Избранное: Христианская философия - Жильсон Этьен. Страница 122

Вот почему можно сказать, что вечный универсум Аристотеля как бы включен в тварный мир св. Фомы Аквинского. Этот мир существовал не всегда; но он мог бы существовать всегда, и, во всяком случае, коль скоро теперь он существует, то будет существовать всегда. Аристотель не знал о том, что мир существовал не всегда [858]. Но поскольку он отождествлял сущее с субстанцией, то в действительности у него не было никаких оснований даже ставить эту проблему. Подобно Платону, Аристотель пытался найти причину наличия движения и, подобно Платону, усматривал эту причину в неподвижном. На вполне определенном уровне субстанции аристотелевское объяснение сущего было полным. Полаганием материи и неподвижных Двигателей целиком объясняется наличие движений и возникновений, следствием которых является сущее в становлении [859]. Поэтому недостаточно сказать, что Аристотель был прав до определенного предела. Если подходить к нему с его собственной позиции субстанциального бытия, он был прав абсолютно. Итак, св. Фома полагает вслед за Аристотелем, что на уровне субстанциального бытия не следует вводить понятия творения и сохранения мира Богом. Простые субстанции таковы, что в них нет potentia ad non esse. Ничто не показывает с большей очевидностью, что тот план, в котором движется здесь мысль св. Фомы, абсолютно отличен от того плана, в котором действительно встает проблема сотворения и сохранения сущего Богом. Вернее, ничто не показывало бы, если бы сам св. Фома не нашел способ прояснить это с еще большей отчетливостью. Против тезиса, что Бог не может уничтожить одно из своих творений, следовало бы возразить, что сущее, сотворенное из ничего, всегда остается в потенции относительно небытия, из которого оно возникло. Оно как бы стремится вернуться в небытие [860]. Но и при этом формулировка не вполне точна. Ведь всякое творение принадлежит бытию, а бытие, как таковое, не могло бы по природе стремиться к собственному небытию. Напротив, ens, per se loquendo, est causa essendi (сущее, собственно говоря, есть причина существования), и потому, коль скоро оно есть, оно длится. Так что если говорить, применительно к творению, о некоей potentia ad non esse (связанной с тем, что оно получает бытие от Бога), то эта потенция заключается не в нем самом, а скорее в Боге. Каким образом в онтологическом монолите сущего могла бы присутствовать возможность обратиться в ничто? Именно потому, что оно существует не само по себе, продолжение или прекращение существования зависит не от него. Поэтому, если угодно, скажем, что в Боге имеется возможность уничтожить творение; но не будем утверждать, будто оно само по себе способно перестать быть. Вот почему, говоря о духовных субстанциях и небесных телах, сама субстанциальность которых поистине безущербна, св. Фома сформулировал тезис, термины которого нужно взвесить во всей их значимости: «Esse per se consequitur formam creaturae, supposito tamen influxu Dei; sicut lumen sequitur diaphanum aeris, supposìto influxu solis. (Inde potentia ad non esse in spiritualibus creaturis et corporibus caelestibus magis est in Deo, qui potest subtrahere suum influxum, quam in forma ve/ materia talìum creaturarum» (бытие само по себе есть следствие формы творения, однако при добавлении действия Бога; подобно тому, как свет есть следствие прозрачности воздуха, при добавлении действия солнца. Отсюда возможность небытия в духовных творениях и небесных телах скорее заключается в Боге, который может отнять свое действие, чем в форме или материи таких творений) [861]. Вопрос о тленности или нетленности некоторого сущего сводится к вопросу о том, имеется ли в этом сущем, в его наличной структуре, внутреннее противоречие между составляющими его элементами — или, по крайней мере, некоторая материя, не полностью актуализированная формой (как это наблюдается во всех подлунных вещах); короче говоря, имеется ли в данном сущем некое внутреннее начало тленности. Вот почему мы бы сказали, что подобная проблема должна обсуждаться в формальном плане субстанции, в отвлечении от божественного всемогущества как производящей причины. По словам св. Фомы, «тленное» и «нетленное» суть «атрибуты сущности» как таковой, прямо и непосредственно! Следовательно, именно ее, а не могущество Божье, нужно рассматривать в поисках ответа на вопрос о том, надлежит ли приписывать ей данные атрибуты [862].

Настойчивое повторение формулы supposito tamen influxu Dei напоминает также о том, что порядок субстанциального бытия не является последним. Именно поэтому многим трудно ухватить смысл томистской онтологии. Им кажется, что допущение божественного действия достаточно обосновывает длящееся бытие творений; но если отвлечься от этого действия, в самих творениях не останется ничего, что могло бы объяснить их существование. Причина затруднения заключается в том, что здесь вновь смешивается проблема существования с проблемой субстанциальности. В метафизике св. Фомы они тесно связаны, но и различны. Томистская субстанция, будь она простой формой или соединением материи и формы, по своей сути есть «то, что есть». На вопрос о том, в силу чего она есть, следует ответить: в силу своей формы или в силу того, что она сама есть форма. Вот почему св. Фома не устает повторять, что там, где есть форма, есть и бытие: esse consequitur ad formam. Что это значит? «Бытие следует за формой» не означает, будто форма есть производящая причина бытия субстанции [863]. Каким образом она могла бы ей быть? Форма не может быть причиной собственного бытия: ведь для этого ей нужно было бы прежде существовать. Значит, форма есть начало бытия и даже, если угодно, причина бытия, но в своем собственном порядке — порядке формальной причинности. Это вполне реальная причинность, без которой существование вещей было бы невозможным. В этом смысле форма поистине есть causa essendi — но только в этом смысле. Без формы нет субстанции; без субстанции нет ничего, способного существовать; следовательно, нет возможности существования. Иначе говоря, форма является причиной бытия, так как она конституирует субстанцию, которая только и способна существовать. Обратимся еще раз к излюбленному примеру св. Фомы Аквинского: форма есть causa essendi для субстанции подобно тому, как прозрачность есть causa lucendi для воздуха. Выступая в качестве формы воздуха, качество «прозрачности» делает его субстратом, способным воспринимать свет; и точно так же форма, конституируя субстанцию, производит субстрат, воспринимающий существование [864]. Хотя это сравнение заимствовано из устаревшей физики, оно вполне сохраняет иллюстративную значимость для всякого, кто хочет понять этот важнейший аспект томистской онтологии. Собственная роль формы в ней заключается в том, чтобы конституировать субстанцию, способную воспринять акт существования [865].

Здесь будет небесполезно сделать паузу и поразмыслить над этой формулой поистине кардинальной важности. Не поняв ее, мы не поймем и всей глубины томистской метафизики; не поймем даже, от чего мы отказываемся. Полагать субстанцию в качестве proprium susceptivum ejus quod est esse (собственно воспринимающего то, что является бытием), или утверждать, что substantia completa est susceptivum ipsìus esse (полная субстанция есть то, что принимает свое бытие), — значит, прежде всего, полагать достаточность субстанциального бытия как такового, в его собственном плане, где оно выполняет функцию, которую только оно может выполнить. Итак, субстанция есть «то, что» существует; и она есть это id quod est в силу своей формы. Форма — последний акт в порядке субстанциальности. Esse прибавляется к ней не для того, чтобы сделать ее субстанцией, а для того, чтобы эта субстанция существовала. Иначе говоря, esse никогда не будет актом формы в том смысле и в том порядке бытия, в каком форма является актом материи. Конечно, если бы материя сама по себе не была потенциально сущей, она не могла бы стать актуально сущей посредством формы, которая конституирует субстанцию и тем самым делает возможным актуальное существование материи в составном сущем. Таким образом, для материи форма выступает в качестве causa essendi; причем, добавляет св. Фома, forma non habet sic esse per aliarti formam: сама форма обладает существованием, полагаемым в ее акте, не через другую форму. Следовательно, внутри субстанции, в своем собственном плане формы и формальной актуальности, она есть наивысшее. У нее нет формальной причины ее собственного бытия в качестве формы: пес habet causarti formalem sui esse. Та дополнительная актуальность, которую она еще может принять, будет, таким образом, актуальностью не формального, а, если можно так выразиться, экзистенциального порядка: habet tamen causam influentem ei esse (однако у нее есть причина, сообщающая ей бытие). Таким образом, акт, в силу которого субстанция существует, может и должен быть добавлен к акту формы, конституирующей субстанцию. Может, потому что всякая форма есть акт, но не всякий акт есть форма. Следовательно, соединение сущности и существования, коль скоро мы вынуждены его полагать, с необходимостью будет соединением акта, который сам по себе не является актом формы, с формой субстанциального бытия [866].