами не виделись, – сказала моя старая медицинская программа Зигфрид фон Психоаналитик.

– Зигфрид, – сказал я, – я тебя не вызывал.

Он кивнул, с улыбкой идя по комнате. Опустил шторы, пригасил свет, превращая спальню из любовного гнездышка в некое подобие его старого помещения для консультаций.

– Ты мне даже не нужен! – закричал я. – К тому же мне нравилось помещение в прежнем виде!

Он сел на стул у постели, глядя на меня. Как будто ничего не изменилось. Да и кровать больше не предназначена для любовной игры, теперь это была кушетка боли, на которой я провел столько мучительных часов. Зигфрид невозмутимо сказал:

– Поскольку вы совершенно очевидно нуждаетесь в освобождении от напряжения, Робби, я подумал, что стоит убрать новейшие отвлечения. Это не очень важно. Я все могу вернуть, если хотите, Роб, но поверьте, Роб, будет гораздо полезнее, если вы просто расскажете мне о своем ощущении тревоги или беспокойства, а не станете обсуждать убранство комнаты.

И я рассмеялся.

Не мог сдержаться. Смеялся вслух, громкий животный смех длился долго – много миллисекунд, а кончив смеяться, я вытер слезящиеся глаза (смех беззвучный, слезы нематериальные, но дело не в этом) и сказал:

– Ты меня убиваешь, Зигфрид. Знаешь что? Ты ничуточки не изменился.

Он улыбнулся и ответил:

– А вы, с другой стороны, изменились. Очень. Вы совсем не тот неуверенный, полный сомнений и чувства вины молодой человек, который пытался превратить наши сеансы в салонные игры. Вы прошли большой путь, Робин. Я очень доволен вами.

– Вздор, – ответил я, улыбаясь – бдительно и осторожно.

– С другой стороны, – продолжал он, – во многих отношениях вы совсем не изменились. Хотите провести время в пустой беседе и салонных играх? Или расскажете мне, что вас беспокоит?

– И ты еще говоришь об играх! Ты сейчас играешь в одну из них. Ты хорошо знаешь все, что я сказал. Ты, наверно, даже знаешь все мои мысли!

Он серьезно ответил:

– То, что я знаю или не знаю, не имеет значения. И вы это понимаете. Важно то, что знаете вы, особенно то, о чем вы не хотите признаться даже самому себе. Но вам нужно все это вынести на поверхность. Начните с того, что вас тревожит.

Я сказал:

– Меня тревожит то, что я трус.

Он посмотрел на меня с улыбкой.

– Вы ведь и сами в это не верите.

– Ну, я определенно не герой!

– Откуда вы знаете, Робин? – спросил он.

– Не увиливай! Герои не сидят, мрачно рассуждая. Герои не думают о том, предстоит ли им умереть! Герои не бродят, полные тревог и чувства вины!

– Верно, герои ничего подобного не делают, – согласился Зигфрид, – но вы упустили еще одну отсутствующую у героев черту. Герои вообще ничего не делают. Они просто не существуют. Неужели вы на самом деле верите, что люди, которых вы именуете «героями», лучше вас?

– Не знаю, верю ли я в это. Надеюсь.

– Но, Робин, – рассудительно сказал он, – вы не так уж плохо действовали. Вы добились того, чего не мог никто, даже хичи. Вы разговаривали с двумя Врагами.

– И все испортил, – с горечью сказал я.

– Вы так думаете? – Зигфрид вздохнул. – Робби, вы часто придерживаетесь прямо противоположных взглядов на самого себя. Но с течением времени всегда принимаете наименее лестный для вас взгляд. Почему? Помните, в течение многих сеансов, когда мы впервые встретились, вы мне рассказывали, какой вы трус?

– Но я и был трусом! Боже, Зигфрид, я целую вечность бродил по Вратам, прежде чем решился вылететь.

– Да, это можно назвать трусостью, – сказал Зигфрид. – Верно, таково было ваше поведение. Но бывали случаи, когда вы вели себя так, что это можно назвать необыкновенной храбростью. Когда вы бросились в космический корабль и устремились на Небо Хичи, вы страшно рисковали. Вы подвергали опасности свою жизнь – в сущности, вы едва не погибли.

– Ну, тогда была возможность заработать большие деньги. Этот полет обогатил меня.

– Но вы и так были богаты, Роб. – Он покачал головой. Потом задумчиво добавил: – Интересно, что когда вы совершаете нечто достойное, вы приписываете себе корыстные мотивы, а когда делаете что-то, что кажется плохим, тут же соглашаетесь с такой трактовкой. А когда вы побеждаете, Робин?

Я не ответил. У меня не было ответа. Может, я даже не хотел искать ответ. Зигфрид вздохнул и изменил позу.

– Ну хорошо, – сказал он. – Вернемся к основному. Расскажите, что вас тревожит.

– Что меня тревожит? – воскликнул я. – Ты думаешь, что мне не о чем тревожиться? Если ты считаешь, что в этой вселенной, которой угрожает опасность, отдельной личности не о чем тревожиться, ты просто ничего не понял!

Он терпеливо ответил:

– Враг, несомненно, достаточная причина для тревоги, однако…

– Однако ее недостаточно, учитывая мою личную ситуацию? Я люблю двух женщин, даже трех, – поправился я, вспомнив арифметику Эсси.

Он поджал губы.

– Так в чем же тревога, Робби? Я имею в виду в практическом смысле? Например, нужно ли вам что-то предпринимать в связи с этим – делать между ними выбор? Я думаю, нет. В сущности, никаких причин для конфликтов не существует.