Истоки. Книга вторая - Коновалов Григорий Иванович. Страница 80

– Советский народ перестанет верить союзникам, – закончил Сталин.

– Господин маршал, мы с премьером обсуждали возможные будущие операции в Италии, в Адриатическом и Эгейском морях и с территории Турции, если удастся убедить турок вступить в войну.

– Турция не вступит в войну.

– Турки не безумцы! Вступят! – горячо возразил Сталину Черчилль.

– Некоторые люди предпочитают оставаться безумцами, – с особым значением заметил Сталин.

– Если бы я встретился с президентом Иненю, я бы уговорил его. Но я бы на месте Иненю запросил столько самолетов, танков! Удовлетворение их требований привело бы к отсрочке «Оверлорда», – смеясь, сказал Рузвельт.

В фокусе сузившихся глаз Сталина жарко-колюче вспыхнул устойчивый огонь. И только лицо застыло в непроницаемом шафраново-смуглом покое.

Много лет занимающийся живописью Черчилль пристально, чуть склонив голову набок, смотрел на это сильное, своеобразное лицо, стараясь удержать в памяти выражение его глаз.

– Товарищ Крупнов, переведите им: их увертки выглядят в глазах советского народа игрой, – сказал Сталин.

– Англия сделала все, что было в человеческих силах. Упреки маршала Сталина не трогают меня! – вспыхнул Черчилль.

В наступившей тишине вяло обвисали на середине круглого стола флаги трех наций.

Рузвельт сначала с откровенным любопытством наблюдал Сталина, привыкнув, как человек богатый и независимый, не особенно стесняться в проявлении своей любознательности.

Потом, по мере все большего обострения спора между маршалом и премьер-министром, он насторожился напряженно, и глаза его стали чуточку косить к носу.

Он много слышал о Сталине от различных людей, в том числе от своих дипломатов: кремлевский властелин – человек редчайшего самообладания. Даже в критические для России декабрьские дни 1941 года он, объятый тревогой, сохранял всю свою проницательность, суровость и хитрость. Сталин норовит выступать не только как представитель коммунистического режима, но и как вождь извечной Руси. Вождь могучий.

Летом 1942 года Рузвельт, возлагая величайшие надежды на русский фронт, как сам он писал Сталину, хотел послать на Кавказ авиацию, но маршал отказался. Взамен он не без иронии попросил усилить морской конвой из США в Мурманск.

И теперь Рузвельт убеждался, что Сталин более настойчив, чем он ожидал, а иногда и нарочито грубоват. Сталин выражал полное безразличие к тонким ораторским приемам, уловкам Черчилля. Вождь молодой формации, загадочной своей упрощенностью и фантастическими темпами роста, раздражающе изумлял Рузвельта мировыми планами по переустройству жизни человечества на началах почти христианских.

Его удивительная энергия, наступательный натиск, презрение к смерти и едкое осмеяние освященных традициями институтов тревожили президента. И он вспомнил истории победоносных и мученических кровавых шествий новых религий. Неужели неотвратим приход этого нового страшного мира?

Рузвельт знал, что скоро умрет, и торопился исполнить свой долг перед человечеством. Его лихорадила судьба английских колоний. Без американской помощи и руководства земли и народы будут захвачены коммунистами.

Он опасался, если не изменится в корне ход войны, – русские армии проникнут в глубь Германии… Россия превратится в гигантскую державу – от Атлантики до Тихого океана.

Он спрашивал себя: есть ли в Центральной Европе, на атом пестром ковре разобщенных рас и наций, обнищавших и обескровленных войной, та сила, которая могла бы противопоставить себя стремлениям Сталина? Такой силы он не видел. В первую мировую войну американцы рано ушли из Европы. Теперь это не должно повториться. Коммунизированная Европа опасна для Соединенных Штатов. Однако успокаивала привычка практически смотреть на факт: коммунизм победил в слаборазвитой стране. Америка миновала эту критическую фазу.

Но важнейшим фактором в отношениях с Россией является война на Тихом океане. Если Россия будет союзником, Америка быстро выиграет войну. Если она сохранит нейтралитет, операции могут оказаться бесплодными. Если займет враждебную позицию…

Научившись на частых пресс-конференциях уходить от острых вопросов, Рузвельт рассказал о своей встрече с генералом де Голлем. Во время переговоров президентская охрана стояла за ширмами, наведя оружие на носатый профиль генерала. Холодный и суровый генерал сравнивал себя то с Клемансо, то с Жанной д'Арк.

– Я посоветовал ему решить вопрос, на кого же он в действительности похож.

– Генерал де Голль – энергичный деятель. Сражающаяся Франция признает его своим руководителем, – сказал Сталин.

Рузвельт перевел разговор на немцев.

– Послушание закону доходит у них до нелепости. Психологию послушания трудно изменить, но менять придется. Многое зависело от Гитлера. А он умственно неуравновешенный. С вывихом в мозгу, – сказал Рузвельт.

– Гитлер способный, но малокультурный. Примитивно подходит к политическим проблемам, – заметил Сталин.

– Не желаете ли вы, господин маршал, обсудить вопрос, что будем делать с Германией?

– У президента есть планы на этот счет?

– Расчленить Германию! – Рузвельт живо, с увлечением изложил план расчленения Германии на пять государств. Иначе немцы снова объединятся, чтобы начать третью мировую войну.

– Признаюсь, – сказал Черчилль, – я заранее предвкушал, как будем разрезать на части ядовитого спрута. Германии должно быть предъявлено требование безоговорочной капитуляции.

– А не целесообразно ли с точки зрения военных интересов уточнить принцип безоговорочной капитуляции? Немецкий народ должен знать самые суровые условия. Иначе он будет идти с Гитлером до конца. Оторвать немецкий народ от Гитлера надо, – сказал Сталин.

– Господин маршал, согласны ли вы встретиться в следующий раз в Фербенксе на Аляске? – вдруг спросил Рузвельт.

Сталин пожал плечами:

– Рано говорить о следующей встрече. Если мы собрались сюда для обсуждения военных вопросов, то Советский Союз из всех считает наиболее важным и решающим «Оверлорд». Все остальное не имеет значения. Вторжение необходимо осуществить в мае, скажем, десятого – двадцатого. В августе погода помешает. Операция в Средиземном море – только диверсия.

Черчилль встал, опираясь на палку.

– В Средиземном море имеются огромные возможности распороть брюхо крокодилу. Почему же эти возможности нужно немилосердно отвергать? «Оверлорд» можно задержать месяца на три.

– Англичане действительно верят в успех вторжения или они просто успокаивают русских? – спросил Сталин и, не дожидаясь ответа, сказал Крупнову тише обыкновенного: – Точнее переведите: Россия в таком случае не настаивает на втором фронте. В нем больше нуждаются союзники, чем Россия.

Сталин через плечо искоса глядел на сумрачного Черчилля, когда Крупнов переводил его слова. Потом курил, терпеливо и внешне спокойно слушая длинную запальчивую речь премьер-министра, утихомиривая свой тяжелый гнев. Горячая игла прошила левую руку от плеча до кончиков пальцев. Туман застилал зрение. Сталин сделал над собой невероятное усилие и снова увидел горбоносое лицо Крупнпова и услышал переводимые им слова Рузвельта:

– Господа, не забывайте, нас всех ожидает вкусный обед у маршала Сталина. А пока не поговорить ли нам и Японии…

Даже в самые критические дни битвы под Москвой Сталин с большой неохотой снимал с Дальнего Востока бригады морской пехоты, опасаясь вторжения Квантунской армии. От своей разведки он знал, что в дни битвы на Волге японцы испытывали тягчайшее искушение ударить по Сибири. И только нечеловеческая стойкость защит-пиков Сталинграда удержала их.

Покуривая, Сталин едва слышно, не тратя сил на то, чтобы подчеркнуть то или иное слово, сказал, как о самом обыкновенном:

– Разгромим фашистскую Германию, пошлем необходимые подкрепления на Дальний Восток. Мы сможем общими силами разбить Японию.

Рузвельт, улыбаясь, потряс рукой над своей головой, Черчилль весело кивнул Сталину. А когда улеглось оживление, Сталин, снова чертя пирамиду, велел Матвею сказать, что мы много потеряли жизней, но нас не остановит опасность нового конфликта, если союзники полезут на Балканы. Мы за национальную независимость балканских народов.