Выбор Геродота - Суханов Сергей Сергеевич. Страница 5

Кимон почувствовал, что сестра проснулась. Она еще плотнее прижалась к нему бедром, а потом коснулась сухими со сна губами его уха и прошептала:

— Почему не спишь? О чем думаешь?

— Апсинтов давно не слышно. Раньше пытались нападать на обозы, а сейчас к стене вообще не приближаются.

— Так разве это плохо?

— Как сказать, — протянул Кимон. — Бандит всегда бандит, но если он затаился, жди беды — раз не разменивается на мелочи, значит, готовится драться по-крупному.

Помолчав, Эльпиника лениво пробормотала:

— Апсинты гарнизону не помеха. У отца достаточно конницы, чтобы отбить любое нападение. Долонки тоже не будут сидеть сложа руки, вся равнина от Гераклеи до Элей — это их земля.

Кимон глубоко вздохнул, не тяжело, а скорее с облегчением, словно смахивая с себя бремя преждевременной заботы. Тут не поспоришь, какая все-таки сестра умница. Но отчего на душе не становится легче?

Эльпиника закусила губу.

Поколебавшись, все-таки рассказала:

— Мать про нас знает.

Кимон покосился на сестру, во взгляде отчетливо проскользнуло беспокойство. Хегесипила всегда держалась от детей на расстоянии, но в отсутствии проницательности ее упрекнуть было нельзя.

Сначала ими занималась кормилица, потом, когда Кимону исполнилось семь лет, его отдали на попечение домашнего учителя, которого Мильтиад выкупил из городской палестры и поселил в своем загородном имении. Вместе с ним грамоте, рисованию и музыке обучался старший сводный брат Метиох.

Эльпиника большую часть времени проводила в гинекее. Но часто сбегала оттуда, чтобы увидеться с Кимоном. Взявшись за руки, они уносились в васильковые луга, прятались среди скирд или лежали невидимые и счастливые под прикрытием иссиня-черной тени огромного дуба, пока слуги их не находили.

Отец удивлялся такой взаимной преданности брата и сестры, а мать только печально улыбалась. Она словно догадывалась о той непростой судьбе, которая ждала сына…

Кимон решил подождать, пусть сестра договорит.

Лишь неопределенно хмыкнул:

— Да?

— Она на меня так посмотрела, когда я сказала, что мы едем на Козью реку.

— Как?

— Странно. Будто жалела или хотела что-то ответить, но промолчала.

Кимон посерьезнел. Этот разговор не стоит обращать в шутку.

Он нежно сдвинул прядь волос со лба Эльпиники:

— Из тебя выйдет отличная жена.

Сестра ничего не ответила, только потерлась щекой о его грудь.

— Правда, — не унимался Кимон, уязвленный ее равнодушием. — Наш дед Олор — басилевс сатров. Ты же знаешь, что у фракийцев браки между детьми вполне обычное дело Так что нам мешает? Тебе пятнадцать — пора бы уже определиться. — Он подпустил в голос приторной строгости: — Или хочешь в девках остаться?

Сестра мстительно ткнула его кулачком в бок.

Потом резонно заметила.

— Это у фракийцев. А мы с тобой по отцу — эллины. И будущее свое ты, кажется, связываешь не с Лимнами, а с Афинами. Про законы Солона помнишь?

Он нахмурился: сестра формально права, но могла бы отозваться на его чувства.

Он с упреком посмотрел на нее:

— Ты меня вообще любишь?

Вместо ответа Эльпиника чуть приподнялась на локте и надолго накрыла его рот своим. На миг оторвавшись от влажных губ, прошептала:

— Дурачок…

Ночь окутала берег непроглядной теменью. Но пойма дышала скрытой, хотя и ни на минуту не прекращающейся жизнью. Сбегавший к самой воде лес был полон звуков.

Тонкие березовые ветки тихо шелестели на ветру листвой, шуршал еж, олень тяжело продирался сквозь ельник, над поляной суетливо били крыльями летучие мыши, неясыть с хлопаньем накрыла в траве неосторожную полевку.

Туман наползал от реки густым молочным покрывалом, отчего контуры пней, коряг, мохнатых кочек, белых стволов берез, разлапистых елей размывались и бледнели.

Даже пламя костра, в начале ночи рваное на ветру, трескучее и обжигающее, растеряв оранжевый жар, потемнело до багрянца, а затем тусклой красной медью расплылось над углями.

Эльпиника нежно, но требовательно потерлась о Кимона горячим животом. Он шумно вздохнул и навалился на сестру.

С реки пахнуло ночной свежестью. Затухающий костер встрепенулся, снова заметался в жадной ненасытности, пожирая всполохами остатки хвороста. Туман втянул в себя взмах пепельного крыла без остатка.

А в шалаше тоже разгорался пожар — необузданного влечения, терпкой страсти, дикого звериного счастья, рожденного запретной близостью брата и сестры…

Кимон резко проснулся от толчка в плечо. Над ним бледнело лицо Дадаса, едва подсвеченное луной сквозь лаз шалаша.

Голос раба звучал обеспокоенно:

— Хозяин, вставай, на реке что-то не так.

Стараясь не потревожить спящую Эльпинику, Кимон поднялся и выскользнул наружу. Он напряженно всматривался в лес на той стороне, вслушивался в его глухой предрассветный шепот.

Напоенный ароматами ночи воздух загустел, обнимая шею холодящим мглистым обручем. Небо над верхушками деревьев едва подсветилось восходом, который только начал выкатываться из-за бездонного окоема.

Вроде бы слышатся звуки, обычные для рассвета: вот печально заиграл на флейте черный дрозд, ему вторил озорной трелью зяблик, неожиданным плеском прошелся по излучине щучий гон, где-то в чаще монотонно заголосила кукушка, в гуще рогоза заворчал пеликан.

Вдруг голос зяблика изменился: вместо просящего призыва ухаживания послышался резкий вскрик тревоги. На отмели захлопала крыльями чем-то встревоженная утка-пеганка. Затем отчетливо раздалось конское ржанье.

На той стороне задвигались тени. Но приплесок все еще скрывался в плотном тумане. Хозяин и слуга замерли, не отрывая взгляда от стремнины. И вот они увидели, как по безмятежной водной глади пошла рябь. Вскоре белесая хмарь зарябила десятками темных шаров. В лунной дорожке показались чубатые головы пловцов и оскаленные конские морды.

— Апсинты, — горячим шепотом проронил Дадас.

— Что будем делать? — тревожно спросил Кимон.

— Я к лошадям, ты — в шалаш, поднимай сестру. Встретимся здесь.

Эльпиника не испугалась. Натянув кожаные штаны и сапоги, она подхватила покрывало и выскочила вслед за Кимоном.

Дадас уже держал коней в поводу.

— Стой, сейчас нельзя, — остановил он хозяина, который начал подсаживать сестру. — Подождем, пока вода им будет по грудь. Иначе лучники нас залпом собьют. А когда пловцы вылезут на берег, они стрелять не будут, чтобы в своих не попасть.

Стоило мокрым дикарям подняться из воды, как от берега рванули трое всадников. Посланная за ними погоня вернулась ни с чем. Когда рассвет разорвал мрак за спиной, беглецы были уже у крепостных ворот.

492 г. до н. э.

Спарта

Царь Спарты Клеомен Первый жадно пил из ритона.

Кадык некрасиво дергался под короткой бородой, волосы слиплись и потемнели, но он продолжал делать большие глотки, наслаждаясь сладостью хиосского вина.

Эпирские молоссы деловито вгрызались в овечьи кости возле покрытого шкурой медведя высокого троноса. Морды собак выражали спокойствие, при этом глаза поблескивали из-под бровей адским пламенем.

Рядом с Клеоменом находились ближайшие родственники: обе жены, незамужняя дочь Горго, а также единокровные братья Леонид и Клеомброт. Леонид бросал на свою племянницу пылкие взгляды, но царь этого как будто не замечал.

Место еще одного брата — Дориея — уже больше пятнадцати лет пустовало. Останки семейного бунтаря покоились на Сицилии, в разрушенной карфагенянами Гераклее. Клеомен все это время делал вид, что скучает по изгою, поэтому никому не разрешал занимать его кресло.

Чуть дальше от него сидели наместники из покоренных провинций, а также почетные гости. На противоположной стороне длинного стола расположилась знать: соправитель Демарат, пятеро законоблюстителей-эфоров, пятеро заслуженных всадников-агатургов.

Перед началом трапезы прозвучала ежемесячная клятва эфоров в верности царю от имени спартанского общества, за которой последовало заверение Клеомена править справедливо и по-отечески, на благо всего народа. Официальная часть завершилась возлиянием легендарному законодателю Ликургу.