Искусство и его жертвы - Казовский Михаил Григорьевич. Страница 57

Малиновский добавил:

— С истинными талантами так нередко случается: современники не всегда ценят их должным образом…

— Но вернемся к Пушкину, — сдержанно улыбнулся Разумовский. — А какие науки тебя прельщают?

— Очень люблю историю. Географию тож. А вот к точным наукам сердце не лежит, говоря по правде.

— И напрасно. Точные науки важны. Математика учит стройности мышления. И законы физики, химии надо знать… Ну, да это дело наживное. А скажи, Пушкин, кем ты видишь себя в будущем?

Сашка слегка пожал плечами:

— Трудно загадывать, ваше превосходительство. Ежели идти по дипломатической части, то мечтал бы сделаться посланником России в небольшой, но важной для нас стране.

Алексей Кириллович коротко кивнул:

— Что ж, похвально, похвально… Есть ли у вас еще вопросы, господа? Ну, тогда ступай, Пушкин. О решении нашем ты узнаешь позднее.

Коротко поклонившись, отрок вышел. Сразу почувствовал, что сорочка его насквозь промокла. И на лбу выступили капли. Он достал из кармана носовой платок, начал утирать.

Подскочил тревожный Василий Львович:

— Ну, дружочек, рассказывай, что да как.

Молодой человек вздохнул:

— Вроде бы неплохо. Доброжелательно. Попросили стихи прочесть. Вероятно, Дмитриев рассказал… Я прочел. Говорят: бойко и игриво.

Дядя улыбнулся:

— Это добрый знак.

Их обступили другие экзаменующиеся, завалили вопросами. Было видно, что почти все сильно нервничают.

Вышел старший из братьев Пущиных, тоже утирающийся платком. Любопытные бросились к нему:

— Ну, прошел? Что сказали?

— Как и остальным: о решении сообщат позднее.

Опустился на стул рядом с Пушкиными. Глухо произнес:

— Не возьмут — и не надо. По военной части пойду. В армии — там проще.

Сашка повторил услышанное от Игнатия:

— В армии тоже думать надо, чтоб в живых остаться.

У Ивана в глазах возник интерес к собеседнику; посмотрев придирчиво, он сказал:

— Вы, я слышал, у Кувшинникова живете?

— Да, на Мойке.

— Мы соседи, значит. Заходите в гости. Можем вместе прогуляться в Летнем саду.

— Я бы с удовольствием.

— Значит, договорились. — И они на прощанье крепко пожали друг другу руки.

День спустя получили известие: Пушкин принят в Лицей. А потом и Пущин рассказал о последствиях их вступительного экзамена: оба брата признаны достойными, но, ввиду небольшого количества мест в учебном заведении, может быть зачислен только один; на семейном совете Пущиных положили идти старшему, Ивану.

Сашка простодушно обрадовался:

— Я безмерно рад! Вы мне симпатичны, Иван. И попросим, чтобы наши комнаты были рядом.

— Я согласен. А хотите, будем с вами на "ты"?

— Разумеется. Я и сам хотел это предложить.

Оба рассмеялись, как дети.

Здравствуйте, Татьяна Антоновна. Не сердитесь, что долго не писал, будучи уже в Петербурге: неопределенность моего положения отвлекала мысли, да и понимание, что Вы неизвестно когда возвратитесь из деревни, не способствовало моей торопливости. Но теперь иное: с удовольствием сообщаю Вам, что зачислен в Лицей и могу считаться персоной, приближенной к Его Величеству — мы ведь будем жить в Царскосельском дворце, где вполне возможно встретиться и с самим императором, и с великими князьями! Не подумайте, что я хвастаю, просто радостные чувства переполняют меня, и обуревает желание с кем-то поделиться.

Все последние дни погружен в подготовительные к учебе хлопоты: с нас снимали мерки, чтобы шить форменную одежду, головные уборы и обувь, а на будущей неделе предстоит поездка в Царское Село — осмотреть место будущего нашего пребывания и принять участие в репетиции открытия, ведь его обещает посетить царское семейство во главе с Александром Павловичем. Страшно необычайно, но, с другой стороны, и празднично на душе.

Напишите, пожалуйста, как Вы поживаете, как сестрица Ваша? Хорошо ли провели время в деревне? И не слишком ли Вам докучал мсье Басаргин, будь он неладен?

Весь сентябрь, предположительно, я останусь еще в Петербурге, так что можете писать просто: Санкт-Петербург, I Адмиралтейская часть, дом купца Н. Кувшинникова, мне. Жду с нетерпением Ваш ответ.

С пожеланием всего наилучшего

Александр".

"Милостивый государь Александр Сергеевич. Мы с сестрою только вернулись из имения в Клин, как нам подают письмо от Вас! Это был приятный сюрприз. Очень Вам благодарны за внимание Ваше — Вы теперь лицо в окружении государя, но не забываете нас, скромных жителей российской глубинки. Мы гордимся выпавшей нам честью.

Время в деревне провели мы не так весело, как хотелось бы: Ольга подхватила простуду и лечилась долго; но погоды стояли чудесные, все-таки успели насладиться теплом, сказочным лесным воздухом и дарами природы. Даже удили с деревенскими рыбу — это было незабываемо!

Что касается мсье Басаргина, то, по слухам, он уже сделал предложение нашей соседке, и у нас не появлялся ни разу, — мы и не печалились.

И сестра, и я, мы желаем Вам, уважаемый Александр Сергеевич, всяческих удач и здоровья. Будем счастливы получить от Вас новую весточку. Низкий поклон Вашим близким.

Кланяемся, Ваши

Татьяна, Ольга".

В Петербурге осень развернулась вовсю, часто капал дождь, дул прохладный ветер, гнавший по Неве студеные волны, а открытие Лицея все откладывалось и откладывалось. Пушкин и Пущин сильно подружились за это время, часто приходили друг к другу в гости и гуляли вместе с Анной Николаевной и ее дочкой или же с Игнатием. Сашка балагурил, при любом удобном случае целовал свою названую "тетушку" — в ручку, в щечку, а один раз даже в губки, взывав этим бурю негодования и угрозу пожаловаться Пушкину-старшему; отрок обещал присмиреть и старался сдержать слово, а она перестала злиться, обратила все в шутку и не ябедничала дяде.

Дядя пропадал у друзей, сочинял новые стихи, а в одну из ясных сентябрьских суббот нанял ялик и в сопровождении Ворожейкиной, дочки, племянника и Вани Пущина плавал до Крестовского острова и обратно; всем поездка очень понравилась, и ее потом долго вспоминали с удовольствием.

Наконец, нарочный привез официальное письмо за подписью Мартынова из Министерства просвещения: лицеисту Пушкину А.С. и сопровождающим его родственникам надлежит прибыть в Царское Село на торжественную церемонию открытия 19 октября 1811 года к 8 утра; форма одежды — парадная.

Все заволновались, начались сборы, и Василий Львович справедливо рассудил, что отправиться надо заранее, 18-го числа, и заночевать в царскосельских нумерах. Дядя сказал, что поедет один с племянником, нечего беременной даме и ребенку растрясаться туда-сюда, но Игнатия с собой взял — без слуги, как без рук.

Выехали после обеда в наемном экипаже. День стоял холодный, чуть ли не морозный, впрочем, без дождя или снега. Сашка при параде (в синем мундире с красным воротником, шитым серебряными петлицами, белых панталонах, белом жилете и белом галстуке, на ногах — ботфорты, а на голове — треуголка), кутался в плащ и периодически вздрагивал — больше от волнения, нежели от холода. А зато Василий Львович в новом рединготе и цилиндре чувствовал себя превосходно, что-то напевал и все время приобадривал отрока, говоря, что бояться нечего, главное, что он принят, и дальнейшая жизнь у него безоблачна, только успевай стричь купоны. Александр подавленно молчал.

Разумеется, мест в трактире не оказалось — все были заняты приезжавшими лицеистами с их родными, но Игнатию удалось снять на сутки небольшую комнату у какой-то старушки, что жила неподалеку от дворцового парка: дядя вместе с племянником, а слуга — в людской. Зарядил дождь со снегом, и гулять по городу не хотелось. Камердинер доставил из трактира горячих щей, и повечеряли втроем скромно, но со вкусом, даже позволили себе по кружечке портера (взрослые) и три четверти стакана — подростку. Спать легли рано, в половине одиннадцатого, чтобы пробудиться к шести утра. После темного пива им спалось неплохо.